Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

• Название: Собрание сочинений в 5 томах. Том 3
• Автор: Семен Бабаевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Роман посвящен острым проблемам современности. В основе сюжета — раздумья о жизни старого большевика Алексея Фомича Холмова, по-ленински беспокойного и деятельного, для которого всегда и во всем интересы народа, Родины превыше всего. Это произведение о коммунистической нравственности, о стиле партийного руководства, о том, каким должен быть тот, кто облечен высоким доверием народа.

---

— Перебьюсь. Только у брата, Кузя, не засиживайся.

— Чего там сидеть? Пожалуюсь и сразу возвращусь. Ежели станеть приезжать Иван, начнеть дознаваться, так ты скажи, что я в горах и до тебя ни разу не приезжал.

— Угу.

В хатенке Кузьма пробыл до рассвета. Из-за горы только-только начинали пробиваться всполохи ранней зари, а наш всадник уже покидал станицу. Голова у него была повязана башлыком. Высокая остроплечая бурка укрывала конскую спину до самого хвоста. По улице ехал шагом, чтобы не будить станичных собак. Выехал в степь и зарысил по дороге на Майкоп.

Глава 7

Побелел и зарделся ранний августовский рассвет. Над Береговым повис прозрачный газовый шарф сизого оттенка. Море и горы тонули в зыбком тумане. Из ущелья тянуло прохладой.

Спавший на веранде Холмов ощутил утренний холодок и приподнялся. Хотел отыскать одеяло и укрыться, да так, сидя на кровати, застыл от испуга. Испугала лошадиная голова. Живая, настоящая, в уздечке, с лиловыми глазами, с торчащими врозь ушами.

Холмов ладонями тер глаза. Думал, что это сон, что лошадиная голова исчезнет. А она не исчезала. Даже покачивалась, и уздечка на ней позвякивала. «Что за чертовщина! — подумал Холмов. — И уздечка, и повод, и эти глаза, и отвисшая губа…»

Он вышел во двор и сразу же улыбнулся. Возле ивы увидел настоящую лошадь под высоким казачьим седлом. К седлу умело приторочены подсумки. Луки седла отливали красной медью. На передней висела плетка. Бери ее и садись в седло. «Вот так чудо, вот так загадка! — думал Холмов, глядя на коня. — Кавалерийская лошадь в моем дворе? И откуда она явилась? И почему без всадника? Да, такое, верно, и во сне не увидать. Может, это Кучмий подшутил?..»

Большие конские глаза как-то странно, судорожно подмигнули. Потом конь отвернулся и начал пить воду из родника. Пил не спеша, со смаком. Жевал, и с мокрых губ частыми каплями стекала вода, причмокивал и снова пил, пока не опорожнил родник. И опять прижав уши, как-то смешно подмигнул Холмову, будто говоря: «Хороша водичка. Но родник — что, родника для меня мало. Вот из речки бы попить…»

Желая окончательно убедиться, что конь под седлом не сновидение, а скорее всего розыгрыш Кучмия, Холмов приблизился к иве и увидел всадника. Тот лежал под деревом, поджавши ноги и укрывшись буркой. Холмов наклонился к нему, слегка толкнул и сказал:

— Эй! Кто ты? Вставай, дружище!

Из-под бурки показалось щетинистое, заспанное лицо Кузьмы, и Холмов крикнул:

— Кузьма! Братуха! Вот так чудо! Какими судьбами?

— Своим ходом. — Кузьма кивнул на коня. — Надежный транспорт!

— Оля! Иди сюда, Оля! — позвал Холмов. — Погляди, кто у нас! Кузьма! Чего же не разбудил? Приехал и улегся спать!

— Жилье твое отыскал поздно. Зачем, думаю, тревожить людей. Лег, укрылся и прикорнул. — Кузьма сбросил бурку и легко, как солдат, встал. — Ну, здорово, братуха! Давненько мы не видались! Ох, как же давненько!

И братья обнялись.

Ольга была не столько обрадована, сколько удивлена приездом Кузьмы. Непричесанная, в халате, она сказала:

— Кузьма! Да ты что, из-под земли вырос? И не узнать тебя! Голова-то побелела!

— Мукой, мукой жизнюшка голову присыпала, — ответил Кузьма. — Да и вы с Алешей, вижу, что-то не молодеете.

— Верно, не молодеем, — согласился Холмов.

Между тем рассвело. Растаял тумак. Небо над городом, над морем стало чистое. Сизое марево расползлось по морю и там исчезало, и вода, бугрясь и покачиваясь, отсвечивала бирюзой.

Холмов ушел в дом. Вернулся в пижаме, причесанный. Кузьма расседлал коня. Спросил у брата, куда положить седло.

— Отнеси на веранду, — посоветовал Холмов. — Конюшни, видишь ли, у меня нету.

— А конского духа не испужаешься? — спросил Кузьма, хитро сощурив левый глаз. — От седла завсегда преть таким густым и застаревшим конским потом, что хоть нос затыкай. Так что лучше я приспособлю седло вот тут, возле дерева.

Из притороченной к седлу торбы Кузьма насыпал ячменя в дорожную, специально приспособленную для кормления коня сумку, привязал ее к угловатой лошадиной голове и сказал:

— Ну, тезка, как себя чувствуешь в гостях? Море тебе нравится? Вижу, родник тебе пришелся по душам, уже осушил. Ну, а теперь закуси. — И к брату: — Не удивляйся, Алеша, что коня кличу тезкой. У него прозвище «Кузьма Крючков».

— Сам придумал?

— Сообща. Табунщики подсобили. Было это давненько. Тезка-то мой уже в летах.

— Вижу, не молодой. Не твой ли одногодок?

— Нет, я малость постарше.

— Сколько же дней был в дороге? И как тебе ехалось?

— Двигался помаленьку, — ответил Кузьма. — Где шажком, а где и рысью. Сказать, продвигался не спеша, с передышками. Сам отдохну, коня покормлю и попою. И снова в седло. Ехали мы хорошо. На десятый день добрались до тебя.

Завтракали на веранде. Кузьма ел и поглядывал на город и на море. Ранним утром оно было спокойное, близ берега отливало стальным блеском, казалось особенно широким, и далеко-далеко на нем темнели два катерка.

— На высоком месте стоит домишко, — заметил Кузьма. — Далече видно! Вот так ты тут сидишь и глядишь, глядишь на море.

— Да, приходится и сидеть и смотреть на море, — сказал Холмов.

Кузьма поел, закурил и тут же, за столом, рассказал о своих мытарствах.

— Заступись, Алеша, подсоби. Ить силком отбирають у меня радость.

— Все это печально, — сказал Холмов, заметив слезы в глазах у брата. — Но я не могу понять, кто отбирает коня? Кто точно: колхоз или милиция?

— Все вместе. Будто сговорились супротив меня. — Кузьма отвернулся и ладонью смахнул слезу. — Через то нету у меня, братуха, спокойной жизни. Живу в страхе, как какой ворюга… Или им жалко коня? Ить я сам его и вынянчил и взрастил.

— А какая ему цена? Ну, к примеру, если вывести коня на базар? Сколько за него могут дать? — И этим шутливым вопросом и улыбкой Холмов хотел развеселить брата.

— Нету ему цены, Алеша.

— Как же так — нету цены? — удивился Холмов. — Всему есть какая-то цена. Ведь и конь чего-то стоит.

— На базаре нынче коней не продают, — ответил Кузьма. — Вот и нету коню цены.

— Пусть бы колхоз тебе и продал, — сказала Ольга, тоже не понимая, зачем Кузьме нужен конь. — Может же колхоз продать? Без базара, как своему колхознику?

— В том-то и беда, что не может, — ответил Кузьма. — Я говорил с Корнейчуком, с нашим председателем. В долги, говорю, залезу, а без коня не останусь.

— Ну, деньгами-то я могу помочь, — сказал Холмов. — И что же ответил Корнейчук?

— И погладиться не дался. Ни в какую! — Кузьма задумчиво посмотрел на море, на катерки, черневшие на нем. — Уперся и стоить на своем. Нету, сказываеть, такого закона, чтоб частнику продавать коня. Мне, говорить, твой Кузьма Крючков и даром не нужен. Все одно дорога ему на мясокомбинат. А продать тебе не могу — нарушение и беззаконие. Легковую машину или мотоцикл, говорить, можешь купить, это законом дозволено, а коня нельзя.

— Да, конечно, в какой-то мере он прав. — И Холмов снова с улыбкой посмотрел на разгневанное, в седой щетине лицо брата. — Частное коневодство в наши дни — это уже анахронизм.

— Что-что? — спросил Кузьма. — Как ты сказал?

— Ну то, что ужо отжило, к нашему времени не подходит, — пояснил Холмов. — А может быть, послушай, Кузьма, может быть, проживешь и без коня? Приезжай ко мне и живи. Видишь, как тут красиво!

— И ты туда же? — удивился Кузьма. — Все в одну точку бьют — живи без коня. — Кузьма задумался; молчал и Холмов. — Не могу я, Алеша, без коня. Тоска задушить. И у тебя не смогу жить.

— Почему?

— Пропаду без дела. Вот и ты, Алеша, зараз отлучен от дел своих. Скажи, только не хитри, а скажи по совести, как тебе живется? Небось трудновато без привычки? А?

— Нелегко, конечно, но привыкаю.

— Ну ты такой, ты ко всему можешь привыкнуть. А я себя знаю — не привыкну. — Опять наступило тягостное молчание. — Братуха, хочешь послушать одну поучительную быль про привычку? Произошла та быль в станице Старо-Конюшенской. Там, в колхозе «Заре навстречу», председателем был Каргин Степан Степанович. Местный, старо-конюшенский. Высоченного роста. Хамлюга, каких свет не знал. За многие годы вошел Каргин во вкус командовать людьми, сказать, привык. Чуть что не по его — приказ, ругань, а то и матерное слово. Не стеснялся. И так себя возвысил да возвеличил, так приучился к почестям, что беда! А как обожал Каргин рукоплесканья! Хлебом не корми, а только рукоплещи ему! И все шло хорошо, а тут возьми да и приключись с Каргиным история. И что ты думаешь? Не вынес Степан Каргин. Погиб… И все через чего? Через привычку. Вот она какую силу для человека имееть, привычка… Рассказать все в подробностях, а? Поучительная та быль.