Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

• Название: Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.
• Автор: Павел Фокин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00606-3

Портретная галерея культурных героев рубежа веков – повествование о поэтах, художниках, музыкантах, меценатах, философах, актерах, певцах и других представителях эпохи, которых можно назвать уникальными феноменами «Серебряного века». Сотканная из воспоминаний, заметок, критических отзывов, дневниковых замечаний, книга воссоздает облик и «живую жизнь» ярких и необычных людей, отделенных от нас веком непонимания и забвения. Вместе с тем это не энциклопедический справочник и не собрание мемуаров. «Культурные герои» предстают перед читателями персонажами увлекательного романа, наполненного истинным драматизмом, и через десятилетия остающимся неподдельным и захватывающим.

---

«Лернер, известный пушкинист, заметил, что Морозов, редактор полного собрания сочинений Пушкина, пользуется его, Лернера, работами, не упоминая его и делая между тем по его работам ссылки на первоисточники. Чтобы изобличить Морозова, Лернер, как он сам рассказывал Цявловскому, в своих последующих работах стал умышленно ставить неверные ссылки на страницы цитируемых им источников. Морозов, следуя своему обычаю, в работе повторял умышленные погрешности Лернера, обнаружив, что сам он не обращается к источникам, а цитировал по Лернеру» (М. Сабашников. Воспоминания).

ЛЕШКОВСКАЯ Елена Константиновна

наст. фам. Ляшковская; 1864 – 12.6.1925

Драматическая актриса. На сцене Малого театра в Москве с 1888. Роли: Иоланта («Дочь короля Рене» Г. Герца, 1888; исполнение Лешковской вдохновило Чайковского на создание оперы «Иоланта»), Марина Мнишек («Борис Годунов» Пушкина, 1889), королева Мария («Рюи Блаз» Гюго, 1891), Лиза («Дворянское гнездо» по Тургеневу, 1895), Мамаева («На всякого мудреца довольно простоты» Островского, 1905), Звездинцева («Плоды просвещения» Л. Толстого, 1907), миссис Чивлей («Идеальный муж» Уайльда, 1909), Огудалова («Бесприданница» Островского, 1912) и др.

«Она была красива оригинальной красотой – при неправильных чертах лица была очаровательна. Польская кровь, бывшая в ней, сообщала ей ту женственность и изящество, какими отличаются польки, о которых поэт говорит:

Прекрасна, как польская панна,
И, значит, прекрасней всего!

Глаза ее показались мне зелеными – я не знаю, так ли это было. Что-то нервное и трепетное в ее голосе действовало на слух, как странная музыка, и вообще вся она была „особенная“.

…Когда она появлялась на сцене, казалось, будто пьешь бокал холодного, покалывающего шампанского. Ее своеобразный голос, с каким-то внутренним тремоло, словно срывающийся и падающий от внутренней сдерживаемой страстности, долго звучал в ушах. И когда она играла, то можно было словами Ростана о ней сказать, что в театре

При ней все женщины – ревнивы
И все мужчины – неверны!

Она казалась воплощением Далилы, Цирцеи, сирены: ее привлекательность сразу завораживала зрителя. Ее отличительным свойством была „вечная женственность“. Были актрисы талантливее ее, красивее ее, но редко были актрисы очаровательнее ее.

…Мне пришлось близко встретиться с Лешковской в Нижнем…Я ждала увидеть настоящую „львицу“, балованную премьершу, о которых пишут в романах, описывая их быт как вечный праздник, со свитой поклонников, цветами и шампанским.

…А увидела я необычайно скромную, даже слегка суровую на вид молодую женщину, в черном платье, кутающуюся в пуховый платок, подобно Ермоловой…Жила она очень уединенно, не любила большого общества. И друзей у нее было немного, но те, которые были, отличались всегда внутренним содержанием…Она хотела вне сцены не быть профессионалкой, не стоять в центре внимания, а самой быть зрительницей, читательницей, слушательницей. Она прекрасно знала литературу, между прочим, любила современных писателей – любила Ибсена настолько же, насколько Ермолова не принимала его, интересовалась философией – до театральной школы она была на высших курсах. Много жила за границей, особенно в Италии. Любила музыку и не пропускала ни одного хорошего концерта.

Эта соблазнительница, кокетка на сцене, владевшая в совершенстве всеми чарами искусства покорять, умевшая приказывать своим глазам, улыбке, в жизни была монашески строга» (Т. Щепкина-Куперник. Из воспоминаний).

«Лешковская, любимица московской публики, не могла не нравиться. Она была мастером диалога и обладала неподражаемым юмором…Она восхищала сложным психологическим узором, искренностью, заражала своим волнением, несмотря на то что ее дребезжащий голос скорее мешал, чем помогал воздействию на зрителя. Пьесу „На полпути“ я видела уже в 1910 году, тогда голос Лешковской приобрел еще более дребезжащий звук, но игра ее была настолько первоклассной, что заставляла забывать об этом» (В. Веригина. Воспоминания).

«С юных лет я была поклонницей очаровательной Елены Константиновны. Она пленяла всю Москву женственностью, кокетливостью, уменьем плести тончайшее кружево комедийного диалога. У нее были очень красивые глаза, стройная фигура, своеобразный голос, чуть дрожащий, трепетный, в самом своем тембре таящий что-то задорное, слегка вызывающее, капризное, лукавое, волнующее. Так он звучал в ролях гранд-кокет (как называли тогда), в драматических же вибрации этого голоса придавали словам особую нервность, словно скорбно пели струны скрипки под смычком взволнованного виртуоза.

Лучшей Глафиры в „Волках и овцах“ Островского не существовало, да и едва ли кто-нибудь мог превзойти Елену Константиновну в этой роли. Можно подробно описать, что делала Лешковская в Глафире, но как она это делала – описать невозможно, потому что суть заключалась не в толковании очень ясной и понятной в своем психологическом рисунке роли, а в интонациях и капризных, кокетливых и лукавых нотках, во взглядах, походке, улыбке, выражении губ. Не знаю ни одного знакомого мужчины, который не был бы влюблен в Лешковскую. Казалось, что ей дано все, чтобы покорять окружающих своему женскому обаянию, а между тем в жизни это была очень скромная, серьезная женщина, проводившая время или в театре, или дома, в небольшом кругу интимных друзей. Она страстно любила музыку и посещала все интересные концерты, если только не играла в эти вечера» (Н. Смирнова. Воспоминания).

«Сердце мое пронзила Лешковская, ее трепетная Геро. Некрасивая, со странным, надтреснутым голосом, Лешковская была блистательной актрисой, источником изумительной женственности и мудрого понимания глубокого мира женской души и судьбы. Она все знала о женщине – о ее любви, коварстве, страдании, кокетстве, благородстве, измене, дерзости. Ее вздрагивающий голос имел на меня сладостно-блаженное воздействие, я реагировала на него, как змея на музыку: подниму глаза – и не оторвусь и не пропущу ни слова, ни звука, ни взгляда» (С. Гиацинтова. С памятью наедине).

«Если бы пришлось говорить о типе интеллектуального или неинтеллектуального актера, то Лешковская – великолепный пример интеллектуальной актрисы. В ней жило ироническое, умное начало. В годы моей юности бытовало модное разделение актеров на адвокатов и прокуроров своих ролей. Ермолова считалась адвокатом, защитницей своих героинь, Савина – прокурором. Я бы сказал, что если Лешковская и не была прокурором своих ролей, то она наблюдала их немного со стороны, немножко сверху, порой даже критически. Великолепный знаток женской психологии, Лешковская ведала скрытые женские ходы каждой роли. Она легко переходила от наивного фарса к драме, и ее всегда изощренные сценические приемы были оправданы психологией, душевными движениями и взрывами» (П. Марков. Книга воспоминаний).

ЛИВШИЦ Бенедикт Константинович (Наумович)

25.12.1886(6.1.1887) – 21.9.1938

Поэт, переводчик (Ронсар, дю Белле, Беранже, Теофиль Готье, Леконт де Лиль, Бодлер, Верлен, Рембо, Валери и др.), мемуарист. Стихотворные сборники «Флейта Марсия» (Киев, 1911), «Волчье солнце» (М., 1914), «Из топи блат» (Киев, 1921), «Патмос» (М., 1926), «Кротонский полдень» (М., 1928). Книга воспоминаний «Полутораглазый стрелец» (Л., 1933). Погиб в ГУЛАГе.

«Когда я вспоминаю о Бенедикте Лившице, передо мною отчетливо встает облик высокого красивого молодого человека с открытым мужественным лицом и приятным баритональным голосом. И вижу его я в его маленькой студенческой комнате…Юриспруденция его не очень привлекала. Два-три растрепанных учебника по римскому и гражданскому праву выглядели странным диссонансом на столе, заваленном томиками новой французской поэзии. Три сборника антологии Вальша, где была собрана длинная вереница поэтов XIX и начала XX столетий, всегда сопутствовали молодому поэту, отличавшемуся широким знанием мировой лирики. По самой природе своей поэт романтического духа, он особенно любил строгий и чеканный стих античных поэтов, французских парнасцев и итальянской классики» (А. Дейч. О Бенедикте Лившице).

«Бритый, с римским профилем, сдержанный, сухой и величественный, Лившиц в Киеве держал себя как „мэтр“: молодые поэты с трепетом знакомились с ним, его реплики и приговоры падали, как нож гильотины: „Гумилев – бездарность“, „Брюсов – выдохся“, „Вячеслав Иванов – философ в стихах“. Он восхищался Блоком и не любил Есенина. Лившиц пропагандировал в Киеве „стихи киевлянки Анны Горенко“ – Ахматовой и Осипа Мандельштама. Ему же киевская молодежь была обязана открытием поэзии Иннокентия Анненского» (Ю. Терапиано. Встречи).