Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

• Название: Собрание сочинений в 5 томах. Том 3
• Автор: Семен Бабаевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Роман посвящен острым проблемам современности. В основе сюжета — раздумья о жизни старого большевика Алексея Фомича Холмова, по-ленински беспокойного и деятельного, для которого всегда и во всем интересы народа, Родины превыше всего. Это произведение о коммунистической нравственности, о стиле партийного руководства, о том, каким должен быть тот, кто облечен высоким доверием народа.

---

— Они-то, ясли, есть, да только Колькин дед дюже стеснительный. — Она погладила ладонью голову мальчика. — О чужих детках печалится, а своего внука совестится отдать в ясли. Боится, как бы колхозники плохое о нем не сказали. — Она тяжело вздохнула. — Дочка моя еще не колхозница. Она в станице не жила. С мужем у нее вышел разлад. Куда деваться? Вот и возвернулась к батьке да к матери. — Расстелила на земле одеяльце и посадила на него повеселевшего Колю. — Посиди тут, Коля, возле дяди. А вы кто ж такие будете? Странники божьи?

— Нет, мамаша, не странники. — Холмов замялся. — Не знаю, как бы вам объяснить. Я пенсионер, живу в Береговом, а мой брат — житель станицы Весленеевской. Слыхали про такую станицу?

— Что-то не доводилось слышать. Наверно, та станица далече от нас?

— Да, не близко. Вот мы и идем в ту станицу.

— Пеша? — удивилась хозяйка. — Рази туда автобусы не ходют?

— Надо полагать, ходят. Но нам захотелось пешком.

— Сердешные! Из-за чего себя так мучить? — Помолчала, подумала. — Да оно и то сказать, с конем-то в автобус не сядешь.

Холмов промолчал.

— Может, желаете отведать усть-малюгинских кавунов? — спросила хозяйка. — Медовый сорт! Таких кавунов, какие родют у нас, нигде нету.

— Кавун — это можно! — сказал подошедший Кузьма, ударяя плеткой о свою измятую, пропитанную пылью штанину. — Жара, пить охота. Кавун как раз хорошо от жары.

Жена Работникова приказала Коле сидеть смирно и ушла в хату. Вскоре вернулась с большим полосатым арбузом, неся его на тарелке. Через плечо у нее висел старинный рушник, вышитый петухами. Она вытерла им арбуз, присела и умело и быстро острым ножом разрезала его на крупные ломти. Сочный, янтарно-красный, с мелкими рыжими, как божьи коровки, семечками, арбуз развалился, не вмещаясь на тарелке.

— Берите, люди добрые, угощайтесь! — сказала хозяйка, повеселев. — Поглядите, какой кавун! Настоящий мед пополам с сахаром!

Глава 14

Наступил тот предвечерний час, когда солнце, отполыхав, только что скрылось за бугром, и на станицу опустились сизые, подсвеченные зарей сумерки.

Холмов продолжал сидеть на стульчике, вытянув натруженные ходьбой ноги. Все вокруг, на что ни смотрел, было ему и знакомо и привычно. Знакомы и привычны и этот полыхавший за станицей закат, и это шумное, с мычанием прошедшее по улице стадо, и этот вдруг повеявший запах дорожной пыли и скотиньего пота.

Знакомо и привычно было и то, что низкорослая коровенка красной масти своими короткими рогами ловко открыла калитку и, белея полным, низко опущенным выменем, смело пошла под навес. Знакомо и то, что Кузьма Крючков, удивленный таким неприятным для него соседством, прижал уши, как прижимают их скаковые лошади перед препятствием, и хотел было укусить корову. Но тут подбежал Кузьма, плетью стегнул своего драчливого тезку и крикнул на весь двор:

— Сдурел, старый бес! Ишь какой отыскался кусака! Что она плохого тебе сделала? У! Разбойник! И в чужом дворе не можешь мирно стоять, да?

«Как это все и радует и печалит! — думал Холмов. — Будто вернулся в прошлое, будто шагнул навстречу ушедшим и давно забытым дням. И этот летний вечер, и это стадо, и этот запах, и эта корова рядом с конем, и этот крик Кузьмы, — все, все я когда-то, давным-давно, или знал, или видел, или слышал. И радостно мне оттого, что все это повторилось, что ушедшие дни как бы вернулись, а грустно оттого, что я уже не тот, каким был…»

Кузьма же что-то еще говорил коню, а что именно, Холмов не мог разобрать. Видимо, старый табунщик понимал, что погорячился, подняв руку на тезку, и Кузьма Крючков, наверное, обиделся на него. Да и в самом деле, нельзя же так, ни с того ни с сего, бить плетью. Конечно, Кузьма Крючков имел выдержку, мерин был с характером, даже и виду не подал, что ему больно. И все же ему было до слез обидно. Он стыдливо опустил голову и, казалось, внимательно слушал нравоучения своего хозяина. «Ну, ну, поговори, почеши язык, — думал Кузьма Крючков, мигая заслезившимися глазами с голыми, старческими веками. — Знаю тебя, умеешь поговорить. И все поучаешь. Сколько помню тебя, всегда ты так. Сперва огреешь плетью, а потом бурчишь и бурчишь. Даже надоедает слушать».

В это время жена Работникова принесла корове ведро арбузных корок. Высыпала их в корыто и ушла. Опять соблазн для Кузьмы Крючкова. Он поднял голову, перестал мигать ресницами, посмотрел на корову, как она ела корки, и окончательно обиделся и на табунщика, и на свое бесправное положение. Если бы не стоял рядом с плетью Кузьма, то Кузьма Крючков мог бы запросто, боком, оттеснить корову, и корки были бы его. И все же он не побоялся табунщика и потянулся к корыту. Кузьма тут же, не раздумывая, ударил плетью по его костлявой спине. Не больно, но опять обидно. Кузьма Крючков даже отвернулся от коровы, чтобы не видеть, как она уплетает корки.

И снова Кузьма, наверное от нечего делать, завел нудный и никому не нужный разговор о том, что чужое брать нельзя; что еда в корыте предназначена не для Кузьмы Крючкова, а для коровы; что корова дает молоко; что ему, Кузьме Крючкову, в это же корыто будет насыпан овес, но нужно набраться терпения и подождать, потому что овес можно раздобыть только у Работникова, а он, как на беду, еще не вернулся со степи. «Мели, мели языком, пустомеля! Тебе хорошо рассуждать, потому что ты и позавтракал, и пообедал, и тебя уже угощали арбузом. А я пощипал травы то на лесной полосе, то возле речки — и вся моя еда. Говоришь, корова молоко дает? А я разве живу без пользы? Тебя и твоего брата везу, стараюсь, а живу впроголодь, и никакой обо мне нету заботы. И овес — это одно твое обещание, а обещаниями сыт не будешь. Ну, уходи с моих глаз! Чего стоишь и плетью играешь? Думаешь, полезу к корыту? Да я и не погляжу на эти паршивые корки, обойдусь и без них…» Так думал Кузьма Крючков, низко опустив свою тяжелую, с впадинами над глазами, голову и раскорячив узловатые в коленях ноги.

Темна и непроглядна южная ночь. Она так окутала станицу, так припала к земле, что и на шаг ничего не видно. Хорошо, что на веранде горела лампочка. И хотя ее облепили жучки и бабочки, свет от нее все же озарял часть двора, навес и сидевшего на стульчике с вытянутыми ногами Холмова.

Хозяйка подоила корову. Принесла по кружке молока братьям. Молоко теплое, душистое. Коля тоже попил молока и после этого улегся спать. Работникова все еще не было. И Кузьма, не дождавшись возможности попросить овса, раскинул бурку возле сердито молчавшего коня и лег на нее. Перед тем как задремать, Кузьма, сладко зевнув, сказал мерину, что сегодня, по всему видно, овса не будет. В ответ на это Кузьма Крючков только тяжело, подбирая живот, вздохнул и переменил уставшую ногу. «Я так и знал, что овса не будет», — словно хотел он сказать.

Глава 15

Когда Кузьма уже похрапывал, жарко вспыхнувшие фары вдруг выхватили из темноты кусок улицы, ударили в ворота и озарили весь двор. Шофер заглушил мотор, но свет не выключал. Хлопнула дверца, распахнулась калитка. В слепящем свете появился Работников в том же парусиновом пиджаке и изъеденной пылью кепчонке. Следом за ним шофер принес большой мешок, туго набитый травой. Спросил, когда подавать машину. Работников сказал, что надо выехать на рассвете, и они расстались.

— Мать, погляди, какую траву привез! — сказал Работников. — Сочная! На Низках набрал, у лесника.

— Я накормила корову кавунами.

— Пусть трава останется на завтра. — Работников увидел сидевшего Холмова, коня под навесом. — Это кто у нас?

— Гости к тебе.

— И с конем? Откуда? Кто такие? Не из лесничества ли?

— Неужели не узнаешь, Афанасий Никитич? — спросил Холмов, тяжело вставая.

— Что-то не признаю, товарищ. Вы, случаем, не из райпотребсоюза?

— Холмов я.

— Да неужели это ты, Алексей Фомич?

— Я и есть. Не похож, а?

— Чудеса! Сон, ей-богу, сон! — Работников обрадованно протянул руку. — Ну, здорово, Алексей Фомич! Рад, очень даже рад! Только, честно говоря, глазам своим не верю. Да в таком одеянии тебя не узнать. — Пожимал Холмову руку, смеялся. — Каким ветром?

— Попутным.

— Это хорошо, ежели попутным. Тогда, на улице, помнишь, я тебя, честно говоря, тоже сразу не узнал. Думал, какой-либо курортник. — Работников снял кепчонку, вытер ею блестевшую мокрую лысину. — Хотел было не дать камеру! Вот как, а? Смешно! Мать! Анастасия! — крикнул он. — Да знаешь ли ты, кто этот человек? Это же Холмов! Алексей Фомич! Вот какая в нашем доме радость! Мать, водочка у нас найдется? Да и чего мы тут стоим? Мать, накрывай стол! Посидим, выпьем по рюмке, как и полагается по русскому обычаю.

Ужинать пригласили и Кузьму. Не думал Работников, что у Холмова есть такой кряжистый, заросший курчавой бородой брат. Он показался Работникову похожим на цыгана, одетого в поношенный казачий бешмет, в казачьи, широкие в мотне шаровары с вобранными в чулки штанинами.