Эрика Косачевская - Ночь Патриарха

• Название: Ночь Патриарха
• Автор: Эрика Косачевская
• Издательство: Алетейя
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91419-455-7

В новую книгу Эрики Косачевской вошли «Ночь Патриарха» — роман-эссе, давший название книге, автобиографическая повесть «Осколки памяти» и рассказ «Мат», написанный в ироническом духе.

---

Я была самостоятельной девочкой — и в балетную студию, и в музыкальную школу я устраивалась сама. Маме было некогда, она работала юрисконсультом сразу в трех организациях

В четвертом классе появилось новое увлечение — театр. Помню, с каким трепетом нетерпения я, томясь, ожидала, когда поднимется тяжелый занавес сцены нового оперного театра на Московской улице, куда мы с мамой, тетей Любой и Эллой отправились смотреть балет «Бахчисарайский фонтан».

В Украинском драматическом театре имени Шевченко я, обливаясь слезами, смотрела «Оптимистическую трагедию».

Но чаще всего я посещала Детский театр на улице Гоголя. Началось с того, что мы с классом как-то отправились туда в культпоход. Этот театр располагался на полпути между домом и школой, а билеты туда были очень дешевы. У меня водились какие-то небольшие деньги — мне давала мама, и я вдруг поняла, что мне доступно ходить в театр, когда только захочу. Я пыталась уговорить мою подругу Валю составить мне компанию, но она отказалась. И я в одиннадцать лет отправлялась в театр одна. Я уже не помню ни одной пьесы из тех, что там смотрела. Запомнилось только, что мне понравился один очень смелый пионер со светлым чубчиком, а потом оказалось, что этого мальчика играла женщина.

Пока мама зарабатывала нам на жизнь, я была предоставлена самой себе. С самого раннего возраста я была очень независима и в суждениях, и в поступках, и как-то вдруг поняла, что Харьков может мне предоставить многие блага цивилизации.

Я уже упоминала, что непосредственно за нашим домом находился Профсоюзный сад, незадолго до войны переименованный в сад имени Шевченко, в который мы проникали через дырку в заборе. За садом располагался городской зоопарк, куда вход был уже платным. Но нас это не останавливало: мы освоили очередную дырку в заборе и попадали в зоопарк с тыла, со стороны оврага.

Весной Профсад утопал в черемухе и сирени, на которые мы делали набеги. Прямо за забором, метрах в ста от нашего дома располагался деревянный летний театр, но однажды ночью, года за четыре-пять до войны он загорелся. Мы всю ночь не спали — ветер нес горящие головешки в сторону нашего дома. До сих пор помню огромный костер, которым пылало довольно внушительное здание театра.

Впоследствии на этом месте устроили спортивные площадки, на которые мы ходили, когда там не было взрослых, играть в волейбол.

Улицы Харькова, как и во всех южных городах, были засажены каштанами и акациями. Когда каштаны зацветали белыми свечами, это было удивительно торжественное зрелище. Когда же цвели акации, деревья как будто покрывались белым снегом, который потом осыпался, скапливаясь в ложбинах и канавах.

Благоустроенный, представительный центр, сформировавшийся еще в дооктябрьское время, прекрасные фешенебельные магазины, любимая нами знаменитая кондитерская «Красный мак» (бывший магазин Жоржа Бормана), где продавали шоколадные бомбы, начиненные бирюльками, старый и новый магазины «Пассаж» могли бы сделать честь любому Европейскому городу.

Перед самой войной по главной улице, Сумской, пустили троллейбус.

Для меня было большим наслаждением чувствовать свою причастность к жизни города, бродить по его улицам, магазинам. Особенно я любила отделы елочных игрушек и канцелярских товаров, где покупала переводные картинки, нарядные наклейки для тетрадок.

Я была рослой девочкой с двумя длинными косичками, мною начинали интересоваться мальчики — они писали мне любовные записки. Я ощущала свою распускавшуюся женственность и была полна ожиданий счастливых перемен.

В конце мая я окончила на все «отлично» четвертый класс и получила «Похвальную грамоту». Моя заветная мечта поехать в Крым в знаменитый «Артек» опять не осуществилась, пришлось отправиться в пионерский лагерь в Кобеляки недалеко от Полтавы.

Утопающий в садах городок, где было всего то ли 8, то ли 9 тысяч жителей, имел свой летний кинотеатрик и баню, куда нас водили раз в неделю. Железнодорожная станция была в нескольких километрах от города, электричество включали только вечером.

Лагерь располагался в здании городской школы, стоявшей на отшибе на высоком берегу чудной, ласковой речки Ворскла. Прямо за лагерем начинался лиственный бор. Территория была не огорожена, и мы, пользуясь этим, удирали в лес, на речку. В Ворскле я поймала первую в своей жизни рыбу. Это был маленький пескарик, но счастью моему не было предела.

О том, что началась война, мы узнали только во второй половине дня. После «мертвого часа» пришел из города почтальон и сообщил, что уже с утра начались военные действия и немцы бомбили Киев, Минск и другие города.

Надо сказать, что тревожные слухи о грядущей войне давно будоражили население. Ожидание начала войны витало в воздухе. По Сумской улице часто, перекрывая движение, чеканя шаг, маршировали курсанты военного училища. Они чудно пели: «Если завтра война, если завтра в поход…» Это было прекрасное зрелище, но тревожный холодок плохих предчувствий поднимался по спине.

Тем не менее, известие, что война уже идет, оглушило нас. Девчонки, размещавшиеся в одной большой палате, все лежали ничком на кроватях и рыдали в голос. Единственный по случаю воскресенья на весь лагерь дежурный вожатый безрезультатно пытался нас успокоить. Мальчики ходили хмурые, серьезные.

Нам объявили, что война скоро кончится нашей победой, а мы до конца июня добудем смену и по графику вернемся домой.

На следующий день двое мальчишек удрали на фронт, но их выудили на станции и вернули в лагерь. А еще через три дня нас спешно посадили на грузовики и отвезли на станцию к ночному поезду.

В дороге уже явно ощущалась напряженная военная обстановка. Поезда были не освещены, проехали затемненную Полтаву.

Утром на Харьковском вокзале меня встретила встревоженная мама. Сводки с фронта военных действий были неутешительными.

В Харькове как будто ничего не изменилось. Было в разгаре обильное фруктами, красками знойное украинское лето.

На окнах появилось затемнение. Активисты ходили вдоль окон и следили, чтобы нигде не пробивался свет. Поскольку находиться в душные южные ночи в комнатах с закрытыми окнами было трудно, вечера проводили, в основном, в темноте.

В июле к нам зашел мамин друг, адвокат Кругляк, занимавшийся папиным делом. Это был умный, решительный человек, и мама часто обращалась к нему за советами.

Кругляк заявил, что нужно готовиться к эвакуации и уезжать на восток, как можно скорее. Мы с мамой были этим сражены, нам казалось нелепым, диким бросить все и уехать, не известно куда. Мы были морально не готовы к таким решительным переменам.

Хотя все знали, что немцы стремительно наступают, город жил спокойной, размеренной жизнью.

Кругляк с семьей уехал одним из первых. А в августе уже началась массовая эвакуация. На два дня проездом из Днепропетровска у нас остановились мамин двоюродный брат Матвей с женой и свояченицей. Они уезжали на Урал.

Мне исполнилось 12 лет. Мужа маминой сестры дядю Йосю в первые же дни войны забрали на фронт, и тетя Люба с Эллой переехали из своей малюсенькой комнаты на Девичьей улице к нам. В такое тревожное время нужно было держаться вместе.

В городе стало легче с продовольствием, особенно с мясом, которого до сих пор никогда не было в продаже в магазинах. Это распродавали запасы, забивали скот.

Уехать было трудно, организованно эвакуировались только большие предприятия, а тетя Люба работала учительницей в школе, мама — обычным юрисконсультом, хотя и на трех работах.

С каждым днем город все больше пустел. Тем не менее, первого сентября начались учебные занятия. В нашей школе разместился госпиталь, и нам отвели для учебы какой-то дом партийного просвещения с проходными комнатами. Многие ребята и учителя уже уехали, из четырех параллельных классов набрался только один.

Мы прозанимались три дня, а в ночь с третьего на четвертое сентября город впервые подвергся массированному авиационному налету. Главным образом, пострадали районы вокзала, тракторного завода и электростанции. Под первую же бомбежку попал мальчик из нашего класса Мартин Мартиросян. Мы с ребятами хотели его навестить, видели разрушенный дом, но самого Мартина уже увезли в больницу.

С этого времени Харьков бомбили практически каждую ночь. Как только завывали сирены, мы спускались в подвал, приспособленный под бомбоубежище. Помню отвратительное чувство уязвимости, незащищенности, когда мы со страхом, сжимаясь, стараясь занять как можно меньше места, прислушивались к приближающимся разрывам.

Налеты бывали и днем. Как-то Люба вытирала после купания Эллу, которая голая, худенькая стояла на диване против раскрытого окна. Какой-то самолет гудел-гудел в районе Благовещенского базара. Тревогу не объявляли, и на него никто не обращал внимания. И вдруг мы услышали взрыв — из нашего окна было хорошо видно, как над базаром поднялся сноп пламени. Элла вначале оцепенела от испуга, потом заверещала, широко открыв рот и мелко-мелко тряся руками. Я впервые видела взрыв. Это был огромный куст, черно-серый внизу и оранжево-красный наверху. Было красиво, и мне почему-то не было страшно.