Залман Шнеур - Дядя Зяма

• Название: Дядя Зяма
• Автор: Залман Шнеур
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-7516-1237-5, 978-5-9953-0319-0

Залман Шнеур (1887–1959, настоящее имя Залман Залкинд) был талантливым поэтом и плодовитым прозаиком, писавшим на иврите и на идише, автором множества рассказов и романов. В 1929 году писатель опубликовал книгу «Шкловцы», сборник рассказов, проникнутых мягкой иронией и ностальгией о своем родном городе. В 2012 году «Шкловцы» были переведены на русский язык и опубликованы издательством «Книжники». В сборнике рассказов «Дядя Зяма» (1930) читатели встретятся со знакомыми им по предыдущей книге и новыми обитателями Шклова.

Лирический портрет еврейского местечка, созданный Залманом Шнеуром, несомненно, один из лучших в еврейской литературе.

---

Гнесю пока предупредили, что ее отъезд с Мейлехке в Киев будет еще очень нескоро, а «учеба на зубного» — тем более.

Между тем Гнеся все время ощущала беспокойство. Ее пугало, что Шикеле, ее двоюродный брат, был совсем недалеко. Всего шесть часов на санях… Если он вдруг примчится из Погоста, каково ей будет смотреть в его близорукие глаза с длинными блестящими ресницами? Что он скажет, когда увидит ее, идущую по улице с «посторонним» чернявым молодым человеком, который вдруг стал ее мужем, а она, между тем, и сама толком не понимает, как это случилось?

Мейлехке Пику вся эта история тоже не нравилась. После расчудесного «мишебейреха», которым его прославили «малолетки», он стыдился выйти на улицу. Нынче же, когда он вдруг услышал, что ему предстоит торчать в шкловских снегах не месяц и не два, а пока не отыщется какое-нибудь «дело», ему стало совсем тошно. Мейлехке начал препираться с отцом: так или иначе, но он, Мейлехке, должен уехать с родителями! Но это не помогло. Меер Пик потихоньку объяснил сыну, каково истинное положение с «определенными делами», и то, что содержать второй дом в Киеве он, Меер, теперь не в состоянии. Приданое тесть крепко держит в лапах, да и уехать сразу же после свадьбы, бросив молодую жену, — это стыд и позор. Но если он, Мейлехке, сможет добиться от скорняка, чтобы тот отдал приданое наличными, тогда… тогда видно будет.

Мейлехке Пик ухватился за этот намек и стал требовать, чтобы приданое выплатили его отцу, тогда они с Гнесей тоже смогут уехать… Он не может здесь оставаться. Но Зяма сказал — нет! Он не даст. Если молодые собираются все-таки тратить приданое, то его, Зямы, мнение — важнее. В Шклове жизнь дешевле. Он знает, кто подговорил его зятя. Его, Зяму, надули, но больше он не попадется. Ладно, раз отец хочет, чтобы сын оставался в Шклове, пусть остается. Зачем ему, в самом деле, торопиться? Чего он в Киеве не видел? «Определенных дел» с «определенными компаньонами»?.. Подумаешь! Красивый почерок у него есть? Есть! Химию, по его словам, он тоже знает? Знает! Не пропадут…

Так потихоньку разгорались раздоры и между сватами, и между ними и их детьми. Михля бегала по дому, как квочка, у которой хотят отнять полувысиженные яйца:

— Тише, тише! Только не становитесь посмешищами!

И когда киевские свояки, или, как Зяма их теперь назвал, «киевские голяки», уезжали, то проводить их до кибитки вышли только Мейлехке Пик и Гнеся под густой вуалью, чтобы были невидны ее заплаканные глаза… Да, да, заплаканные! Моте Дырка Холодная во время «усаживания невесты» перед хупой предсказывал:

— Плачь, невеста, невеста-душа,
Дай слезам своим волю,
Чтобы жизнь была хороша,
Чтобы не плакать боле.

Но… маршелок предполагает, а Бог располагает.

2.

Оставшись без отца и матери в чужом местечке, один на один с тихой и скрытной Гнесей, одаренный зятек сразу начал проявлять свои выдающиеся способности. Первым делом он стал до полудня валяться под одеялом. А Гнеся или Михля подавали ему завтрак в постель. Сперва женщины завели это обыкновение из-за простуды: Мейлехке Пик немного простудил горло, а теща и жена стали за ним ухаживать. Потом это ему очень понравилось, и под предлогом простуды он пролежал еще несколько недель, не вставая раньше полудня. Во всем доме, на дворе и в сарае, работали. Подмастерья трудились, Зяма в переднике командовал, Михля, младшая дочь Генка и прислуга хлопотали по хозяйству. А здесь, на другой половине жилья, которую Зяма уступил молодоженам, Мейлехке Пик лежит себе на перине, как на райском острове. Возле кровати на стуле стоят стакан чая с молоком и недоеденная яичница. Все эти хлопоты трогают его как прошлогодний снег, и он то и дело говорит своей задумчивой жене:

— У нас в Киеве…

Все истории у него начинаются с «у нас в Киеве». И все это таким тоном, словно все, что вне Киева, недостойно того, чтобы существовать на свете.

Однажды Зяма в рабочем переднике около одиннадцати утра наткнулся на эту сцену и позеленел от злости. Он, который всю жизнь, с самого детства, вкалывал и всегда ел с аппетитом, не мог понять, как можно спать до полудня, как можно есть, не помолившись[183], как можно не доесть такую отличную яичницу… Погрыз, как мышь, и оставил… Зяма едва не упал в обморок. Впервые с тех пор, как он познакомился с почерком Мейлехке Пика, Зяма начал прозревать в своем ослеплении: выходит, можно обладать красивым почерком и никуда не годиться? Хм! Он бы никогда в это не поверил…

Дело тут же могло обернуться большой ссорой, но Михля перехватила мужа и выпроводила с дочкиной половины. Услышав доносящийся из-за закрытой двери сдержанный рык раздраженного и сильного зверя, Мейлехке Пик побледнел. И сразу стал одеваться, как выпоротый маленький мальчик, который натягивает штанишки и не может попасть пуговицами в петли. Внезапный переход от лени к суетливой подвижности был так комичен, что Гнеся не смогла сдержаться и, глядя на мужа, улыбнулась. Это была ее первая презрительная улыбка с тех пор, как она вышла замуж.

Удивительным образом, хранимая за семью запорами новость о трениях между зятем и тестем дошла до чужих ушей. Впрочем, это происходит в местечке с любыми новостями. Ветер разнес черные маковые зернышки новостей, и из них выросли красные цветы сплетен. Полетели дразнилки, запорхали песенки.

И вот тому доказательство: против дяди-Зяминых ворот повадилась стоять, укутавшись в шубу, соседская девчонка, кривоногая и пузатенькая. Стоило Мейлехке Пику и Гнесе выйти на прогулку, как она начинала петь:

— Ой, мать, моя мать!
Кот сметану стал лизать,
Куры яйца разбивать,
Невеста платье надевать.
Зятю талес надо дать…
Где ж на все денег взять?

Между нами говоря: на что тут сердиться? Это же известная песенка. Но Мейлехке она была как пуля в сердце, потому что точно подходила к его поздним подъемам, к недовольству, царившему в доме… Даже тетя Михля, подслушав однажды эту песенку, удивилась: откуда они, эти бедные уличные дети, все знают? Это же все чистая правда! С тех пор как в их доме появился Мейлехке, дом перестал быть домом. Кошка больше не кошка, куры не куры. Все распустились. И Гнеся больше не Гнеся, и Зяма, Боже упаси, постоянно сердит!

Но сам дядя Зяма не надеялся на Всевышнего. Он вбил в свою упрямую голову, что должен сам сделать из зятька человека. Юноша с таким хорошим почерком, как у Мейлехке Пика, еще может стать человеком и должен им стать! Его, Зяму, все равно не переубедят.

И Зяма нашел для Мейлехке работу. Усадил его за конторские книги, которые, с тех пор как племянника Шикеле с позором выгнали из дома, были очень запущены.

— Ну, — помирился Зяма со своим одаренным зятьком, — почерок, слава Богу, у тебя хороший, и считать, видно, ты тоже умеешь, вот тебе все книги, и посмотрим, как ты справишься!

Мейлехке Пик дорвался до счетов, как до горячих хремзлах. Он принялся считать с преувеличенным рвением. За несколько предшествовавших свадьбе месяцев в карманах Зяминых жилетов набралось немало записок, квитанций и записных книжек с денежными пометами, а также цифр на титульном листе тетиного «Корбн Минхе» и цифр, выведенных углем на стенах сарая… Все обстояло точно так же, как тогда, когда Шикеле был принят на «место». Однако Мейлехке Пик был далеко не так трудолюбив и предан своему делу, как бедный племянник Шикеле. Преувеличенное желание Мейлехке работать перегорело быстрей соломы. После нескольких дней сортировки квитанций и счетов он стал жаловаться на головную боль, на то, что у него рябит в глазах. То ему хочется подкрепиться какао, то охота выпить сельтерской. Михля и Гнеся мчатся наперегонки с полными стаканами, чтобы удовлетворить эти изысканные аппетиты.

Но что правда, то правда! Новые ряды цифр и букв, выписанные Мейлехке по соседству со старыми записями Шикеле, выглядят как дорогая парча, которую приметали к рогоже. И сравнить нельзя с прежними записями. Расчеты Шикеле состоят из скромненьких цифр, из будничных букв, а здесь, в записях Мейлехке, все по-субботнему, все красиво. Вот, например, семерка — это франт с гибкой талией и элегантно торчащим из кармана сюртука носовым платком. Тройка коронована редкостной плоской короной, как шутовской король… Четверка — перевернутый легкий венский стул, какой фокусник держит на весу, поставив на один зуб. А этот ноль — он вовсе не пустое место! И восьмерка аппетитна, как праздничная плетеная булка. Только тете Михле удается сплести такую к Пуриму — да и то раз в десять лет… И так все остальные цифры. Ну а о почерке Мейлехке, о его буквах и говорить нечего. Ведь благодаря своему почерку он и стал Зяминым зятем.

Мейлехке Пик все время создает новые шедевры. И вписывает их в конторские книги. Дядя Зяма время от времени забегает, заглядывает в записи через плечо своего зятька, и довольная улыбка расплывается под его жесткими подстриженными усами. Но при этом он не замечает, что нежный зятек кривится, потому что от тестя и его передника несет тяжелым кислым запахом обработанных квасцами кож. Этот запах портит Мейлехке вкус какао, которое стоит перед ним в облаке душистого пара.