Борис Ласкин - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Борис Ласкин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Драматургия
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-01150-1

В книгу «Избранного» Б. Ласкина (1914—1983) вошли лучшие произведения известного советского писателя.

---

П а в е л. Ничего. Ничего. Все будет хорошо. Она сильно ушиблась при посадке.

К а т я. Никому… Зачем… зачем… вон прожектор… Не надо.

А н н а  И в а н о в н а. Это как же она здесь?.. Откуда?..

П а в е л. Она вам сама все расскажет. Полежит у вас, поправится… А потом за ней придут.

А н н а  И в а н о в н а. Кто придет?.. Немцы?..

П а в е л. Да не немцы. Наши придут, русские.

А н н а  И в а н о в н а. О господи…

П а в е л. Анна Ивановна, слушайте меня внимательно. Ни одна душа об этом не должна знать. Ни соседям, ни соседкам, никому ни слова! Слышите? Никому!..

К а т я. Пустите… я сама… куда…

П а в е л. Одежду, весь этот узел, надо сжечь. Вот документы, ордена, пистолет. Уберите в самое тайное место. Когда очнется, скажете, куда спрятали.

А н н а  И в а н о в н а. Ладно… Ладно… (Уносит вещи).

Павел склоняется над Катей. Он с тревогой вглядывается в ее лицо.

П а в е л. Надо ж так случиться!..

К а т я. Не буду… Не буду… Куда…

П а в е л. Упрямая. И сейчас упрямая… Посидите с ней, Анна Ивановна.

Анна Ивановна садится на кровать. Павел встает. Он вытирает рукой лоб. Видимо, он смертельно устал. Он проходит в центр комнаты и замечает на стене большое групповое фото. Он снимает его со стены и рассматривает.

Выпуск школы-семилетки… Интересная фотография. О! И я здесь, между прочим, красуюсь… Ничего вид, глуповат, конечно, малость, но ничего. Приятная память. (Вешает фотографию на место. В дверь стучат. Быстро хватает узел с Катиным обмундированием и сует его под кровать. Проходя мимо Анны Ивановны, тихо говорит.) Спокойно, только спокойно. Это ваша больная дочь. Лихорадка у нее. (Прячется в соседней комнате. Уходя, вынимает финский нож.)

В дверь снова стучат. Анна Ивановна идет к двери.

А н н а  И в а н о в н а. Кто там?

Г о л о с. Полицай. Отворяй!

Она открывает. На пороге стоит человек лет сорока в поддевке, в башмаках, в ушанке, с немецким автоматом в руках.

П о л и ц а й. Почему долго не отворяла?

А н н а  И в а н о в н а. Извиняемся.

П о л и ц а й. Почему средь ночи лампа горит?

А н н а  И в а н о в н а. Да ведь вам отворять зажгла, господин полицай.

П о л и ц а й (оглядывается). Чужих людей не видела? Только не бреши, а то сейчас тебя с автомата.

А н н а  И в а н о в н а. Да ведь они откуда же у нас, чужие-то люди?.. Это что ж, сбежал кто, ищете, господин полицай?..

П о л и ц а й. Тут давеча самолет русский подломился. Упал… А тебе все знать надо?..

А н н а  И в а н о в н а. Да ведь мы что ж…

П о л и ц а й. Самолет сгорел, а летчика не нашли. Скрылся летчик… Немцы кругом ходят, ищут… Все тебе знать надо…

К а т я. Я сама… я сама…

П о л и ц а й (подходит, отдергивает занавеску). Кто такая?

А н н а  И в а н о в н а. Дочка… Хворая лежит… Лихорадка у ней. Почти что неделю мается… Горит вся…

Полицай рассматривает Катю. Катя шевелится, и кажется, что она сейчас откроет глаза.

П о л и ц а й. Тиф у ей… Тиф…

А н н а  И в а н о в н а. Возможная вещь, что и тиф.

Полицай обходит комнату. Открывает сундук. Тыкает туда автоматом. Подходит к кровати. Шарит ногой. Что-то нащупал.

П о л и ц а й. Это чего там?

А н н а  И в а н о в н а. Да белье грязное, постирать собрала…

П о л и ц а й (идет к двери и, задержавшись на пороге, говорит). Тиф. Не иначе — помрет скоро…

Он уходит. Анна Ивановна запирает дверь. Выходит  П а в е л.

А н н а  И в а н о в н а. Думала — смерть пришла…

П а в е л. Замечательно все разыграли, как по нотам… А этот-то холуй здешний?

А н н а  И в а н о в н а. Нет… Не иначе как с ними пришел…

П а в е л. В медицине тоже разбирается… «тиф у ней». Сволочь! (Подходит к кровати. Некоторое время смотрит на Катю. Достает из-под кровати узел.) Сожгите его. Как можно быстрей… А Катю берегите. За ней обязательно придут. Ну, до свидания…

А н н а  И в а н о в н а. Куда ж вы уходите? Ведь поймают вас.

П а в е л. Ничего.

А н н а  И в а н о в н а. Свежо на улице. Ночь.

П а в е л. Ничего.

А н н а  И в а н о в н а. Погодите. (Роется в сундуке и достает синий в клеточку шарф.) Нате вот, наденьте.

П а в е л. Ну что же, спасибо.

А н н а  И в а н о в н а. Звать-то вас как, милый человек?

П а в е л. Петром. Петр я.

А н н а  И в а н о в н а. Уж я и не знаю, спасибо вам сказать или как… (Обнимает его и целует в лоб.) Счастливо… (Крестит его.)

Павел выходит. Анна Ивановна провожает его за дверь. Пауза. Катя открывает глаза. Приподнимается на локтях.

К а т я. А?.. Что это?

Входит  А н н а  И в а н о в н а. Она бросается к дочери. Сильный стук в дверь. Катя ложится… Мать идет к дверям.

А н н а  И в а н о в н а. Больная ты. Лихорадка у тебя. Лежи.

Она открывает дверь. На пороге появляются два  н е м е ц к и х  с о л д а т а. Они оглядываются по сторонам. Анна Ивановна медленно отступает.

Занавес.

Конец четвертой картины ПЯТАЯ КАРТИНА

Общежитие летчиц. Большая горница — светлая и просторная. У стен невысокие нары, на них ряды аккуратных постелей. На каждой три-четыре подушечки. Вышивки. Здесь опрятно и совсем не по-фронтовому уютно. На стенах висят шлемы, планшеты. На окнах занавески из крашеной марли. В углу висит гитара. В центре — большое фото Кати — обложка «Огонька», обрамленное печальной зеленью.

На нарах сидит  Т о с я. Она разговаривает с  С у в о р и н ы м. В углу примостилась  Т о к а р е в а. Она что-то вышивает.

Т о с я. …Вот не могу и не могу… Не могу я себе представить, что Кати нет с нами… Вы ее мало знаете, Сергей Николаевич, а ведь я больше двух лет вместе с ней провоевала… Мы с ней знаете сколько всего видели, Сергей Николаевич. Вот я никогда не забуду. Помнишь, Нина, когда мы на Крымскую ходили?

Т о к а р е в а. Конечно, помню…

Т о с я. Я тогда с Катей летала, штурманом… Помню — зашли на цель, вдруг пулеметная очередь с воздуха. Мотор сразу заглох. Я отбомбилась, а мотор перестал работать. Я ракетой выстрелила, чтобы землю увидеть… В общем, приземлились мы, а нас, наверно, заметили и начали с земли обстреливать. Мы из машины выскочили, взяли документы и поползли. Часам к четырем утра выбрались на поле, а оно все время обстреливается наугад. Мы ползем, а Катя пистолет достает и говорит: «Тося, у меня обойма пустая». Я смотрю свой, вижу, все в порядке — с патронами. Ползем, вдруг болото, кусты маленькие. Только мы к кустам — вдруг откуда-то очередь из автомата… Бросились мы в сторону, где кусты побольше… Сели мы там и просидели до самого рассвета. Как раз Первое мая наступило сорок третьего года. Катя говорит: «Тося, а раньше-то мы Первое мая по-другому встречали. Ты, — говорит, — думала в мае сорок первого, что через два года в болоте сидеть будешь, а?..» Сидим мы с ней и, верите, Сергей Николаевич, сидим и смеемся. Вспоминаем, как сели, как ползли…

С у в о р и н. Боже ты мой!.. Как же вы еще смеяться могли?

Т о с я. Не знаю. В общем, поползли дальше. Ползем, о своих думаем, как они там… Так целый день и ночь опять. Так до леса доползли. Это второго мая было. А у Кати второго день рождения. Я у себя в комбинезоне семь семечек нашла. Я вам забыла сказать, что мы не ели ничего… Я Катю поздравила, поцеловались мы и дальше пошли. Впереди Катя, а сзади я с пистолетом… Тогда Катя говорит: «Тося, а если фрицы?» Я даже ответить не успела, она сама говорит. «Если, — говорит, — фрицы нас увидят, из пистолета мне в затылок стреляй… В общем, сначала меня, а потом себя…»

Токарева закрывает лицо руками.

Нина!.. Перестань, слышишь?

С у в о р и н. Тяжело это слушать…

Т о с я. Тяжело?.. А ведь это было, Сергей Николаевич… Так мы с Катей и договорились, сначала ее, а потом себя, только не к немцам в плен… Идем мы так, идем. Вдруг Катя ко мне поворачивается и говорит: «А ведь ты меня не убьешь, Тося. Я знаю, ты меня не убьешь…» А я говорю: «Как тебе не стыдно? Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Я тебя больше всех на свете люблю. Я тебя обязательно убью, обязательно…» В общем, шли мы, видим большое дерево. Катя говорит: «Полезай, посмотри, что видно». Только я влезла, слышу голос Кати: «Стой! Стрелять буду», а пистолет у нее без патронов. Я смотрю — военный идет в погонах, а на погонах кресты. Тут я чуть с дерева не свалилась. Вдруг слышу, он говорит: «Ну-ка, девушка, убери пушку», по русски говорит. Я опять смотрю, а у него не кресты. Это у него артиллерийские значки — пушки перекрещенные… Привел нас артиллерист в свою часть. Накормили нас, а мы скорей домой рвемся. На попутных машинах добрались до станицы. На базаре семечек купили, стаканов десять… Не знаю, почему мы так много купили… К вечеру добрались к себе. Нас увидели — все вскочили, целуют, обнимают, плачут. Майор пришла, говорит: дорогие вы мои — и тоже расплакалась. Тут уж и я заплакала, и Катя, и такое пошло…