Николай Внуков - Когда гремели пушки

• Название: Когда гремели пушки
• Автор: Николай Внуков
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1973

В этой книге ты прочитаешь о военном подвиге.

Не только на фронте, но и в тылу совершались героические дела. Не только взрослые, но и твои сверстники были героями. Ты узнаешь о мужественных защитниках Ленинграда, о подвиге политрука Пидмичева, который получил назначение на фронт и торопился в часть, но по пути смело вступил в неравный бой с гитлеровцами. Ты познакомишься с писателем, работавшим в блокадном Ленинграде, и узнаешь о проказах мальчишки, который ловко отомстил за свои унижения немецкому офицеру. Прочитаешь и о девушке-пулеметчице, ставшей командиром пулеметной роты, и о том, как уже после войны велись поиски неизвестных героев. И еще со многими другими интересными людьми ты встретишься на страницах этого сборника.

А когда ты закроешь уже прочитанную книгу, вспомни, что во имя твоего счастья и свободы погибли в минувшую войну более двадцати миллионов советских людей, среди них были и те, о которых ты узнал.

---

У входа, уже рыча, завывая, бесновались собаки. Заскрипел снег под тяжелыми сапогами. Кто-то прошел по крыше. Чужая отрывистая речь, гортанные команды, говор. И несколько угодливых слов по-русски:

— Здесь они все, голубчики, никто не утек.

Слова доносились отчетливо. Голос показался знакомым. Где они слышали его? Романов-старший открыл заслонку дымовой трубы. (Фашисты как раз столпились вокруг нее.) Кто-то из партизан поднял автомат в потолок. Та-та-та… Гильзы веером, пыль с потолка, щепа. Да разве пробьешь накат!..

Наверху раздался злорадный смех. И снова тот же голос:

— Выходите! Господин комендант согласился вас расстрелять под открытым небом.

И они вспомнили, чей это голос. Это был голос Афанасьева, который жил за рекой на хуторе. Когда-то он был раскулачен и сослан. Вернулся недавно. Жил угрюмо и нелюдимо. Партизаны его не трогали. И вот сейчас… Сейчас Афанасьев не скрывался: знал, что живых не останется.

— Эй, вы! — крикнул он в трубу. — Вам дано три минуты. Не выйдете, господин комендант приказал готовить гостинцы, чтобы опустить вам прямо в трубу. Ха, ха, ха…

Землянка три на три метра. Укрыться от гранат негде. Сволочи! Та-та-та-та… Это Романов-отец выпустил в потолок всю обойму. Сверху снова раздался смех.

— Давайте простимся, — сказал отец. Все обнялись, постояли минуту.

Сверху послышалось:

— Эй, ловите гостинец!

Люди в землянке бросились на пол. Странно создан человек. Знает, что шансов уцелеть нет, но сила жизни, инстинкт заставляют его верить в какое-то свое, злое, слепое счастье. Романов-старший лег рядом с сыном, обнял его за голову, закрыл телом. Тот рванулся:

— Не надо, отец!

Ржаво шаркнуло по трубе… блеснуло… молотом ударило в уши…

И Романов-младший почувствовал жгучую боль в руках и ногах.

Дверь фашисты не стали взламывать: знали, что там кровавое месиво. Потом солдаты-каратели встали на лыжи. Ушли. Постепенно затих вдали лай собак. Афанасьев окольными путями вернулся на хутор. Бояться ему было нечего. Свидетелей не осталось. Свои следы у землянки он тщательно уничтожил. Он заработал у новых хозяев еще кусок земли к своему хутору.

Над землянкой, обгоревшей даже у трубы над крышей, взошла луна. Высеребрила снег. Мохнатые ели держали полные лапы снега, чуть покачивались на ветру. Сладковато тянуло из-под земли пороховой гарью. Потом луна ушла. Засветился восток, и легли на снег голубые тени деревьев.

В землянке было черно, угарно. И еле-еле стонал в беспамятстве, почти неслышно, Романов-младший. Потом он почувствовал боль в ступнях, в руках, боль росла, полыхала по телу. Это привело Романова в чувство. На теле мерзлая слипшаяся одежда.

Тишина. Чернота и безмолвие…

Нашли его через двенадцать часов, Он только и успел предупредить:

— Афанасьев… — и потерял сознание.

Партизаны казнили предателя рано утром.

Так закончился рассказ Василия Платоновича Смирнова. Мы сидели с ним в сумеречной, тепло натопленной избе, не зажигая свет. Вечерело. Синие тени ложились на занесенную снегом реку. На ту самую реку…

ЛУКАВЫЕ ТОРОПЧАНЕ

И опять перестук колес. Диск полей, вращающийся от окна к горизонту, грохот пролетов.

Город Торопец. Торопец старше Москвы, ему около тысячи лет. В церковном соборе сегодня краеведческий музей. В сводчатых залах — доспехи Александра Невского, оружие русских ратников и напротив — трофейные мечи и шлемы тевтонских псов-рыцарей. В другом зале — скорострельные пулеметы, автоматы ППШ — оружие героев города, а напротив — трофейные фашистские шмейсеры, каски и прочий железный хлам. Очень впечатляющее соседство.

В записной книжке было несколько адресов, и что меня особенно интриговало, — координаты партизанского тайника. А вдруг там что-нибудь сохранилось?! Оружие, документы… Было написано:

«Тайник — дорога Торопец — Холм, 11 км дом лесника у дороги, рядом озеро, за озером 1,5 км вправо от дороги, тайник — колодец, внутри сруба».

Первые два дня я бегал по адресам. Результат оказался скромным. В Торопце явок не сохранилось. Мне удалось поговорить с вдовой одного партизана, полной моложавой женщиной. На расспросы о муже она отвечала лаконично:

— Да, погиб. Плохо помню, какой он был. Так давно…

Женщина явно тяготилась моей настойчивостью.

Я раскланялся подчеркнуто вежливо. Долго кипела во мне обида за того парня, ее бывшего мужа. Может, в последний, смертельный миг он выдохнул ее имя, может, именно в ней были для него и Родина, и счастье, и любовь — все, за что умирали люди. Я шагал и с обидой передразнивал ее слова: «Плохо помню! Давно было!» Но сейчас, вспоминая встречу, я поостыл. Я уговорил себя поверить, что, может быть, ей просто по-человечески больно было вспоминать об этом, неохота бередить память. И не стоит лезть непрошенно в чужую душу и жизнь.

* * *

Поздно вечером по окраинной темной улице я искал Петра Яновича Крибби. Последние прохожие указывали на домик при церкви, но я упрямо не верил: церковь была действующая. Высилась темным контуром на холме. Я поднялся в горку лишь затем, чтобы удостовериться в собственной правоте. Но домик оказался именно тот. Постучал в дверь. Она распахнулась желтым прямоугольником света. Хозяйка проводила меня по скрипучему коридорцу. Темная от времени крестьянская утварь, красные ягоды в лукошке. Комната. Навстречу мне шел старик с пергаментной, словно тисненой кожей лица. Он был братом партизана Августа Крибби. Я уже знал об этом, когда искал старика. Мне хотелось хоть немного узнать от него о брате.

Петру Яновичу не было и шестидесяти лет, выглядел он гораздо старше. Борода лопатой и младенчески синие, ясные глаза. Словно извиняясь, он объяснял:

— Жена работает в церкви, убирает там, вот и живем в сторожке, а сам я неверующий, полный атеист…

О брате рассказывал с жаром, с любовью, которую не остудили годы:

— Лихой был парень, мотоциклист. Добрый, честный. Говорил мне: «Петька, война будет губительная. Но в плен — ни в коем случае!» Брат был механиком, мечтал танк КВ водить. А танков не густо было в начале войны. Ему и предложили в военкомате: либо танк ждать, либо в партизанский отряд. Так он стал партизаном. А погиб под Прагой, танкистом.

„…ТАЙНИК ВНУТРИ СРУБА…“

В горкоме Торопца предложили мне «волгу» для поисков и обнадежили: вроде домик лесника есть, да до него километров десять. И озеро тоже есть… А вот тайник… О тайнике не слышали.

* * *

Под колеса летит асфальт. Шофер Евгений Николаевич Петров, заражаясь от меня нетерпением, до упора нажимает акселератор. Работает он здесь с сорок седьмого года, до этого служил в армии. Воевал на 1-м Прибалтийском фронте. Я рассказываю о тайнике и чувствую, как азартно он загорается лихорадкой «кладоискательства».

С ходу мы проскакиваем дом лесника. Машина ныряет в низинку. Справа лес расступается — и видна белая гладь замерзшего озера. Оно! Петров тормозит. Мы прикидываем данные: если озеро — тогда все сходится. Полтора километра в длину. Да, примерно столько. Значит, на том берегу и сруб, и все прочее. Рычит мотор. Машина, развернувшись на пятачке, берет обратный подъем и вкатывается прямо во двор лесничего.

Василий Петрович Котов, лесник, работает здесь всего несколько лет. Он слушает наши горячие объяснения, кивает: «Где же это может быть? Так-так…», без промедления одевается и ведет нас к сараю. Мы вооружаемся инструментом. Мне достался лом, Евгению Петровичу — топор. Земля промерзла. По крутой тропе меж елей и сосен спускаемся на лед озера.

Лед плотно запорошен снегом, хрустит под ногами. И странно: тут и там впечатаны в наст следы протекторов.

— Рыбаки ездят на мотоциклах, — объясняет Котов. — А вот следы свиней.

— Свиней? — переспрашиваю я.

— Да, диких. Кабанов. Всю картошку у меня изрыли. Развелось их тут! А вот лисы, наоборот, мрут. Недалеко мясокомбинат построили, лисы там пируют на отходах и травятся теми отходами.

Озеро кончается округлым заливчиком. Мы поднимаемся на берег. Голый осинник, опавшие листья вперемешку со снегом, заледеневшая земля. Никаких примет. Сначала мы идем вместе, потом расходимся в разные стороны. Я кидаюсь ко всякой ржавой железке, дереву, отличному от других, полянам. Твержу про себя приметы: «Тайник — колодец, внутри сруба…» Ничего похожего.

— Эгей! — кричит шофер.

Он совсем близко. Поляна почти у берега. Кучей лежат гнилые старые бревна. По их положению можно угадать квадратный венец бывшей постройки, то ли дома, то ли сарая. Где-то здесь может быть наш колодец.