Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

• Название: Собрание сочинений в 5 томах. Том 3
• Автор: Семен Бабаевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Роман посвящен острым проблемам современности. В основе сюжета — раздумья о жизни старого большевика Алексея Фомича Холмова, по-ленински беспокойного и деятельного, для которого всегда и во всем интересы народа, Родины превыше всего. Это произведение о коммунистической нравственности, о стиле партийного руководства, о том, каким должен быть тот, кто облечен высоким доверием народа.

---

И когда плуг, оставляя свежую борозду, удалился, Холмов неожиданно для Кузьмы присел на стерню рядом с отвалом земли. Быстро снял свои запыленные кеды, стянул со вспотевших ног повлажневшие носки и, засучив до колен штанины с резинками, пошел по борозде. Босые жилистые ноги вдавливали взрыхленную землю, оставляли следы. Земля была теплая и мягкая, может, даже мягче ваты.

Холмов шагал широко. Ему было так приятно чувствовать ногами знакомую с детства теплоту земли, было так чудно ощущать давно забытую щекотку подошв, что он не в силах был сдержать нахлынувшую радость и по-юношески весело рассмеялся. А Кузьма смотрел на брата и не мог понять, что с ним.

— Братуха, что это вздумал топтать пахоту? — спросил он. — Да еще и смеешься?

— Вспомнил, как когда-то вот так же босиком ходил по рыхлой земле, — ответил Холмов, продолжая идти по борозде. — Давненько не ступал босыми ногами по свежей землице, ох как давненько! Думал, что уже отвык.

— Ну и как? Не отвык?

— Хорошо!

— Это ежели недолго, то хорошо, — заметил Кузьма, ведя на поводу коня. — А ежели долго идти, то сильно приморишься. Ногам тяжело. И простудиться можно. Так что, братуха, от греха натягивай свою обувку.

Снова перед глазами серый пояс дороги, пыльной, изрезанной колесами. По ней катились, грохоча и подпрыгивая, грузовики, укрывая наших путников густой пылью. Пришлось отойти подальше от дороги. Шли то по колючему жнивью, с неубранными валками соломы, то снова по пахоте или по кукурузе. Подошли к лесной полосе, и Холмов вспомнил, как лет тридцать пять назад по всему Прикубанью сажали деревца. Теперь те саженцы стали деревьями, иные поднялись метров на пять, и над степью, сколько было видно, горбатилась зеленая грива.

Привал и обед братья устроили на берегу Малюги. Небольшая степная речка впадала в Кубань, и была она тихая, сонно-спокойная. Низкие берега поросли пыреем. Вербы кланялись, касаясь воды ветками. Недалеко от Малюги раскинулась большая станица. Крыши завьюжены пылью. Сады — в желтых подпалинах, повсюду уже тронутые ранним дыханием осени.

— Братуха! — сказал Кузьма. — А погляди-ка на свою карту, какое это поселение?

Холмов не стал смотреть на карту и сказал, что перед ними станица Усть-Малюгинская. В этой станице он недавно встречался с Работниковым. Холмов узнал не только Усть-Малюгинскую, но и дорогу, которая спускалась с бугра и входила в станицу.

Усть-Малюгинская лежала в ложбине, и если смотреть на нее со стороны речки, то улицы, дома, сады были как бы слегка повернуты к солнцу. «Значит, снова я попал к Работникову? — думал Холмов. — Как же его звать? Кажется, Афанасий Никитич. Надо заехать к нему. Скажу, что теперь камера мне не нужна, что заехал просто так, повидаться. У него можно и заночевать».

— Красивая станица Усть-Малюгинская, — сказал Холмов, взглянув на карту. — Слыхал такую, Кузьма?

— На Кубани станиц много. Разве все узнаешь?

— В Усть-Малюгинской живет один человек. Вот мы и заедем к нему.

— Знакомец твой тот человек? — осведомился Кузьма. — Или так, известный по прежней работе?

— Мы с ним давно знакомы. — Холмов посмотрел на станицу, залитую солнцем, на сады в желтых пятнах. — Известный на Прикубанье председатель колхоза «Авангард». Работников Афанасий Никитич.

— Это хорошо, — живо отозвался Кузьма. — Самый раз у него заночевать. Попросим овса или ячменя для коня. Как думаешь, дасть, а?

— Не знаю, — ответил Холмов. — Может и не дать. Он из тех, из скупых. Как-то просил у него камеру для автомашины. Сперва скупился, не давал, а потом смилостивился.

— Значить, и овса дасть, — уверенно заключил Кузьма. — Поднимайся, братуха. Будем двигаться. Лучше всего заявиться к тому Работникову засветло.

К низкому полдню братья Холмовы вошли в Усть-Малюгинскую. Улица была безлюдна, и их появление в станице никем не было замечено. На них даже не лаяли собаки. Только подслеповатая старуха, сидевшая на завалинке возле своего двора с девочкой лет трех, из-под темной ладони посмотрела не столько на братьев, сколько на оседланного коня. Девочка, игравшая у ее ног с самодельными куклами, тоже посмотрела на коня.

Когда путешественники поравнялись со старухой, Холмов спросил, не знает ли она, где живет Работников. Не отнимая от глаз сухую, старческую руку, старуха сказала:

— Это какой же тебе требуется Работников? Тот, что главарь?

— Тот самый. Афанасий Никитич, ваш председатель.

— Тот Работников проживает отсюдова, милок, далече. Идите аж до площади. Там свернете направо в проулок, а уже в проулке глядите по правой руке его хату под камышом.

Дом Работникова под камышовой крышей, точно, стоял в переулке недалеко от площади. Сворачивая в переулок, Холмов увидел то место, где их машины вынуждены были остановиться, когда он ехал в Береговой, и невольно улыбнулся. «Не мечтал и не гадал, что вернусь сюда, а вот пришлось», — подумал он.

Тем временем братья подошли к воротам. Дом находился в глубине двора. Это была типичная казачья хата, какие обычно строили в низовьях Кубани еще в далекое старое время. Камышовая крыша от времени почернела, покрылась зеленью и поросла кустиками сурепки. Окна были наглухо закрыты ставнями. Живший когда-то в станице Холмов понимал, что летом это делалось для того, чтобы в комнату не проникали ни жара, ни пыль. Весенняя побелка стен была смыта дождями и поклевана градом, как пулями. Обращенная к улице длинная, во всю стену, веранда была, как в старину, увешана и кукурузными початками, и тыквами, дозревающими на солнце, и красными, как пламя, стручками перца, нанизанного на нитку. «Все как было, ничего не изменилось, — подумал Холмов. — Но вот от калитки к веранде ведет дорожка, залитая гудроном, — это уже новое, этого в станице раньше не было».

По обе стороны дорожки цвели флоксы, гвоздики. Созревшие подсолнухи, выстроившись в ряд, задумчиво склоняли свои отяжелевшие головы. Против хаты на высоких столбах поднимался навес, крытый шифером. Под навесом стоял старый, с погнутыми колесами, велосипед, валялось рассохшееся, давно не бывшее в деле корыто. «И это жилье знаменитого председателя? — подумал Холмов. — Никто не поверил бы. Странно! Или Работников не пожелал, или не успел, как это сделали другие, построить себе настоящий дом…»

«А ничего собой и дворик, и эта хатенка аккуратная, и крыша с прозеленью, и цветочки, — в это время думал Кузьма. — И для тезки под навесом место найдется, и корыто для овса уже имеется. За хатой садок. По всему видно, любить старину-матушку этот Работников, все у него по-нашему, по-казачьему…»

Рукоятью плети Кузьма ударил о калитку, крикнул:

— Эй! Хозяева! Есть кто дома?

На стук вышла немолодая женщина в косынке, повязанной на кубанский манер. На руках она держала совершенно голого, плакавшего мальчугана, от роду которому, наверное, еще не было и года. Мальчуган всхлипывал и кулачками вытирал слезы. Женщина тоскливо посмотрела на братьев Холмовых. Видимо, странными показались ей и эти незнакомые мужчины, и этот старый, неказистый конь под высоким казачьим седлом. Молчала, силясь догадаться, что это за люди и почему подошли к ее двору.

— Вам кого нужно? — спросила она.

— Работникова, Афанасия Никитича, — ответил Холмов. — Видите ли, мы знакомы, вернее сказать, были знакомы по работе. Вот случайно я оказался в вашей станице.

— Муж зараз в степу, — сказала женщина, вытирая мальчугану нос. — Да не хныкай, Коля! А то отдам дядям. — И к Холмову: — Вы, наверно, издалече? Заходите во двор, отдохнете. Афанасий должон скоро возвернуться. Проходите в калитку. Конь пройдет или ему ворота открыть?

— Не тревожьтесь, мамаша! — не без гордости ответил Кузьма. — Это такой конь, что и по бревну пройдет, чертяка, не качнется! Артист, а не конь!

Не спросясь, точно он находился в своем дворе, Кузьма от калитки повел коня под навес, к пересохшему корыту. Привязал повод к столбу и начал снимать седло. Холмов присел возле веранды на стульчик, который любезно предложила ему жена Работникова. Вытянул уставшие, болевшие в коленях ноги, обутые в тесные, с уже побитыми носами пыльные кеды, и спросил:

— Внучок? Какой славный мальчик!

— Ага, внучок. Дочкин сынок.

— А где же его мамаша?

— Тоже в степу. Зерно очищает. Завтра автобусы подкатят, так что надо пшеничку приготовить. Через то и Афанасий редко бывает дома.

— Отдали бы мальчика в детские ясли.

— Отдали бы, да отдать-то нелегко.

— Отчего так? Или нету яслей?

— Они-то, ясли, есть, да только Колькин дед дюже стеснительный. — Она погладила ладонью голову мальчика. — О чужих детках печалится, а своего внука совестится отдать в ясли. Боится, как бы колхозники плохое о нем не сказали. — Она тяжело вздохнула. — Дочка моя еще не колхозница. Она в станице не жила. С мужем у нее вышел разлад. Куда деваться? Вот и возвернулась к батьке да к матери. — Расстелила на земле одеяльце и посадила на него повеселевшего Колю. — Посиди тут, Коля, возле дяди. А вы кто ж такие будете? Странники божьи?