Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

• Название: Том 1. Рассказы и повести
• Автор: Кальман Миксат
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1966
• ISBN: не указан

Кальман Миксат (Kálmán Mikszáth, 1847―1910) — один из виднейших венгерских писателей XIX―XX веков, прозаик, автор романов, а также множества рассказов, повестей и эссе.

Произведения Миксата отличаются легко узнаваемым добродушным юмором, зачастую грустным или ироничным, тщательной проработкой разнообразных и колоритных персонажей (иногда и несколькими точными строками), ярким сюжетом.

В первый том собрания сочинений Кальмана Миксата вошли рассказы, написанные им в 1877―1909 годах, а также три повести: «Комитатский лис» (1877), «Лохинская травка» (1886) и «Говорящий кафтан» (1889).

Миксат начинал с рассказов и писал их всю жизнь, они у него «выливались» свободно, остроумно и не затянуто.

«Комитатский лис» — лучшая ранняя повесть Миксата. Наиболее интересный и живой персонаж повести — адвокат Мартон Фогтеи — создан Миксатом на основе личных наблюдений во время пребывания на комитатской службе в г. Балашшадярмат.

Тема повести «Лохинская травка»  ― расследование уголовного преступления. Действие развертывается в родном для Миксата комитате Ноград. Миксат с большим мастерством использовал фольклорные мотивы — поверья северной Венгрии, которые обработал легко и изящно.

В центре повести «Говорящий кафтан» ― исторический эпизод (1596 г. по данным хроники XVI в.). Миксат отнес историю с кафтаном к 1680 г. — Венгрия в то время распалась на три части: некоторые ее области то обретали, то теряли самостоятельность; другие десятилетиями находились под турецким игом; третьи подчинялись Габсбургам. Положение города Кечкемета было особенно трудным: все 146 лет турецкого владычества и непрекращавшейся внутренней войны против Габсбургов городу приходилось лавировать между несколькими «хозяевами».

---

Однако сносилось уже и второе черное платье, а побега все не было.

Зато вместо этого явился на троицу сын местного реформатского священника, преподобного Шамуэла Фекете, инженер, строивший какую-то железную дорогу в Силезии. Это был красивый статный молодой человек; по-видимому, давнишний завсегдатай в доме Лискаи, он то и дело наведывался теперь в замок, и ему удалось даже чуть рассеять вдовушку. Он умел остроумно поболтать, как-то раз даже рассмешил Маришку, — а Фили это еще и обрадовало.

— Значит, не совсем застыла, — сообщил он с ликованием нотариусу, которого встретил в июле.

— Змея отходчива, — заметил нотариус.

Меж тем за стенами замка происходили большие дела. Имей представители почтенного дворянского рода фанфары, теперь самое время было бы трубить в них на радостях. Великая тяжба, затеянная семейством против Эстерхази еще при жизни и при поддержке советника, была выиграна, и верховный суд присудил семейству Холянскую пустошь в шесть тысяч хольдов где-то у черта на куличках, в комитате Угоча.

У старого, всеми уважаемого Габора Редеки собрался великий семейный совет, чтобы решить судьбу доставшегося вдруг семье имения.

Некоторые ратовали за его раздел, иные советовали продать, но большинство упивалось видениями будущего величия и сияния семейства. Да будет имение сохранено как общее достояние всего рода! Пусть кто-нибудь из членов семьи возьмется хозяйствовать в нем и, удержав мзду за свои труды, ежегодно будет делить доходы между родственниками, сообразно праву наследования каждого.

Это было принято преобладающим большинством. Теперь вопрос состоял в том, кому ехать туда вести хозяйство.

Слово взял почтенный Пал Вайда.

— Я предлагаю Фюлёпа Лендела. Его отец дал нашему иску должное направление, так что и о благодарности подумать следует; к тому же наш родственник Фили нуждается в этом всех больше: да будет и он на старости лет владельцем имения!

Возражать никто не стал. Правильно, пусть так и будет, Фили как раз подходит. А ведь все знали, что нет, не подходит, знали, что будет он плохим хозяином. Но — пусть и Фили поживет немного господином!

И, как подобает в таких чрезвычайных случаях, господа Редеки, Вайда и еще кто-то третий — я уже не припомню, кто именно, — тотчас же сели в экипаж и торжественно повезли в Саланц документ на право распоряжения имением. Даже ленты не забыли вплести в гривы лошадей.

Когда поздно вечером их коляска въехала на саланцкий двор, хозяйка уже ушла к себе, и гостей встречал только Фили.

— А, добро пожаловать, добро пожаловать!

Седой Редеки, сорвав с себя шляпу, встал перед Фили навытяжку и с веселым пафосом, точно оратор, начал:

— Мы ищем почтенного, благородного, полновластного наместника Холянского владения.

— К сожалению, такого здесь нет.

— Вот именно он тут, — настаивал Пал Вайда.

— Мы, по крайней мере, его не знаем, — ответил Фили серьезно.

— Его зовут Фюлёпом Ленделом-Будетинским.

Для Фили было непривычным слышать свое полное имя, он улыбнулся рассеянно, будто гадая, в чем соль этой шутки.

До сих пор удивлялся один Фили; но когда, уже в комнате, ему подробно рассказали о выпавшем на его долю великом счастье, и он, вместо того, чтобы броситься вестникам счастья на грудь, вдруг побледнел, и физиономия его словно увяла — тут настал черед удивляться гостям.

— За что же вы это? — сказал он испуганно. — Я ведь вам ничего худого не сделал. За какие грехи вы решили избавиться от меня?

Он говорил так искренне, что камень и тот пожалел бы его, только родственники не оценили этого.

— Да ты с ума сошел, Фили? — журил его Редеки. — Мы вознесли тебя превыше всех других членов нашего рода, а ты теперь говоришь не надо.

— Нельзя этого… — глухо, с горечью вырвалось у Фили. — Моя душа возмущается при мысли, что вы отринете меня, что я останусь один, без вас!

— Да мы к тебе приедем, — подбадривали они его. — Ты погоди немного. У тебя всегда будет гостить хоть парочка своих.

— Но ведь к этому-то мне никогда и не привыкнуть, ведь до сих пор всегда я гостил у вас. Мне будет казаться, что я уже умер, что я уже не тот человек. Оставьте вы меня, прошу вас, в моей прежней шкуре.

Он приводил тысячи и тысячи доводов, но родственники наступали, неизменно оказываясь сильней его; они отражали его доводы один за другим и, поставив в безвыходное положение, победили его. Фили наконец сдался, хотя лицо его дышало бесконечной тоской, и он все еще хватался за какие-то соломинки.

— Нет, нет, это невозможно, — простонал он, вдруг, — если как следует подумать…

— Вот так раз! Что тебе опять на ум взбрело?

— А то, что меня и госпожа Лискаи не отпустит. Не думаю я, что она согласится на мой отъезд.

— А почему бы и нет? — рявкнул Редеки, как сердитый медведь, и весь затрясся от гнева.

Фили покраснел, раздумывая, что бы ответить, и наконец, передернув плечами, с трудом произнес:

— Потому…

— Добро, я ее утром спрошу об этом.

— Мне кажется, я ей нужен… ну… в хозяйстве да и при детях.

— Но не можешь же ты до самой смерти быть нянькой, черт подери!

Фили всю ночь не спал, тревожно метался в своей кровати, как узник в тюрьме в последнюю ночь перед казнью. Вся надежда была на взмах белого платочка. На вето Марии Лискаи.

Утром, одевшись, он застал своих родичей с трубками на просторной террасе.

— Маришка уже встала?

— Да, — ответил Редеки, — я рассказал ей все, как есть, сказал, что ты наш pleni potenciarius[22].

— И что она ответила? — спросил Фили тихо, глухим голосом.

Вся его кровь ринулась ему к сердцу, и оно заколотилось с бешеной скоростью — так крутилось бы, вероятно, только мельничное колесо, вращаемое морскими валами.

— Сказала, что детям будет жалко тебя.

— Да? — пролепетал Фили. — Так и сказала?

И он начал что-то насвистывать, хотя был при этом бледен как полотно. Потом вдруг вскочил с места я стал ходить по террасе. У чердачной лестницы лежал старый пес. Фили так пнул его ногой, что бедное животное взвизгнуло и еще долго потом скулило.

— Может, мы тебя сразу же и заберем с собой, а? — предложил господин Вайда.

— Нет, нет, оставьте меня тут еще на денек-два. Голова у меня страшно болит, — он схватился за виски, — я должен еще немного отдохнуть.

Родственники улыбнулись, подумав о том, что Фили вот уже сорок пять лет отдыхает, а все еще просит добавки — хоть два дня. Но именно этим он так мил и трогателен, этот Фили. Не будь он таким, не был бы он Фили. Договорились, что через день пришлют за ним коляску, потом попрощались с красивой, грустной хозяйкой, расцеловав ее в обе щеки, и уехали домой.

А Фили, когда они остались одни, не произнес ни слова.

— Значит, уходишь? — спросила она безразлично.

— Да, — ответил он коротко.

Но в душе его что-то кипело. В голове боролись мысли. Он окунал свое сердце в игру собственного воображения: хлебнет оно горечи раз-другой, потом вдруг так и замлеет от дурманящей мечты… Может быть, она просто горда? Может, он сам должен был заговорить о прошлом, напомнить о том вечере?

За обедом поговорить не удалось — рядом сидели гувернер и дети. Беседовали об общих делах.

А после обеда хозяйка взяла корзинку с вязанием и пошла в парк. Там был похоронен ее муж. Должно быть, ходит туда молиться да плакать и, между прочим, вязать чулки, ибо нет на свете такого траура, ради которого мужчина забросил бы свою трубку, а женщина — спицы.

Фили выждал час — пускай отмолится, — затем тоже пошел в парк. Он и сам дивился собственной храбрости. Толкнул створки садовой калитки, и они жутко заскрежетали.

Он шел по усыпанным гравием дорожкам, среди шепчущихся лип, и в голове у него гудело, гудел и воздух от тысячи насекомых. Мошки, кружась, гонялись друг за другом, муха, звеня, билась в паутине. Бабочки трепетали на цветах и тянули из них мед… Все живое резвилось и радовалось, только Фили был печален, будто шел на эшафот.

Наконец в одной из беседок он услыхал разговор и направился туда. Может быть, хозяйка говорит с садовником?

Оттуда, куда он зашел, не было тропинки к беседке, и он, перескочив через грядку с петрушкой, пробрался сквозь заросли боярышника и остановился прямо у входа в беседку.

И что же? Там сидели вдова и молодой инженер.

Рука инженера обвила прекрасную тонкую талию, обтянутую черной тканью. Да ведь это уже третье черное платье!

Молодой инженер быстро отдернул руку, лицо женщины вспыхнуло огнем, глаза — молниями.

— Что тебе здесь надо, Фили? — воскликнула она испуганно и зло.

— Я хотел с тобой поговорить, — сказал Фили кротко, горько, покорно, потупив взор.

— В другой раз, Фили, милый, — сказала вдова, успокаиваясь и уже любезно. — А теперь ступай, прошу тебя, только что снялся и улетел куда-то самый большой наш пчелиный рой… может быть, к соседям залетел, а может, куда-нибудь в лес, кто знает… бывает ведь, эти глупышки улетают очень далеко. Займись, пожалуйста, ими, сделай это для меня, возврати пчелок!