Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

карнавал, ради которого они и прибыли в Неаполь. На каретах никуда не проехать, можно

пройти только пешком. По улицам могут двигаться только украшенные колесницы. Крики, возгласы, вопли, переходящие в какой-то единообразный вой. От шума закладывает уши.

- Это что? - интересуется Мария у проводника, знакомого еще по прежнему приезду

аристократа Альматуру.

- Да ничего, это неаполитанский народ.

- И всегда так бывает?

- Всегда.

В этот день бросают coriandoli. Это итальянское слово в дореволюционном издании

ошибочно переведено, как конфекты с известью или с мукой. Конфектами назывались в то

время конфеты. Хороши же конфеты с известью! На самом деле coriandoli - это конфетти, мелкие разноцветные шарики на муке или извести, которые бросают в толпу. “Кто не

видел, тот не может себе представить эти тысячи протянутых рук, черных и худых, эти

лохмотья, эти великолепные колесницы, эти движущиеся руки, эти пальцы, беглости

которых позавидовал бы сам Лист”. ( Запись от 11 февраля 1877 года.)

На карнавалах и празднествах в те времена и до окончания 19 века происходили баталии

конфетти и серпантина. Пришедшие из Италии и Испании, подобные праздники

постепенно захватывают всю Европу. Вот как описывает русский художник Александр

Бенуа Mardi Gras (масленичный карнавал - франц.) 1897 года в Париже в своей книге

“Мои воспоминания”:

“ Основой же программы фестиваля была баталия конфетти и серпантинов. То и другое с

тех пор утратило всякую прелесть и превратилось в нечто избитое... но тогда это было

ново, и самая эта новизна, отвечая расположению парижан всецело отдаваться всякой

забаве, превращая толпу в массу каких-то одержимых и бесноватых. Описать все это

трудно, но достаточно будет указать на то, что к четырем часам все бульвары, включая

бульвар де Севастополь, были до того густо засыпаны пестрыми бумажками, что по ним

ходили, как по сплошному мягкому, густому ковру. И ковер этот покрывал не только

тротуары, но и срединное шоссе, по которому движение экипажей было на несколько

часов прервано. В свою очередь и деревья были сплошь опутаны и оплетены бумажными

лентами-змейками, местами перекинутыми с одной стороны улицы на другую, образуя

своего рода сень, что одно придавало парижскому пейзажу какой-то ирреальный вид.

Я наслаждался чрезвычайно, но мое наслаждение было ничтожным в сравнении с тем

боевым упоением, которое овладевало моей женой: я просто не узнавал ее, я никогда не

предполагал, что в ней может проснуться такая якобы “вакхическая” ярость. Целыми

фунтами покупали мы у разносчиков мешки с цветными конфетти, но не успевала моя Атя

получить такой мешок на руки, как он уже оказывался пустым, и приходилось покупать

новый. Есть что-то соблазнительное в том, чтобы сразиться с людьми, совершенно

незнакомыми, и “влепить им в физиономию” целую охапку таких бумажек, да еще

норовить, чтобы они попали им в рот”.

На подобном, только неаполитанском карнавале, Мария флиртует с графом Лардерелем, которого она засекла еще утром в гостинице и чтобы проверить, он это или не он, якобы

случайно ошиблась дверью, войдя к нему номер. Она старательно делает себе английский

акцент в итальянской речи.

Сделаем здесь одно маленькое отступление, которое я давно хотел сделать. Напомним, что

Муся хорошо знала разговорный русский, английский, итальянский языки, читала по

латыни, а уж французский был просто ее родным языком, она на нем думала, говорила, писала; писала, правда, с ошибками. Русские вообще в те годы славились в Европе

знанием иностранных языков. Это была самая образованная нация в мире. Нелишне

процитировать здесь князя Сергея Волконского, писавшего в своих воспоминаниях

примерно об этих годах:

“Его жена ( живописца Марианечи - авт.) была черная, вострая тосканка, очень некрасивая

и очень говорливая. Я ездил к ним в деревню, на виллу Муджелло. От нее в первый раз

услышал я фразу, которая впоследствии мне уши прозвонила. Когда зашла речь о том, что

русские хорошо говорят на иностранных языках, она сказала: “ La loro lingua e tanto difficile, che poi tutte le altre lor sembrano fasili. Ecco...” (Их язык так труден, что после него

все другие языки им кажутся легки). Это объяснение, которое каждый провозглашал как

открытое им Колумбово яйцо, я слышал на протяжении всей моей жизни”.

Вернемся же к графу Александру Лардерелю. По словам самой Башкирцевой, это

прекрасный парень, неплохо сложенный, загадочный, воспитанный и вполне взрослый.

Почему бы ни быть роману? Она опять безрассудна. Ее горничная Розали и его кучер

Шарль уже положили начало этому роману своей связью. Розали передает Марии все, что

граф Лардерель говорит о ней. Его слова для нее, безусловно, лестны.

Комнаты их находятся рядом по коридору, карнавал все идет, толкая участвующих в нем на

безрассудства. Она начинает подглядывать за ним в замочную скважину. Не верите?

“Я как будто обезумела, я уже не властна над собой. Сегодня утром я сначала увидела нос

Лардереля, а потом уже - его глаза. А вечером, я увидела это животное без рубашки и в

кальсонах; сначала я думала, что он в корсете, а потом поняла, что это кальсоны, которые

держатся на подтяжках, как у детей. Его голые плечи, белые и круглые, произвели на меня

чрезвычайно странное впечатление. Я не привыкла видеть мужчин в подобном наряде.”

( Неизданное, запись от 11 февраля 1877 года.)

Думаю, если бы она его увидела совсем без наряда, это произвело бы на нее еще более

странное впечатление. Когда она ходила подглядывать, а это было не один раз, вероятно, она именно на это и рассчитывала. Ей хотелось увидеть его голым. Что бы тогда она

сказала про это “животное”?

Она начинает охоту за молодым графом, преследуя его по пятам. Она решается даже на

такой безрассудный шаг: узнав, что он уезжает из Неаполя, берет вместе с матерью билет

на тот же поезд, но только на одну остановку, чтобы только поговорить с ним. Граф

Лардерель замечает их на перроне, где они специально прохаживаются перед посадкой, и

приглашает в свое купе. Неважно, поверил ли он ее объяснению, что ее тетушка из-за

ошибки проводника застряла без багажа и денег на ближайшей к Неаполю станции, и они

едут ее выручать. Важно, что она поговорила с ним и увидела у него в петлице бутоньерку

с фиалками, которые она накануне послала ему в номер.

В его отсутствии она собирает о нем сведения и узнает, что он содержит во Флоренции

миланскую певицу Риччи и что у нее от него есть маленькая дочь.

“Я принимала его за обычного шалопая, но когда я узнала, с каким размахом он

распутничает, то стала уважать его”. (Неизданное, запись от 14 февраля 1877 года.) Что ж, ей всегда нравились распутники, и она не скрывала этого. Но рано или поздно, один из этих распутников сделает то, что не смогли, не захотели или не успели сделать

другие. Это неизбежно!

Она начинает с ним фривольную переписку, но пишет печатными буквами и просит

Лардереля отвечать ей до востребования. Она понимает, что нарушает все приличия для

девушки ее круга. Как же она после этого может на что-то рассчитывать, непонятно. Он

сообщает ей в ответном письме, что ранен на дуэли в правую руку.

Она отвечает ему письмом, полных намеков, которое даже трудно до конца осмысленно

перевести:

“Я только что сделала открытие, потому-то и родились эти строки. Зачем вам писать левой

рукой той, которую считают до такой степени легкомысленной, что даже говорят об этом с

Вами. Тем хуже для Вашего самолюбия, если у Вас такой плохой вкус, и Вы верите, что

она все так же легкомысленна, как и была прежде, с Вами и для Вас.

Обиженная, неоцененная и опечаленная фиалка”.

(Неизданное, 17 марта 1877 года.)

Если она пишет ему печатными буквами, то он, наверное, отметил, что ему вследствие

ранения приходится писать левой рукой, так что ни ее, ни его почерк определить нельзя.

Он возвращается вскоре, молодой, красивый, привлекательный, с рукой на перевязи, о чем

еще можно мечтать, но этот роман начинает ее пугать. Она испытывает те же ощущения, что и с Одиффре, только теперь пугается их. Она отстраняется от Лардереля, что, впрочем, первым делает он сам, очевидно, поняв, что имеет отношение не с будущей кокоткой, а с

невинной, неопытной девицей. Вернувшись, он не поселяется в прежнем отеле “Европа”, где живут они, а выбирает себе другое место жительства.

Однако в начале апреля на пикнике, который устраивают в Сорренто для трех