Николай Внуков - Когда гремели пушки

• Название: Когда гремели пушки
• Автор: Николай Внуков
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1973

В этой книге ты прочитаешь о военном подвиге.

Не только на фронте, но и в тылу совершались героические дела. Не только взрослые, но и твои сверстники были героями. Ты узнаешь о мужественных защитниках Ленинграда, о подвиге политрука Пидмичева, который получил назначение на фронт и торопился в часть, но по пути смело вступил в неравный бой с гитлеровцами. Ты познакомишься с писателем, работавшим в блокадном Ленинграде, и узнаешь о проказах мальчишки, который ловко отомстил за свои унижения немецкому офицеру. Прочитаешь и о девушке-пулеметчице, ставшей командиром пулеметной роты, и о том, как уже после войны велись поиски неизвестных героев. И еще со многими другими интересными людьми ты встретишься на страницах этого сборника.

А когда ты закроешь уже прочитанную книгу, вспомни, что во имя твоего счастья и свободы погибли в минувшую войну более двадцати миллионов советских людей, среди них были и те, о которых ты узнал.

---

— А как звали их? — спросил я.

— Одну девушку звали Женя. Вторую — не помню.

— А кто бы мог подсказать?

— Может, помнят некоторые товарищи из бригады. Наверное, можно искать и найти: имена должны быть известны. Найти надо!

— Как вы сами спаслись? Выползли?

— Нет. Сил совершенно не было. Я лежала около часа. Наши случайно на меня наткнулись, подобрали и унесли. Помню потом избу деревенскую. Была хозяйка с хозяином. Хозяйка дала одежду переодеться. А старик хозяин пошел в охрану, на край деревни, но вскоре прибежал в дом: заметил, что немцы нас окружают.

Меня положили на повозку. Помню, стрельба была. Но все окончилось благополучно. Меня увезли в лес, а потом на самолете отправили в тыл, в Осташков. Я жила с родителями на Советской, семнадцать. Когда уходила с бригадой из Осташкова, мою квартиру оставили явочной: на случай оккупации города. Правда, квартира не понадобилась: Осташков немцы не взяли…

Оказывается, я был первым и единственным человеком, который пришел на явку в Осташкове с паролем командира бригады. Пришел почти через тридцать лет. И встретили меня, как родного, как встретили бы там в дни войны любого. Стоило только назвать пароль: «Я — от Руфы».

„ЗИМНЯЯ ПОГОДА“

Следующий крестик на карте стоял у городка Пено. Автобус отправлялся в шесть утра. Шесть — это еще темно. День воскресный, но на автостанции полно народа. Входят в автобус, степенно здороваются. Одеты все одинаково: стеганки, валенки, а поверх — брезентовые плащи. Густо пахнет дегтем, махоркой, овчиной. Это вставшие спозаранку любители рыбной ловли. Дюжие рыболовы пыхтят цигарками, вспоминают охотничьи истории, перекатывается смешок.

Натужно включился стартер, свет то и дело меркнет. Машину заколодило от мороза. Наконец мотор завелся и разогнал по городу тишину. Разговор стал громче. Автобус, скрипя рессорами, мягко побежал с холмов. Регулярно, группами, рыболовы выходили на излюбленные места. Шофер лихо заложил вираж по площади городка, скрипнули тормоза…

Пено. Уже рассвело. Рельефно чернеют дома, разбежавшиеся от площади вдоль лучей-улиц…

Я достал блокнот. «Улица Заволжская, дом 3» стояло в записной книжке. И фамилия — Якушев Василий Кирсанович. Пароль: «Зимняя погода», отзыв: «Я люблю такую погоду».

Первый встречный неопределенно махнул рукой.

«Заволжская? Это за Волгой, на той стороне», — и ушел.

За Волгой… Что он имел в виду? Эта узенькая речушка — Волга?

Я остановил второго, третьего человека. Это была в самом деле Волга. Настоящая, только десяти метров шириной. Волга близ своего истока.

Берег полого опускался к реке. Под ногами мягко шуршали жухлые осоки. Молодой лед упруго гнулся, но держал. Его черную гладь расцветили вмерзшие пузыри.

Провалился я удачно, уже у другого берега. Одна нога уперлась в кочку, другая — по колено в воде. Как никогда кстати была бы сейчас явочная квартира!

Улица Заволжская. Дома раскиданы вдоль нее и вглубь от дороги, а третьего нет и нет. Я уже отчаялся обнаружить явку и тут увидел дом у леска. Перед домиком пусто, но откуда-то слышится стук… Я обошел ограду. Мужчина в теплой поддевке что-то мастерил у сарая. Топор, звеня, входил в древесину, разбрасывая щепу.

Мне трудно объяснить, почему я решил, что этот мужчина и есть Якушев. Наверно, очень мне этого хотелось, да и пароль безобиден и вполне годится по времени.

— Зимняя погода! — громко проговорил я.

Человек поднял голову, кивнул и снова принялся за полено.

— Зимняя погода, говорю! — Я значительно положил на верх изгороди руки в красных варежках. Варежки были особо оговорены в момент обмена паролями: если в красных варежках, то наш человек.

Мужчина сощурился, наклонил голову и раздумчиво произнес:

— Да, зимняя, хорошая погода…

Вообще-то отзыв: «Мне нравится такая погода». Но столько лет прошло, мудрено запомнить!

Мужчина глядел выжидающе.

«Вот выдержка! — восхитился я. — Будто сегодня и ждал с паролем».

А ноги мои совсем зашлись. Якушев не торопился, разглядывал, и я признался:

— Вы знаете, я провалился в реку, там, у берега, промок немного.

— Чего же сразу не говорил?! Эх ты! И молчит… Быстрее в хату!

За дверцей печи гудело, металось пламя. Якушев разрезал мне ледяные шнурки ботинок, кинул овчину под ноги, плеснул в стакан водки… «До чего же хорошо прийти к своему человеку, — думалось мне, — на явку — как домой. Замечательно!»

— Скажите, Василий Кирсанович, когда приходили к вам с паролем в последний раз?

Хозяин перестал хлопотать.

— Василий Кирсанович? — удивился он. — Вы назвали меня Василий Кирсанович?

Я удивился в свою очередь, сразу все понял и заторопился объяснить ему, сокрушаясь, какого дал маху. Да, разведчик из меня никакой. Такому конспиратору во время войны не сносить головы.

Мы посмеялись над моей оплошкой.

Хозяин ничего не слышал о человеке с фамилией Якушев. Либо тот уехал, либо… Да мало ли что случится за столько времени!

В паспортном столе Пено этой фамилии тоже не было.

— Может, Анна Георгиевна Волкова вам поможет? — посоветовали мне. — Она партизанила в наших краях. И она — подруга Лизы Чайкиной.

— Той самой Лизы Чайкиной?!

— Да, той самой.

Вот это да! Есть книга, называется «Чайка». Ее, еще в детстве, мне мать подарила. Надпись на книге врезалась в мою память: «Расти, сын, и в минуты для Родины трудные будь таким, как Лиза».

* * *

Книжные герои, которых мы любим, которым подражаем, всегда далеки от нас по времени. Для меня и Лиза Чайкина, и ее друзья казались в таком же историческом далеке, как Овод или Чапаев. А тут я иду по улице к подруге Лизы, Чайкиной!

Самый что ни на есть обыкновенный дом. Самый обычный человек: пройдешь по улице — не оглянешься! И попал я в самый разгар домашних хлопот. Чисто вымыт, светился пол. Любопытная ребячья рожица мелькнула из смежной комнаты.

У Анны Георгиевны славное открытое лицо. Она крепко жмет мне руку. Куда-то собиралась по хозяйству (накинуто пальто, шерстяной платок на голове), а тут гости, и она присела, сложила руки; разошлись концы серого платка. Рассказывает. О том, как носили с Лизой листовки, как сидели однажды по горло в ледяном болоте, а по лесу шныряли фашисты с собаками, — обо всем.

За окном виднеются товарная станция, тропы… По ним ходили Лиза и Аня. А в это окошко Аня влезла однажды ночью, тайком. Здесь от нежданной горькой радости ахнула ее мать: «Жива дочь! Врали фашисты, когда читали на площади имена убитых партизан. Жива!..»

Но опасность, смертельная опасность притаилась за темным окном. И хотелось матери согреть руки дочери, бесконечно держать в своих, прижать лицо к мокрому от слез лицу и никуда больше не отпускать дочь. И знала, что Ане надо уйти скорее, сейчас… И не в силах была оторваться от своего ребенка. Может, последний раз видит. Так и уйдет навсегда в морозную, вьюжную ночь. А здесь уют, дом, теплая постель с подушкой, чугунок щей… И ничего этого нельзя дочери…

Я смотрю на Анну Георгиевну во все глаза. Она рассказывает удивительно просто. Так просто и обыденно работали партизаны. Именно работали! Выходили на задания, делали свое дело, быстро ели, недолго спали и снова — как на работу.

Женщина рассказывает подробности о жестокой расправе с Лизой Чайкиной и словно бы дивится:

— Неужели и я смогла бы все это выдержать?!

Да, конечно, смогла бы. Очень ярок в Анне Георгиевне этот душевный знак — скромность внутренне сильного человека.

* * *

От Анны Георгиевны я еду к Василию Платоновичу Смирнову, бывшему командиру группы одного из партизанских отрядов.

Очень неприятно писать о предателях, но они были. И сейчас разговор шел об одном из них — некоем Афанасьеве.

Снова, поражаясь обыденной простотой рассказа, я торопливо, почти дословно записываю слова Василия Платоновича.

* * *

Вечерело. Небольшая группа партизан только что вернулась с задания. Разулись, сняли портянки, придвинули к печурке валенки. Романов-младший вышел за дровами, но вдруг вскочил обратно. «Дрова-то где?» — хотели было спросить его, но вопрос застыл на губах: такое лицо было у парня.

Совсем близко послышался лай овчарок. Все вскочили, чтобы попытаться уйти. Но уходить было поздно: землянку уже окружали фашисты. (Засаду гитлеровцы подготовили со знанием дела.)

Двери в землянке были дубовые, сделаны на совесть; партизаны заложили их засовами, забаррикадировали чем пришлось. Разобрали оружие. Прислушались.

У входа, уже рыча, завывая, бесновались собаки. Заскрипел снег под тяжелыми сапогами. Кто-то прошел по крыше. Чужая отрывистая речь, гортанные команды, говор. И несколько угодливых слов по-русски: