Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

— Кемаль-ага — всеми уважаемый помещик, — решил представить его надзиратель. — Злую шутку сыграла с ним судьба, но он попал сюда по недоразумению. Кемаль-ага может стать для вас добрым приятелем и интересным собеседником… Если что понадобится, обращайтесь прямо ко мне!

Мысль Кудрета лихорадочно заработала. Итак, писарь и старший надзиратель. Кому отдать предпочтение? Тут надо действовать тонко, иначе наживешь врага. И Кудрет сказал:

— Писарь тоже предлагал мне свои услуги. Но вы и по должности выше, а главное, нравитесь мне больше. Сразу видно, что имеешь дело с умным и способным человеком, с чем вас и поздравляю.

Так красиво мог выражаться председатель уголовного суда, инспектор да прокурор, подумал надзиратель. Видимо, слухи, которые ходят по городу, не лишены оснований — господин этот и в самом деле прибыл со специальным заданием.

— Спасибо, эфендим! Премного вам благодарен! — сказал он, радуясь, что заслужил столь высокую похвалу.

Заключенные насторожились. Поди разберись, арестант перед ними или какой-нибудь чин. На арестанта он вроде бы не похож. Вообще-то им никакого дела до него нет, но лучше все-таки проявлять к нему побольше уважения, на всякий случай. Подсел же однажды в камеру главный инспектор тюрем, играл с ними в кости, курил гашиш, опиум, улыбался всем, шутил, словом, до того был простым малым, что так и подмывало хлопнуть его по спине. А пришло время — выведал, где спрятаны спицы, ножи, кинжалы, наркотики, и дал потом всем жару, показал свои зубы.

Старожилы хорошо помнили эту историю. Поэтому сейчас заключенные внимательно приглядывались к этому солидному мужчине, разлегшемуся на пуховых перинах Кемаль-аги, и перешептывались. Костюм, осанка… По всему видно, большой человек. В скрипе его желтых туфель так и слышалось: «Я — не заключенный, я важная персона, поважнее губернатора, прокурора, даже председателя уголовного суда!»

— Да что он может сделать мне, заключенному? — сказал один.

— То же, что и тот сделал.

«Так, так, уважаемые, — сказал тогда главный инспектор тюрем, — выкладывайте-ка сюда все, что припрятали… Чего ждете? Жалко вам? Тогда я сам возьму!» И на глазах у растерявшихся головорезов из тайников были извлечены гашиш, опиум, ножи, финки и многое другое. Все это потащили к начальнику тюрьмы и свалили в кучу. Но тем дело не кончилось. Инспектор взял ножницы и отрезал длиннющие усы у одного из заключенных. А потом приказал: «В Ванскую тюрьму его! Да пешочком! Шагом марш!» И пошло: «В Элязиг! В Эрзурум! В Малатью! В Сиирт! В Хаккяри!»

— Ну и дела!

— Лихо не лежит тихо.

— Слава аллаху за то, что не послал мне ни гашиша, ни опиума…

— А ножей и пистолетов тоже не послал?

— Нет. Поэтому я и не боюсь. Пусть трясутся громилы, аги и прочие там богачи.

— Да, им есть о чем подумать!

— Слыхали, как отделал старший надзиратель писаря?

— Отделал-то отделал, но и писарю о нем кое-что известно.

— У обоих рыльце в пушку, не сомневайтесь!

— Еще бы! Что свинья, что кабан — один черт!

— Пусть перегрызут друг другу глотку, сволочи!

Слуги, приставленные к Кемаль-аге, весь день вертелись как заведенные — то постель убрать надо, то обед сварить, то подать что-то. Один мчался с ибриком[25] воды в туалет, двое других уже держали наготове полотенце. Слуги из кожи вон лезли, только бы не опозориться перед важным гостем аги.

На полу расстелили рядно, положили на него круглую доску для разделки теста, заменявшую стол, которую ага прихватил с собой из дому. Разложили хлеб, вилки, ложки, принесли ибрик с водой и таз, поставили на жаровню разогревать мясо. Один из слуг замер у таза, ожидая, когда ага и его гость соизволят вымыть руки.

Первым вымыл руки и вытер их махровым полотенцем «ревизор», после него — «хозяин дома». Заключенные не спускали с них глаз.

Слуга поставил на доску кастрюлю с мясом. Кемаль-ага засучил рукава, взял хлеб и уже запустил было руку в кастрюлю, но тут раздался голос «ревизора»:

— Тарелку!

В тот же миг появилась алюминиевая миска, которую «ревизор» без лишних церемоний наполнил доверху и пояснил:

— Привык есть из отдельной тарелки.

— Ты как моя свояченица, — сказал Кемаль-ага. — Убей ее, не станет есть из одной посуды со всеми.

— Не подумайте, что я брезгую. Просто привычка, как и у вашей свояченицы. От отца унаследовал, скорее даже от деда-паши. Когда я был совсем маленьким, дед часто брал меня на колени и кормил всегда из отдельной тарелки. Помню, сам султан изъявил однажды желание разделить с дедом трапезу. Он так любил деда, что предложил ему есть из одной с ним посуды. И представьте, дед отказался от такой чести. Султан не настаивал, и они ели каждый из своей тарелки.

Заключенные слушали затаив дыхание, они даже забыли про ужин.

Зато Кемаль-ага и его важный гость уплетали за обе щеки, словно за ними кто-то гнался. Кудрет ни на минуту не забывал о свояченице. Всякий раз, когда Кемаль-ага упоминал о ней в разговоре, а делал он это довольно часто, у Кудрета вспыхивала надежда. Да и сам Кемаль-ага нравился ему все больше и больше.

Значит, эта женщина тоже любит есть из отдельной тарелки? Недаром говорят, что «от сердца к сердцу бежит дорожка». Некто великий изрек: «Любовь — это надежда». Кудрет сказал бы иначе: «Любовь начинается с надежды», это, пожалуй, ближе к истине. Можно увлечься, надеяться, но не любить. Сколько встречаешь интересных мужчин и привлекательных женщин! Бывает, сладко заноет у кого-нибудь сердце, но лишь на миг, все кончается весьма прозаично: оба продолжают свой путь, чтобы никогда больше не встретиться. А будь по-иному, каждый влюблялся бы с первого взгляда.

— Что-то ты, свояк, задумался!

У Кудрета от радости екнуло сердце. Случайно Кемаль-ага назвал его свояком или выдал истинное свое желание?

— Ей-ей, свояк, — отозвался он, — в голове у меня такая неразбериха — как на еврейском базаре. Странное существо человек! В мозгу у него тысяча мыслей, а толкни его и спроси, о чем он только что думал, — не вспомнит.

В луженой, похожей на поднос посудине принесли плов. Кудрет снова до краев наполнил миску и полил рис оставшимся в кастрюле мясным соусом.

— Покойный свояк тоже любил плов с соусом.

— И свояченица любит?..

Кемаль-ага не дал ему договорить:

— Что муж любил, то и она любит.

— Поэтому они и поженились?

— Не-ет! Понравиться ей не так-то легко… Ты первый мужчина, на которого она обратила внимание после смерти мужа.

— Может, скажешь, что я понравился ей?

Упершись ложкой в посудину с пловом, Кемаль-ага выпрямился:

— Ты не из тех, кого женщина сразу не заметит.

— Мерси.

— Я — человек прямой. Белое называю белым, черное — черным. Короче говоря, влюбилась она в тебя с первого взгляда. А уж если узнает, что ты из пашей, да еще приближенных к султану…

— Что же тогда будет?

— Так и вцепится в тебя!

От радости у Кудрета даже спина зачесалась где-то между лопаток. Эх, оказаться бы сейчас с ней в постели, она почесала бы ему спину! Но пока рановато думать об этом. А до чего же хорошо она сложена! Грудь, талия, бедра — не придерешься! Про ноги и говорить нечего! К тому же она с образованием. Прошла у Зарифе-хафиз своего рода медресе[26], даже вступила в суфийский орден. Интересно, с кем она крутила амуры, пока умерщвляла денно и нощно свою плоть?

Кемаль-ага уже не сомневался в успехе задуманного и только не знал, сообщить ли свояченице радостную весть завтра или повременить. А она, конечно, завтра примчится, не выдержит. Он был уверен, стоит ему заикнуться о разговоре с бей-эфенди, и страсть в свояченице запылает неукротимым огнем. Нет, он лучше помолчит. Пусть все идет своим чередом. Раз лошадь бежит, незачем ее подхлестывать. Словом, не следует торопиться. С виду он человек солидный, но поди узнай, что у него на уме. Нельзя же вот так сразу отдать почти совсем незнакомому человеку богатую, владеющую солидным состоянием женщину. Но он тут же устыдился собственных мыслей. Ведь бей-эфенди не волк и не медведь. Он — настоящий мужчина, джигит. Заиметь такого свояка совсем неплохо. Впрочем, главное и не в родстве. Главное в том, что он станет активным членом партии и одновременно крупным землевладельцем, а если еще изредка будет облачаться в деревенскую одежду, все крестьяне проголосуют за него на выборах.

После плова ели пахлаву[27], пили кофе.

— Богатый ты иль бедный, а коль поел, так закури! — продекламировал Кемаль-ага, протягивая «ревизору» пачку «Енидже».

Но Кудрет запротестовал:

— Ни в коем случае! Сигаретами угощаю я!

— Что за счеты! Неужто угощать надо обязательно по очереди?

— Не обязательно, конечно. Но и совесть надо иметь. Нельзя все время угощаться и не угощать самому. Дружбу не меряют каптарами, а зерно — мискалями[28].