Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

Время между тем шло. Очень быстро обнаружилось, что народ еще не достиг политической зрелости, при которой возможны демократия и многопартийная система управления страной, а посему Партия свободы была распущена, бунт усмирен, «спокойствие восстановлено». Муртаза с помощью земляка-комиссара снова был принят квартальным сторожем. И служил он на этом месте до тех пор, пока комиссар не ушел в отставку. Новый комиссар уже через месяц после вступления в должность уволил Муртазу, к великому удовлетворению населения.

Едва Муртаза завернул в свой переулок, как до него донесся душераздирающий плач грудного ребенка. Он прибавил шагу. Проходя вдоль забора из ржавой жести, Муртаза заглянул во двор: жена невозмутимо стирала белье, стоя около самой двери в комнату. Он влетел в открытую калитку и подбежал к жене:

— Почему плачет несчастное дитя?

Та неспешно подняла на мужа светло-голубые глаза и пожала плечами:

— Видать, описался…

Муртаза ринулся в дом, на ходу скинул башмаки и, оставляя на полу влажные следы от сопревших, рваных носков, заспешил по лестнице в верхнюю комнату. Он поднял из люльки ревущего сына, аккуратно положил его на миндер[77] около окна с покосившейся рамой, ловко распеленал, вытащил мокрые пеленки, и младенец сразу задрыгал ножками и замолчал. Отец вытер пухлые ножки сына, протер складочки, целуя и приговаривая:

— Агу, мой маленький, агу! Вырастешь большим — достанется врагу!.. Станешь большим и статным, бравым и смелым солдатом, будешь стрелять по врагу, агу, мой сыночек, агу!..

Младенец смеялся от щекотки и сучил ножками. Вдруг кто-то постучал сверху, и послышался старушечий голос:

— Будет тебе причитать! Еще неизвестно, кем он заделается. Вырастет и забудет мать-отца и аллаха…

— Не говори так, Акиле-хала[78],— задрав голову, ответил Муртаза. — Знаешь, коль повторять сорок дней «хорошо», будет в жизни хорошо, станешь говорить «плохо», будет плохо!..

— Было бы так, человеком вырос бы мой Реджеб. Кормила младенца с молитвой, да что толку… Видать, мир перевернулся, не узнать нынче людей, ни малых, ни взрослых. Спутался парень с измирской шлюхой, с ума свел мать и отца! Ты его ненароком не встречаешь?

— Вижу иногда… В кофейне у Джумалы бывает. Каждый день в кабаке Устюна с Крита…

— Погубит дитя мое эта измирка, точно погубит! Как у тебя с работой?

Муртаза вдруг вспомнил о своем назначении и с гордостью ответил:

— Назначили меня!

— Значит, назначили?

— Да-да, назначили. На очень большую должность.

Старуха ничего не сказала.

— И очень ответственную! Ты знаешь, что сказал технический директор? Он прямо так и сказал: «Только ты можешь навести дисциплину у меня на фабрике!» Наш комиссар, видно, обо всем ему рассказал: дескать, Муртаза-эфенди другим не чета, курсы окончил, научился понимать, что такое дисциплина и порядок. Я слово дал директору: «Не волнуйся, мой директор, от меня ничего не ускользнет…»

Жена Муртазы кончила стирать и развешивала белье на ржавом жестяном заборе, когда в калитке появилась плачущая Пакизе. Только недавно ее обрядили в чистое платье, а теперь она вернулась с ног до головы в грязи. Увидев дочь в таком виде, мать сперва опешила, потом накинулась на нее с бранью и тумаками. Муртаза, не договорив со старухой о своем назначении, стремглав выскочил во двор и вырвал девочку из рук жены, которая отчаянно голосила на всю улицу.

— Хватит тебе! Кончай крик! — цыкнул Муртаза на жену.

Он увел Пакизе в комнату, снял с нее грязное платьице и надел старое платье старшей сестры, которое было велико двухлетней малышке.

— Что случилось, доченька? — спросил он. — Где ты так испачкалась?

— В яму упа-а-ла, — всхлипывала девочка. — Меня туда Исмет толкнул.

Муртаза помянул мать Исмета, вытер слезы дочери и приласкал ее. Потом крикнул жене, чтобы собирала обед. Но женщина продолжала браниться, не обращая внимания на мужнины слова. Пока дочери не вернутся с фабрики, об обеде не могло быть и речи. Так было каждый день. Муртаза требовал обеда до прихода дочерей, а жена неизменно отвечала:

— Горем нашим закуси пока. Не видишь, дочери еще не вернулись?.. Ничего, потерпишь!

Муртаза виновато уставился в окно. Он глядел на улицу, на озеро, раскинувшееся на задах квартала. Грязная вода не испарялась летом, не замерзала зимой, была великим рассадником комаров, от которых люди не знали покоя.

Как только дочери пришли с фабрики, мать вытерла мокрые, побелевшие от стирки руки и накрыла на стол: постелила дырявую скатерть, нарезала хлеб, с полки достала плошку с маринованными овощами, в большой жестяной кружке принесла воду, наконец подала миску с пловом из чечевицы пополам с пшеницей крупного помола. Едва миска оказалась на столе, с пяти сторон к ней протянулись нетерпеливые ложки…

Дочери Муртазы работали в хлопкоочистительном цехе. Бледные, худенькие девочки уже третий год трудились на фабрике по двенадцать, а то и более часов в сутки. У них были тоненькие руки с длинными пальцами и голубые, как у матери, глаза. Сестры-погодки, одной тринадцать, другой двенадцать лет, работали и отдавали отцу все жалованье до последнего куруша, чтобы старшие из шестерых детей могли учиться. Старшая дочка училась на модистку в училище прикладного искусства, а сын — в ремесленном на слесаря.

Муртаза любил рисовать картину недалекого будущего и, чтобы подбодрить дочерей, частенько говорил:

— Не сегодня-завтра ваша старшая сестра станет портнихой, а ваш братец слесарем, и потекут деньги в дом. И вознаградят они вас за ваши труды. Станете барышнями, будете дома сидеть сложа руки…

Старшие, что сын, что дочь, росли умниками, были первыми в классе. Не по годам рослые, вот только очень худые; глаза у обоих материнские — светло-голубые. Сын вел себя примерно, дружил с парнями из квартала. Зато сестра была ему полной противоположностью: отцу с матерью дерзила, с братом и сестрами вовсе не считалась, квартал свой ненавидела, водилась с теми, кто побогаче, во всем подражая их манерам — даже обращалась только на «вы», «бей-эфенди» и «ханым-эфенди». Жители квартала платили ей той же монетой, не упуская случая позлословить в ее адрес. Старшая дружила с парнями из прядильного цеха. За неторопливую походку и блестящие волосы, смазанные бриллиантином, их величали не иначе, как «восточный экспресс». Но девушку не трогали подобные насмешки, она презрительно пропускала их мимо ушей, в крайнем случае остановится, процедит: «Невежи!..» — и пройдет мимо…

Муртаза жевал плов, посапывая хищным носом, погруженный в свои мысли. Он взял из плошки маринованный перец, сунул в рот и с хрустом оторвал корешок. Жена подняла на него глаза и сердито буркнула:

— Потише, за тобой не угнаться!..

Муртаза положил ложку, выпрямился:

— Про свою новую должность думаю.

— Тебя, значит, на работу взяли? — удивленно спросила жена.

— Конечно! — ответил Муртаза, сердито глядя на жену своими зелеными сверкающими глазами. — Сейчас пойду в участок, сдам казенное обмундирование, попрощаюсь с начальством, с товарищами… Ты знаешь, что мне сказал технический директор? «Испортилась дисциплина у меня на фабрике, нет должного порядка! — так и сказал! — Я, — сказал, — ищу человека строгого, понимающего толк в дисциплине. Чтоб он курсы окончил. Пошел я к вашему господину комиссару и попросил, чтобы он мне дал человека, если у него есть в кадрах такой». Комиссар тотчас вспомнил обо мне… «Есть, — говорит, — у меня человек, но не могу отдать, ибо он у меня — главная опора в моем участке!» Вот что ответил комиссар. Но технический директор так просил, так умолял, чуть ли не в ногах валялся. Не устоял мой комиссар и сказал: «Так и быть, отдаю тебе Муртазу, только знай ему цену! Потому что он курсы прошел, от старших уму-разуму научился, другим не чета!..»

Муртаза вопросительно поглядел на жену, желая понять, какое впечатление произвел на нее рассказ, но та уминала плов, не обращая внимания на его слова.

— Знаешь, что сказал технический директор? — важно продолжал Муртаза. — «Есть, говорит, у меня один товарищ, мой земляк, зовут его Нухом. Будь осторожен, не полагайся на него…» Видел я того человека, точно: проку от него никакого. Есть во мне сила, видать от аллаха! Как посмотрю на кого-нибудь, так сразу насквозь вижу… «Не волнуйся, мой директор, — сказал я. — Все исправлю, все налажу. Будет дисциплина и порядок…» А он, знаешь, что ответил? «Браво, Муртаза-эфенди! Не прошло и четверти часа, как ты приступил к своим обязанностям, и уже все понял, все постиг. Быть тебе во всем примером!»

Он опять поглядел на жену.

— Потом зашел в чайхану. А там грязь. Порядка нет, дисциплины никакой. Собрал рабочих, сказал им все, объяснил им, чтоб понимали… А почему? А потому, что так нужно. Пусть знают, что есть долг, великодушие, мужество. Пусть не забывают про бдительность!..