Инесса Яжборовская - Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

• Название: Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях
• Автор: Инесса Яжборовская
• Издательство: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН)
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-8243-1087-0

В книге анализируются исторические реалии, приведшие к катынскому злодеянию, — ликвидация Польского государства и его армии как одно из следствий подписания советско-германских договоров 1939 г. В центре исследования — многотрудная история Катынского дела, борьбы против замалчивания и фальсификации обстоятельств, причин и мотивов преступления, усилий по установлению лживости заключения комиссии Бурденко и всей советской «официальной версии», представленной в Нюрнберге. Обстоятельно показаны значение и роль Катыни как в советско-польских, так и в российско-польских отношениях — в течение Второй мировой войны и послевоенный период, в годы «оттепели» и «застоя», в период «перестройки» и коренных трансформаций рубежа нового века. Особо выделяются и рассматриваются 1990-е гг., когда была прорвана завеса тайны и сделан важный шаг в направлении примирения россиян и поляков, развития добрососедства и партнерства.

---

8 августа Астахов сообщил Молотову, что немцы, проверив готовность советской стороны договариваться, хотели бы вовлечь ее «в разговоры более далеко идущего порядка, произведя обзор всех территориально-политических проблем, могущих возникнуть между нами и ими». Он пояснял, что фраза об отсутствии противоречий «на всем протяжении от Черного моря до Балтийского» может быть понята как желание договориться по всем вопросам, связанным с находящимися в этой зоне странами. В отношении Польши немцы создавали впечатление, что не заинтересованы в судьбе «русской Польши» (с изменениями в пользу немцев), а также стремились «отмежеваться от аспирации на Украину. За это они желали бы иметь от нас подтверждение нашей незаинтересованности к судьбе Данцига, а также бывш[ей] германской Польши (быть может, с прибавкой по линии Варты или даже Вислы) и (в порядке дискуссии) Галиции».

Г.А. Астахов полагал, что немцы видят вероятность такого рода переговоров «лишь на базе отсутствия англо-франко-советского военно-политического соглашения». На ближайшем отрезке времени, они пошли бы «на известную договоренность в духе вышесказанного, чтобы этой ценой нейтрализовать нас в случае своей войны с Польшей». Но нет оснований считать, что «немцы были бы готовы всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства»{18}.

Между тем такого рода соображения не остановили Сталина, который уже к этому времени сделал стратегический выбор, предпочтя широкомасштабные договоренности с нацистским руководством, сотрудничество с ним в условиях начинавшейся Второй мировой войны, когда стал торжествовать силовой подход к решению международных проблем. Как констатировал в Лондоне 5 августа посол И.М. Майский, «сколько попыток ни делает Чемберлен „забыть“, „простить“, „примириться“, „договориться“ — всегда что-нибудь фатально случается, и пропасть между Лондоном и Берлином становится все шире»{19}. Его попытки остановить войну путем «мюнхенского варианта» для Польши были обречены на фиаско.

Заранее на неудачу оказались обречены августовские попытки координировать и объединить усилия для противодействия дальнейшей гитлеровской агрессии, прежде всего против восточно-европейских стран, Польши как первой жертвы, принявшие форму переговоров военных миссий СССР, Англии и Франции. Их целью было заключение трехсторонней военной конвенции, направленной против угрозы германского нападения, в том числе на Польшу. Однако со вступлением советско-германских переговоров в активную стадию работа военных миссий приобретала для Сталина характер «игры на двух столах», удобного маневра для торга с Гитлером в тактических ходах{20}.

Полученные К.Е. Ворошиловым 7 августа инструкции предусматривали использование проблемы полномочий для затягивания переговоров и их секретность, что облегчало нажим на немцев, а также весьма специфическое разыгрывание «польской карты». Было рекомендовано, «если французы и англичане все же будут настаивать на переговорах», свести дискуссию к обсуждению «отдельных принципиальных вопросов», «главным образом о пропуске наших войск через Виленский коридор и Галицию, а также через Румынию»{21}.

Это требование было тщательно проработано накануне переговоров в «Соображениях советской стороны» за подписью маршала Б.М. Шапошникова от 4 августа. При всех пяти вариантах нападения агрессора на Францию, Великобританию, на Польшу, Румынию, Турцию и СССР (через территории Финляндии, Эстонии и Литвы) оно было обязательным{22}, но заведомо неприемлемым для Польши. Это однозначно вытекало из истории и актуального состояния советско-польских отношений, из принципов польской внешней политики. Обратимся к свидетельству маршала Э. Рыдза-Смиглого. Будучи убежден, что проход частей Красной Армии еще не был бы равносилен их активному участию в защите Польши, но следует опасаться последствий их ввода, так как занятой территории они наверняка не покинут, он уточнял: «С Красной Армией шла бы вся администрация, политический, пропагандистский и другой аппарат». Опыт 1920 г. подсказывал ему: «Проход привел бы сразу к оккупации части страны и нашей полной зависимости от Советов... Россия захотела бы компенсации за 1920 год и Польша утратила бы восточные кресы. Советское правительство хорошо знает нашу позицию и если, несмотря на это, выдвигает сейчас требование нашего согласия как conditio sine qua поп продолжения переговоров, то оно тем самым доказывает, что серьезно к соглашению не стремится. Заявление Ворошилова не дает нам ничего конкретного, а только указывает, что советское правительство хочет, ставя военные вопросы, контрабандой протащить вопросы политические и так вести переговоры, чтобы их затянуть или сорвать. Советы не имеют намерения вступать в войну с Германией и включаться в наступление против нее»{23}.

Свидетель событий 1939 г. сталинский переводчик В.Н. Павлов подчеркивал, что Сталин досконально знал польские дела{24}. Разумеется, он не мог не предвидеть категорического отказа польского правительства на какое бы то ни было предложение ввода или прохода частей Красной Армии через польскую территорию. Это со всей очевидностью нашло свое выражение в ключевом, седьмом пункте инструкции, который гласил: «Если выяснится, что свободный пропуск наших войск через территорию Польши и Румынии является исключенным, то заявить, что без этого условия соглашение невозможно, так как без свободного пропуска советских войск через указанные территории оборона против агрессии в любом ее варианте обречена на провал, что мы не считаем возможным участвовать в предприятии, заранее обреченном на провал»{25}.

Немцы старались опередить начало этих переговоров. Согласно записи Шнурре, в беседе с Астаховым 10 августа он сулил СССР гарантии безопасности, «куда более весомые, чем английские», обеспечение «гарантий советских интересов в Польше» и возможности «советско-германского соглашения на этой основе». Это было прямое приглашение к сговору за счет Польши, перечеркивающее нормы международного права, не говоря о нормах морали и нравственности{26}. Шнурре говорил советскому собеседнику, что польская проблема интересует Германию более всего и что он хотел бы узнать подробно о позиции советской стороны по этому вопросу.

Видимо, Сталин решил, что время дать его решению официальный ход: предложения и гарантии его устроили. Курс на достижение политической договоренности с Германией рассматривался вечером 11 августа на Политбюро, и вопрос о заключении советско-германского договора был предрешен, с урегулированием «проблемы Польши»{27}. В тот же день Молотов направил Астахову телеграмму: «Перечень объектов, указанных в Вашем письме от 8 августа, нас интересует...»{28}. Последний передал ее содержание Шнурре, перечислив в ряду «объектов» и Польшу, но не сумев дать ответ на дополнительные вопросы относительно нее. Астахову было ясно, что немцы явно стремятся развязать себе руки на случай конфликта с Польшей и заинтересованы скорее перейти к обсуждению территориальных и политических проблем конкретно. Опасаясь успеха переговоров военных миссий, они готовы отказаться от претензий на балтийские государства, Бессарабию, Восточную Польшу, не говоря уже об Украине. И «это в данный момент минимум, на который немцы пошли бы без долгих разговоров, лишь бы получить от нас обещание невмешательства в конфликт с Польшей»{29}. В более обширном письме того же 12 августа Астахов информировал, что «конфликт с Польшей назревает в усиливающемся темпе», перебрасываются войска и речь идет уже не только о Данциге, но о «всей германской Польше» и «трудно предположить, чтобы немцы удержались от постановки вопроса о Познани, Силезии и Тешинской области», то есть «вопрос, по существу, ставится о довоенной границе (если не больше)». При согласовании этих планов предлагаемым взаимоотношениям предстоит открыть «новую эру советско-германской дружбы», война же будет не мировой, но локальной{30}.

Ю.Шнурре, со своей стороны, фиксировал все нюансы интереса советской стороны к предложениям по разделу польской территории, в частности, судьбы земель, «принадлежавших ранее Австро-Венгрии»{31}. Обе стороны договаривались, а точнее сговаривались о восстановлении и переделе результатов территориальных разделов Польши в XVIII в., обеспечивая возврат к доверсальскому порядку с некоторыми коррективами. Астахов посетил Риббентропа, был на приеме у Гитлера.

В записках Шнурре содержится констатация, что в Политбюро «делается совершенно другая политика, чем в то время, когда Коминтерн был доминирующим», — теперь он «в своем значении отступил далеко назад...»{32}. Нынешняя политика гитлеровское руководство вполне устраивала. Что касается Коминтерна, то антифашистские установки были в нем сильны. Германские коммунисты не могли оставаться равнодушными перед лицом мощной кампании в прессе и радио против Польши, аналогичной лживым обвинениям Чехословакии в терроре против немцев, преследовании нацменьшинств — явно «для провоцирования фашистами войны против Польши». В. Ульбрихт писал 15 июля Д. Мануильскому об этой кампании и предлагал «вместе с польскими товарищами и Наркоминделом» решить вопрос о том, как разоблачать «фашистскую ложь, призванную сыграть важную роль» для стимулирования войны против Польши{33}. Предложения Ульбрихта не встретили поддержки.