Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

• Название: Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Два мира, один – тёплый и светлый, другой – холодный и тёмный, долго шли разными путями, но настало время им схлестнуться в решающей схватке за выживание. Однако борьбой Света и Тьмы или Добра и Зла это противостояние назвать было бы слишком просто: у каждой стороны – своя правда, а у каждой тёмной тучи… некая изнанка.

Длинная у песни дорога: через поле брани, на котором восставший из Мёртвых топей полководец услышит голос смелой певицы; мимо твёрдого сердца женщины-оборотня, которую белогорская игла проведёт по трудной дороге к непокорной вершине; над Тихой Рощей, из которой ушедшие предки всё же иногда возвращаются…

Много земель облетит песня, чтобы вернуть родную душу из-за той грани, за которой открываются тайны богинь.

---

Девушки вместе уселись под навесом и принялись за работу, а Светланка взялась за своё дело. Устроившись у оконца, она вязала крючком кружевные ожерелья, вплетая в узор бусинки из кусочков янтаря.

– Я с вами в гости на Кукушкины болота пойду, – пояснила она. – У меня свой подарочек. Семья Свемеги довольна останется.

К ночи Невзора со Смолко вернулись – уморившиеся, но с добычей. Матёрый кабан, размером почти со взрослого Марушиного пса, был привязан к длинной жерди за ноги, клыки белели изогнутыми саблями. Как такого сто вёрст тащить?

Развернула Светланка на траве ковёр, из льна да волокон крапивы тканый. Раскинулось серо-зеленоватое полотнище, с виду тонкое, на ощупь – колюче-шероховатое, а крылась в нём чудесная подъёмная сила. Свернула Светланка в узелок свои подарки, пригласила:

– Садитесь все на ковёр и добычу свою кладите. Отнесёт он нас на Кукушкины болота – глазом не успеем моргнуть.

Кабанью тушу уложили на солому, чтоб полотнище кровью не запятнать. Места ещё довольно осталось, и все разместились сидя, а Светланка встала у переднего края. Свемега боязливо жалась к Смолко, ждала чуда с почти детским восторгом, а Невзора с Цветанкой, уже пару раз летавшие на чудесном ковре, сидели спокойно. Вот затрепетали края полотнища, словно ветром подхваченные, и оторвался ковёр от травы. Ощутив подъём, Свемега вскрикнула, и Светланка обернулась:

– Не робей, сестрица.

Зашелестел лес, приветствуя волшебство юной колдуньи. Реяли на ветру зелёные складки платья Светланки, взметнулись чёрные космы Смолко и Невзоры, а древесные стволы скользили мимо, словно прыгая им за спину: будто не ковёр нёс их вместе с тушей, а лес мчался. Чтоб не вилять меж деревьев, подняла Светланка полотнище над их макушками, и внизу замелькало зелёное море. Ширь небес сама рвалась в объятия, ветер с залихватским свистом облизывал прохладой виски, и незаметно глотал полёт версту за верстой. По солнцу – и часа не прошло, а ковёр-самолёт мягко опустился на заросшую кукушкиным льном полянку.

Кукушкины болота – прохладные, богатые клюквой края. Обильно росли здесь мхи, а за сосновыми и берёзовыми стволами ютилась чёрная мгла. Блестели в бархатном покрове тины и ряски водяные оконца, отражая в себе лес, как в зеркале. «Ко-ак, ко-а-ак», – скрипуче разносилось в округе. Жутковатое, колдовское место.

На сухой рёлке [34] среди старых сосен раскинулось селение. Состояло оно из шатров, покрытых оленьими шкурами и войлоком, меж которыми спокойно, неторопливо расхаживали жители и бегали их детишки. Оборотни-мужчины в человеческом облике носили кожаные штаны, а туловище оставляли неприкрытым, женщины покрывали тела шкурками, а особые умелицы-щеголихи сооружали себе наряды из птичьих перьев. К гостям сразу подбежала кучка любознательных ребят, обступив кабанью тушу; мужчины поглядывали на чужаков настороженно-враждебно, женщины молча прятали глаза.

– Свемега! Что за гости с тобою?

К ним приблизился светловолосый оборотень, приземистый, с бочкообразной широкой грудью, плоским лицом и серыми, хитровато прищуренными глазами.

– Отец, это родные моего жениха, Смолко, – ответила девушка.

Оборотень поклонился Светланке.

– Здрава будь, кудесница.

Похоже, её здесь знали и уважали. Вскоре подошла мать и братья – все светлой масти, кто с серыми глазами, кто с грязновато-зелёными. Мать куталась в накидку из бурых совиных перьев, у отца на груди висели бусы из звериных клыков. Познакомились, и гостей пригласили в шатёр. Пол в жилище был устлан шкурами, и только посередине оставался кусочек непокрытой земли, на которой располагался очаг. Вдоль стенок стояли деревянные лежанки и сиденья, сделанные без единого гвоздя и покрытые сплетёнными из соломы ковриками. Свет проникал сквозь дымовое отверстие и откинутый полог.

– Значит, наша дочь выбрала себе в мужья молочного брата лесной кудесницы, – проговорила мать, когда все расселись вокруг чёрного, потухшего очага, обложенного камнями. – Для нас сие лестно. Много добра кудесница сделала и лесу, и нашему народу.

Светлые косы падали на зрелую, пышную грудь женщины, прикрытую душегреей из шкурок. Сразу становилось ясно, в кого Свемега уродилась такой красавицей: большие, ясные глаза, прозрачные, как весенний ледок, ещё не утратили своего молодого блеска, а свежести и наливной яркости губ могла позавидовать юная девица. Впрочем, рот матери был подкрашен ягодным соком. Звали её Свилгой. Отец носил имя Свегур; похоже, в Стае все имена начинались на «Св-», подумалось воровке.

Младший брат Свемеги притащил в выдолбленной из соснового чурбака колоде какое-то красноватое питьё, и мать семейства разлила его ковшиком в берестяные чарки. Глотнув, Цветанка ощутила ягодную основу, горечь кореньев и отдалённый солоновато-железный привкус крови. Кажется, питьё было сдобрено диким мёдом.

– Пьём за здравие наших будущих родичей, – сказал отец.

Вскоре в голове у Цветанки зазвенело, будто она от души надулась браги. Лес заухал филином, стенки шатра зашатались, а перед глазами плыли ухмыляющиеся лица оборотней. Покачивались подвешенные к жердям деревянные птицы, растопырив резные крылья, словно живые…

– Повалень-корень это, – пояснил один из братьев, подмигивая. – Выпьешь чарку – на сердце посветлеет. Выпьешь две – песня из горла запросится. А коли целый ковш в себя вольёшь – дурманом с ног повалит. Оттого и «повалень».

Выпив по несколько глотков зелья, все заметно повеселели и подобрели. Молодые объявили о своём решении поселиться в лесном домике; родители выслушали задумчиво, не возражая.

– Выкуп – сорок оленьих шкур, – объявила мать цену. – Как раз столько, сколько ушло бы на просторный шатёр для семьи. Кому-нибудь из братьев сгодится, коли жениться надумают.

– Ладно, – согласилась Невзора. – Сорок так сорок. Добудем.

– На том и сойдёмся, – кивнула Свилга. – Как весь выкуп принесёте – так и забирайте дочь.

– А у меня для вас подарок, – прозвенел лесной малиновкой голос Светланки.

Из узелка появились плетёные ожерелья – по одному на каждого члена семейства и ещё один, дополнительный.

– В ожерелья сии вложена сила леса, – сказала девушка. – Она сбережёт вас от ран и недугов, придаст быстроту ногам, наполнит душу светом.

Оборотни разглядывали подношение, примеряли. Тепло мерцала застывшая сосновая смола, а нитяной узор не мялся, не путался, точно его какая-то твёрдая основа удерживала.

– А это – кому? – Свегур кивнул на оставшееся ожерелье.

– Это – для Бабушки, – сказала Светланка.

Вождя стаи, старую волчицу Свумару, по имени уже не кликали, звали просто Бабушкой. Никто не ведал, сколько ей лет; воспитала она уже не одно поколение псов, и к слову её прислушивались все, даже пожилые и опытные. Суд вершила Бабушка, споры разрешала она же, а молодые матери шли к ней за советом.

– Это правильно, Бабушку в первую голову уважить надобно, – одобрительно кивнула Свилга.

Глава Стаи жила в большом шатре в окружении детей, внуков и правнуков. Младшие служили ей, всё подносили и подавали; сама она уж почти не охотилась, а с каждой добычи ей все несли лучший кусок. Посреди шатра в котле булькало пахучее варево, и молодая женщина-оборотень в головной повязке с пёстрыми утиными перьями подбрасывала туда мелко порубленные коренья. У стен на лежанках отдыхали старшие псы, молодёжь крутилась снаружи около шатра – кто в людском облике, кто в волчьем. Сама Бабушка возлежала на мягком ложе, опираясь на набитые сухим мхом подушки; пепельные пряди падали ей на плечи, схваченные через лоб повязкой с множеством бусин и белоснежных гусиных перьев. Только седина и нездешний, будто устремлённый в иные пространства взор глубоко посаженных бледно-голубых глаз выдавали её возраст, а телом она была ещё вполне крепка. Стройностью сильных, упругих голеней она не уступала молодым соплеменницам, не успели её мышцы одрябнуть, а кожа – обвиснуть старческими складками. В годы далёкой юности, должно быть, она была весьма пригожей, но ныне крупный орлиный нос, тяжёлые брови и суровые складки возле широкого рта придавали её скуластому лицу некоторую мужеподобность.

Гости остановились близ входа, а Свилга с поклоном подошла к Бабушке и обратилась к ней с учтивой речью. Самоуглублённый и отстранённый взор той ожил, брови задвигались. Она пошевелилась на своём ложе – выпрямилась и облокотилась на другую руку. Свилга сделала гостям знак подойти.