Александр Матюхин - 13 маньяков

• Название: 13 маньяков
• Автор: Александр Матюхин
• Издательство: Литагент «АСТ»c9a05514-1ce6-11e2-86b3-b737ee03444a
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-090355-9

13 авторов.

13 рассказов и повестей.

13 серийных убийц и маньяков.

Создатели антологий-бестселлеров «Самая страшная книга 2014» и «Самая страшная книга 2015» представляют новый уникальный проект – сборник, целиком и полностью посвященный, пожалуй, самой ужасающей теме современности.

Писатели, работающие в жанре «хоррор», заглянули на свой страх и риск в кровавую бездну человеческого безумия – и готовы поделиться с вами теми кошмарами, которые в этой бездне увидели.

Не для слабонервных. Не для детей. Не для беременных.

Будь осторожен, читатель. Эта книга способна свести с ума.

Безумие – заразно…

---

Лысый подошел, вынул из кармана лупу и, присев на корточки, вгляделся в модель драккара.

Присвистнул.

– Что, оно?! – спросил следователь.

– Ногти, – подтвердил дядька в халате.

Все, кто был в комнате, скривились. На их кислых лицах было написано отвращение. А я вдруг вспомнил. Я ведь об этом читал!

– Это Нагльфар! – сказал я. – Корабль мертвых. Не слышали? Прежде чем наш мир окончательно загнется, Великий Волк Фенрир проглотит солнце, земля замерзнет, все реки и моря покроются льдом. И великаны начнут битву с богами. Они приплывут на корабле, построенном из ногтей мертвецов. Вот почему викинги стригли ногти умершим – чтобы подольше сохранить наш мир.

Я взял кораблик в руки – он оказался довольно тяжелый. Модель простая, но красивая. Хотя, конечно, от такой красоты веяло жутью. Сколько людей уничтожил Грызун, чтобы построить свою модель Корабля Мертвецов? Чего он хотел? Защитить свой мир? Или просто погубить чужие?

Я был так потрясен, что даже вспомнил и процитировал по памяти из «Прорицаний вёльвы»:

…тягостно в мире,
великий блуд,
век мечей и секир,
треснут щиты,
век бурь и волков
до гибели мира…
змей бьет о волны,
клекочет орел,
мертвых терзает…
Нагльфар плывет.[2]

– Что это? – спросил следователь, глядя на меня в замешательстве.

– Скандинавские саги, – ответил я, любуясь корабликом. Зачетная игрушка.

Все смотрели на меня и вздрогнули, когда их окликнули:

– Эй, там ничего нет!

Один из тех, кто пытался выломать комод из кладовки, доложил:

– Вытащить эту махину наружу нереально, но мы вынули ящики, сняли заднюю стенку и смотрите – тут ничего нет. Ничего!

В доказательство парень постучал костяшками пальцев по стене кладовки.

– Видите? Стена. Бетон.

– Нет есть! – возразил я. – В соседней квартире проверьте. До нас здесь старуха жила, она тоже про каких-то призраков рассказывала.

Все повернулись и как один уставились на меня.

– Мы это проверим, Макс, – сказал следователь. – Обязательно. А пока собирайся, поедем с нами.

– Вы что, не верите мне? – разозлился я. – Хорошо. Можете не верить. Но этот, Ночной Грызун… Он ведь останется там, за стенкой! Настоящий, взаправдашний. Он и дальше будет убивать и никогда не остановится. Нагльфар плывет… У мертвецов растут ногти… И вы ничего не сможете с этим поделать!

Я кричал, но они смотрели мимо меня и как будто не слышали.

Они просто отвернулись от меня. Все до единого.

Маньяк № 10 Дмитрий Тихонов Свиноголовый

Я «Монстр» – «Вельзевул» – «Тучный бегимот». Я люблю охотиться. Рыскать по улицам в поисках честной добычи – вкусного мяса.

Дэвид Берковиц

(РАЗ)

Когда мир снаружи сужается до размеров крохотного освещенного пятачка под фонарем, а все остальное пространство занимает бездонное черное небо, кажется, что если открыть окно, то небо хлынет в комнату, затопит ее. Тебя вынесет наружу, в бескрайний океан пустоты, и ты сам станешь пустотой, и стенки твои треснут и рассыплются, и рыбки и водоросли выплывут из тебя наружу. Тогда, в самый последний момент, гаснущим рассудком поймешь, что ты – лишь средство, кисть, которой художник все это время писал нечто значительное и абсолютно бессмысленное.

(ДВА)

Я ненавижу пригородные электрички. Особенно зимой. В них тесно, холодно, воняет куртками и грязными носками. Меня мутит от окружающих, их унылых, ничего не выражающих лиц, разговоров, ухмылок, от их телефонов и планшетов, полных несусветной чуши. Сорок минут, проведенные в вагоне или тамбуре, становятся настоящей пыткой. Но я все равно езжу в электричках. Каждый день.

Это часть искупления.

Давным-давно, когда кошмар только начинался, я после каждого убийства обещал себе, что оно станет последним. Богу тоже обещал. Клялся остановиться, умолял пощадить, избавить, простить, дать сил. Ночи напролет давился на кухне слезами, боясь разбудить жену. Молитвы не помогали. Бог молчал, улыбаясь в бороду. И после пары месяцев изматывающего страха вновь наступал такой вечер, когда, выходя с работы, я всматривался в темноту наступающей ночи и понимал: вот оно, время. Пришло.

Мрак принимал меня, наполнял спокойствием, дарил уверенность. Пальцы смыкались на рукояти ножа, твердые и сухие, как кремень. Я держал в руках власть, нес ее через засыпающий город, и она раскаленным металлом пылала в моих венах – непреодолимая, невыносимая, страшнее гнева, настойчивей похоти. Перед ней оставалось лишь преклониться.

Я никогда не нападал на семьи, на детей или женщин.

Только мужчины. Одинокие. Бесполезные. Бессмысленные. У них был шанс остановить меня, пусть и совсем крохотный. Каждый раз я надеялся, что очередная жертва вовремя заметит угрозу, начнет сопротивляться, окажется сильнее и проворнее меня. Каждый раз я надеялся, что кому-то из них повезет.

Но финал всегда одинаков. Лезвие пронзает плоть, забирает жизнь, распахивает врата в небытие. Кровь капает на пол, и тело тяжело валится следом, словно пластмассовый манекен. Жизнь, всего пару минут назад уверенная в своей вечности, теперь растворяется, тает, судорожно подергивая конечностями. И в эти мгновения стальная колючая проволока, тянущаяся по моим венам, исчезает. Я снова становлюсь прежним собой, жалким, насмерть перепуганным человечком.

Дрожа от ужаса перед содеянным, я убегаю подворотнями, путаю следы, выбрасываю нож в мусорный бак, спускаюсь в метро и еду на вокзал, а оттуда на электричке – домой. Меня бьет озноб, пальцы, растерявшие всю твердость, трясутся, и остальные пассажиры смотрят с пренебрежением и опаской. Возможно, некоторые из них чувствуют смерть, видят ее в моем лице. Некоторые узнают: я не уверен, но кажется, будто иногда убитые едут вместе со мной. Стоят в другом конце вагона и смотрят оттуда черными, немигающими глазами. Следят. Ждут. Пока Свиноголовый рядом, они не тронут – попросту не посмеют.

Бог так и не ответил на мольбы. Вновь и вновь просыпалась во мне жажда убийства, вела по темным улицам, скрывала в тенях, заставляла сердце бешено колотиться в зверином предвкушении чужой смерти, вынуждала высматривать одиноких прохожих. Вновь и вновь, растерянный, сжигаемый заживо отвращением, я забивался в последнюю электричку, оглушенный, опустошенный, с трудом держащийся на ногах. Чуда не происходило. Душа моя не исцелялась от кошмарного недуга, небожители не спешили прекращать мучения ничтожного раба, чьими руками отныне водил дьявол. Я стал злом и, если верить древней мудрости, должен был пожирать самого себя.

Наверное, поэтому он и пришел.

Заканчивался ноябрь, по улицам уже вовсю развозило снежную кашу. От холодного ветра мерзли ладони, и паренек, которого я приглядел в круглосуточном магазине, постоянно ежился. Куртка у него была явно не по погоде. «Паренек» – это я так их всех называю, на самом деле ему было уже основательно за сорок, а в волосах хватало серебра. Он определенно собирался провести вечер в одиночестве: закупался дешевым пивом, пельменями, упаковками сушеных кальмаров. Куртка и мятые джинсы очевидно указывали на отсутствие спутницы жизни. То что нужно.

Я вышел следом за ним, остановился, чтобы зажечь сигарету и увеличить дистанцию между нами – так он не заподозрит, будто я его преследую. Кровь моя уже превратилась в сталь, и все действия были четкими, выверенными, не разбавленными ни единой каплей волнения или боязни.

Подошвы скользили на обледенелом тротуаре, вязли в рыхлом снегу. Улицы были пусты, только собаки крутились вокруг перевернутых мусорных баков. Снегопад усиливался, мир наполнялся ослепительным белым цветом, на фоне которого любое темное пятно, будь то стена дома или ствол дерева, казалось кощунством. Я почти не помню погони. Не помню, мимо чего мы проходили, куда сворачивали, попадался ли нам кто-нибудь по дороге. Когда лев преследует антилопу, он не озирается.

Но помню, как спустя десять минут несчастный лежал в нескольких шагах от своего подъезда, ноги его судорожно дергались в месиве из снега и грязи. Зря купленные продукты разлетелись в разные стороны, а из перерезанного горла силился выползти не то вопрос, не то крик о помощи.

Трясти меня начало только у вокзала. На негнущихся ногах я доковылял до электрички, зашел в последний вагон – пустой, если не считать пары молодых и сильно пьяных девушек в дальнем конце, – опустился на сиденье, прислонился лбом к холодному стеклу. Сталь плавилась.

Спустя вечность поезд тронулся. И вот тогда рядом раздались мягкие, тяжелые шаги, а потом кто-то большой опустился на сиденье рядом. Я обернулся и встретился взглядом со Свиноголовым.

(ТРИ)

Я был изначально пуст и неисправим. Я был целеустремленно тверд и неисповедим, как путь сошедшей с ума пули. Если вам доводилось теряться в темноте, то вы знаете, как тяжело вернуться обратно. Меня отговаривали и предостерегали, пытались помочь. Но я все равно шел – шел, чтобы снова увидеть и вспомнить, потому что начал уже забывать, как плакал мир. Да, однажды мне пришлось наблюдать это своими собственными глазами, но память недолговечна, память шутлива и легкомысленна, и доверять ей может лишь глупец. Поэтому и нужно было вновь…