Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

• Название: Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Короткие любовные романы

Два мира, один – тёплый и светлый, другой – холодный и тёмный, долго шли разными путями, но настало время им схлестнуться в решающей схватке за выживание. Однако борьбой Света и Тьмы или Добра и Зла это противостояние назвать было бы слишком просто: у каждой стороны – своя правда, а у каждой тёмной тучи… некая изнанка.

Длинная у песни дорога: через поле брани, на котором восставший из Мёртвых топей полководец услышит голос смелой певицы; мимо твёрдого сердца женщины-оборотня, которую белогорская игла проведёт по трудной дороге к непокорной вершине; над Тихой Рощей, из которой ушедшие предки всё же иногда возвращаются…

Много земель облетит песня, чтобы вернуть родную душу из-за той грани, за которой открываются тайны богинь.

---

– Какой лес, какие ягоды? – доставая из печи готовый пирог, сказала она. – Работницам за стол пора! Вот отобедаете, тогда уж и идите, куда хотите.

Возражать было бесполезно. Вода и полотенца уже ждали всех, и Дарёна с Младой ополоснулись из тазика, а вернувшиеся следом за ними Горана со Светозарой сказали, что искупались в речке.

– Ну, тогда все за стол, – объявила Крылинка. И нахмурилась: – А где Шумилка?

Горана пожала плечами и пошла кормить Зарянку, а Дарёна с Младой с усмешкой переглянулись.

– Так, – подбоченилась Крылинка, заметив их взгляды. – Что опять эта оторва учудила?

– Она, матушка, опоздает, наверно, – сказала Млада. – Там у неё… дела какие-то. Думаю, ждать её и студить обед не имеет смысла. Проголодается – сама придёт.

– Да и ну её к лешему, – быстро согласилась Крылинка. – Будет есть всё холодное, я ради неё греть ничего не стану.

Сгребать подвялившееся сено в валки предстояло только вечером, а пока можно было заняться прочими делами. Горана со Светозарой отправились в кузню, а Дарёна, убаюкав дочку, взяла лукошко и с улыбкой заглянула в глаза супруге в надежде, что многообещающие искорки там не угасли. Взгляд Млады ответил пристальной, хмельной синевой, и они в один шаг оказались на уединённой полянке среди сосен, в звеняще-гулком царстве солнечной лесной тишины. Лукошко упало на траву, спина Дарёны вжалась в смолистый ствол, а рот захлебнулся жарким поцелуем.

– Изголодалась по тебе… Не могу больше! – Млада прерывисто и горячо дышала ей в шею, скользя жадными ладонями по груди и бёдрам. – Потом отвар яснень-травы выпьешь.

– Выпью, лада, – шептала Дарёна между поцелуями, запуская пальцы в чёрные с проседью кудри. – И я соскучилась…

Её пальцы собрали в складки и подняли подол, а Млада опустилась на колени. Даже если и была хмарь в её слюне и семени, готовом горячо излиться внутрь, это не имело значения: всё перекрывала собой звонкая песня лета, сосновая волшба и цепкий незабудковый жар любимых глаз.

***

Лето осыпало землю из ягодного рога изобилия, простирая над нею знойные крылья, пахнущие сеном. Покос шёл своим чередом: работу начинали перед рассветом, а завершали за час до полудня; высохшее сено собирали в ровные, пухлые стога, особое внимание уделяя укладке навершия, которое предохраняло копну от дождя. Жадная до веселья и утех Шумилка в этот сенокос заработала по синяку под каждым глазом – от родительниц двух соблазнённых ею девушек. Пришлось Горане ходить к ним с извинениями и задабривать подарками, а дочь-шалопайка получила от неё воспитательную порку. Это было не столько больно, сколько обидно для великовозрастной озорницы, хотя она и знала, что вполне заслужила наказание. Хорошо ещё, что обошлось без беременностей: тридцатилетний рубеж Шумилка ещё не переступила, а значит, её семя не достигло полной зрелости.

Млада косила наравне со всеми и метала сено в стога, не отлынивая ни от какой работы, хотя всё чаще её охватывали эти приступы душевной боли, один из которых так напугал Дарёну на пиру в День поминовения. Если боль настигала её в поле, она терпела, сцепив зубы, но любое прикосновение или оклик заставляли её страшно вздрагивать и покрываться мраморной бледностью. Порой она даже не оставалась на домашний обед, удаляясь в Тихую Рощу сразу после окончания косьбы.

Завершение сенокоса отмечали всем селом. Млада на гулянье не пришла, и под сердцем у Дарёны засел холодный ком тревоги, становясь всё тверже и тяжелее; вечером разразилась гроза, растрепав и вымочив сад. Уже несколько дней Дарёна падала на ходу от усталости, на ресницах словно висела невидимая тяжесть, смыкая веки весь день напролёт. Впрочем, она не слишком этому удивлялась: на протяжении всего сенокоса подниматься приходилось до рассвета, а ложиться спать – довольно поздно, ведь полевые работы не отменяли домашних хлопот. Выматывались все, так почему она должна была позволять себе какие-то поблажки, если даже Рагна целыми днями крутилась по хозяйству, хоть и не ходила в поле?

Спалось Дарёне скверно: она ворочалась, слушая ветер и пытаясь натянуть на себя ошмётки истрёпанной, словно обветшалое рубище, дрёмы. Полночи промучившись, она уснула под утро так крепко, что Крылинке пришлось её расталкивать к завтраку.

– Вставай, соня, – ворчала она. – Сенокос миновал, но это не значит, что дел больше нет! Огород вон полоть надо, а то после дождика сорняки как попрут, как попрут!

Постель плыла, и Дарёна цеплялась за её край, чтобы не свалиться на пол. В голове стоял такой гул, словно на неё надели котёл и шарахнули по нему кувалдой, а нутро выворачивалось наизнанку от дурноты.

– Матушка Крылинка, – простонала она, не узнавая своего голоса. – Неможется мне что-то… Тошнёхонько мне, слабость – хоть ложись да помирай.

Лицо Крылинки сперва омрачилось беспокойством, а потом подобрело, в глазах замерцали ласковые искорки.

– Нет, голубушка, помирать тебе рано, – с квохчущим смешком сказала она. – И усталость эта – добрый знак…

Что это за знак, она договорить не успела: в дверь постучали. На пороге стояла Левкина, и по её невозмутимо-спокойному лицу нельзя было понять, с какими новостями она пришла. От угощения она учтиво отказалась и сразу заговорила о деле.

– Уж не знаю, как вы это примете… Млада больше не живёт у нас в общине, нам пришлось её отпустить. От хмари она уже очистилась, всё дело в ране, которая ещё не зажила полностью в её душе… Ускорить заживление мы не в силах, увы. Всё должно идти своим чередом. Чувствительность Млады возросла в разы, ей тяжело находиться в обществе кого бы то ни было, даже самое мягкое и ненавязчивое присутствие дев Лалады причиняет ей мучения. Она ушла в горы – туда, где на сотни вёрст вокруг нет никого. Ей нужна полная тишина, чтобы исцелиться до конца.

Эти слова падали убийственными каплями холодного дождя, и Дарёна, в одной нижней сорочке и повойнике, осела там, где стояла – прямо на ступеньку лестницы. Сквозь гулкую слабость она почувствовала плечом участливое прикосновение тёплой руки Левкины. Та протягивала ей свёрнутую берёсту (бумагой девы Лалады не пользовались).

– Не горюй, дитя моё… Твоя супруга обязательно вернётся, ей просто нужно прийти в себя. Потребуется какое-то время.

Похолодевшими пальцами Дарёна развернула кусок хрупкой берёзовой коры. Вырезанные писалом или ножом буквы прыгали перед глазами лесными чёртиками, словно издеваясь, но она слышала родной голос у себя в голове:

«Дарёнка, во мне сидит такая боль, от коей никакой водой не отпоить, никаким мёдом не откормить. Я вернусь, когда она пройдёт, надо просто немножко перетерпеть. Люблю вас всех троих. Люблю. Люблю. Ты – моя лада».

Берёста упала на ступеньку, а Дарёна навалилась плечом на резные балясины перил. Душа раненой птицей рвалась к Младе – в приютившие её дикие горы, а тело стало слабее мёртвого листка, оторвавшегося от ветки. «Всех троих». Светлой звёздочкой упали эти слова в тёмный омут тоски, догадка блеснула вдалеке, на туманной полосе, где небо соединялось с землёй… Матушка Крылинка тоже сказала: «Добрый знак».

– Троих? – слетел с губ потрясённый лепет.

– Да, – улыбнулась Левкина, склоняясь над Дарёной. – Млада знает, что у вас будет ещё одна дочка. Я сказала ей. Поэтому не бойся… Она не может не вернуться.

«Но откуда?» – Губы лишь шевельнулись, а мысли бегали всполошёнными муравьями. Откуда Верховная Дева знала о ребёнке, когда даже сама Дарёна ещё не подозревала?… Наверно, излишний вопрос. На то она и Верховная Дева, чтобы знать больше и видеть дальше других.

Уцепившись за перила, Дарёна с задавленным между зубами рыком встала. Шаг в проход – и ветер упруго ударил её в грудь, а горный простор бросил ей под ноги цветущий ковёр и брызнул в глаза рассветными лучами.

– Млада! – полетел в небо надорванный крик, и горькое эхо раскатилось над снежными вершинами.

Она спотыкалась, царапала ладони и колени о камни, падая в горные цветы, кричала, звала – тщетно. Открывая проход снова и снова, она бросалась в него, как в пропасть, но её не выносило к Младе, а только без толку мотало по всем Белым горам. То ли кольцо перестало правильно действовать, то ли…

– Дитя моё, Млада попросила поставить ей такую же защиту, какую носим мы в общине. – Левкина стояла, словно врастая подолом рубашки в цветущий луг, светлая, мудрая и овеянная недосягаемым, непостижимым спокойствием Тихой Рощи. – Твою супругу нельзя найти с помощью прохода без её желания. Она хочет побыть совсем одна, ей это необходимо для облегчения боли, но ваша с нею любовь выдержит это испытание, верь. А теперь идём домой.