Александр Гарин - Капкан на Инквизитора (СИ)

• Название: Капкан на Инквизитора (СИ)
• Автор: Александр Гарин
• Жанр: Фэнтези

Мир, где правят мужчины, а женщины находятся в подчиненном, униженном положении. Но власть имущим этого мало. Они устраивают массовые 'охоты на ведьм'. Развитый орден Инквизиции зорко следит за всеми нарушительницами. Ни одна женщина не может чувствовать себя в безопасности, даже самая добрая и благочестивая… Инквизитор и бесстрашный воин Марк Альвах - убежденный женоненавистник. Он презирает женщин за их слабую, порочную натуру, за их неустойчивость к соблазнам и темные стороны самого женского естества, которое привело когда-то к катастрофе целый мир. Он безжалостный и беспощадный борец с грехом и пороком. В своем служении делу Светлого он не знает снисхождения к подлым ведьмам, только и ждущим того, чтобы погубить добрых мужей своими обольстительными чарами. В погоне за очередной ведьмой он направляется к самой Прорве - границе между мирами, из которой в мир людей лезет всякая пакость. Далеко обогнав товарищей, Инквизитор попадает в ловушку - и теряет сознание. Очнувшись спустя короткое время, он не обнаруживает ведьмы рядом с собой. Зато доспех странным образом велик и тяжел, слабые, тонкие руки не в силах поднять меч, а длинные волосы закрывают обзор. Несколько мгновений требуется ему, чтобы понять очевидное. Мерзкая ведьма обратила его, верного слугу Святейшего, в слабое, порочное, глупое существо - в женщину…

---

- В самом деле – в тягости…

- Ну и что, что ведьма! На дите вины нет!

- Пусть сначала родит…

Крики раздавались уже со всех сторон. Стража привычно изготовилась, собираясь сдерживать натиск. По-видимому, ей было не впервой. Альваха толкнули в спину, заставляя ускорить шаги.

Когда-то, ранее, в другой, невозможной жизни, тогда еще молодой легионер Марк из рода Альва, скуки ради рассуждал о причинах тех или иных человеческих поступков. И, в частности, о видимом подчинении осужденных на казнь. Альваху не раз приходилось видеть тупую покорность на лицах осужденных, которые даже не пытались противиться тому, что их влекли навстречу гибели. Тогда молодой легионер пребывал в раздумьях, что именно способствовало такой покорности – безразличие, охватывавшее преступников, настоящих и мнимых? Позднее раскаяние и готовность высокой ценой искупить вину? Или желание последним поступком сохранить достоинство перед людьми, Светлым и самой смертью?

И как бы он сам повел себя в руках палачей?

Теперь о таком не думалось. Вместо этого все существо Альваха охватил тяжелый, холодный страх. Страх поразил его разум, заморозил мысли. Бывший Инквизитор, а ныне – осужденная на костер ведьма не помышлял ни о чем, кроме одного: возможно, случится что-нибудь, что позволит отсрочить, либо вовсе отменить чужое решение о его судьбе. Жить хотелось страстно, безумно. Альвах смотрел на лица окруживших его стражников, и поодаль – множества десятков обступивших пустырь людей, но взор его скользил дальше. Туда, где начиналась бескрайняя степь, вдоль которой, он знал, тянулось огромное Зеленое море. Альвах помнил это море – именно по нему он прибыл в Веллию из Вечного Рома. В этой суровой восточной провинции Зеленое было холодным. Но со стороны его родного Рома, там, где зелень воды переходила в синеву, Альвах не раз и не два купался в ласковых, теплых волнах. Роман вспоминал мелкий белый песок, стайки пугливых рыб и причудливые каменные морские цветы, в которых прятались подводные обитатели – закованные в костяные панцири, словно подводные воины. Его тянуло вернуться туда, на берег, слушать крики морских птиц и вдыхать горький запах соленых волн. Он бы все отдал за то, чтобы вновь сесть в седло резвого и сильного имперского коня, и пустить его в степь бешенной скачкой, вдоль моря, наблюдая, как огромные волны с пеной и плеском разбираются о прибрежные скалы, и чувствуя, как тугой и сильный ветер рвет с плеч дорожный плащ…

Но отдавать ему было нечего. Он потерял все, кроме жизни, а вскоре через муку собирался потерять и жизнь. Ему было не расплатиться с судьбой за неожиданные подарки. Альвах сознавал это, пока его вывернутые назад руки прикручивали к железному столбу. Бывший Инквизитор мимовольно отмечал про себя, что столб был темен, стар и покрыт сажей. Зато цепь, которая охватывала горло и грудь «ведьмы», ее живот и ноги, была новой и очень крепкой.

Стоять было тяжело. Босые ступни Альваха упирались в переплетение хвороста и сучьев. Нанесенные внутренние раны напоминали о себе острой мукой. Отяжелевшее чрево тянуло вниз, отдаваясь болями в спине и крестце. Альвах укусил себя за губу, запрокидывая заново обросшую волосами голову. Он хотел жить. Но помалу становился настолько измучен холодом, болью, стыдом и душевным волнением, что начинал желать, дабы все завершилось – как угодно, лишь бы побыстрее.

Словно в ответ на его мысли, помощники палача оставили, наконец, в покое его путы и по одному выбрались из железной чаши. Роман окинул взглядом свое переплетенное цепями тело с выпиравшим животом и вдруг испытал новый приступ душного стыда. Он словно видел себя со стороны - стоящую у столба стриженную беременную шлюху, которая презрела заветы Светлого и при помощи мерзкого колдовства обманом пролезла в постель к благородному господину. Да еще зачала от него подлого ублюдка. И которая теперь должна понести заслуженную кару.

Но ведь все было совсем не так!

Альвах почти застонал, из последних сил заставляя себя сохранять спокойствие и отрешенность на лице. Если бы ему взойти на эшафот мужем, боровшимся за правое дело или хотя бы совершившим преступление, но готовым достойно принять заслуженную кару от руки палача - это одно. Но быть опороченным безвинно, осквернив себя всеобщим презрением, и не иметь возможности оправдаться… Такая смерть была худшим, что могло случиться. Хуже было бы только если покрыть позором имя своего рода.

Роман сознавал, что рассудок его вновь мутился. Он смотрел на орденского обвинителя, который с края помоста читал список пригрешений “ведьмы”, и не понимал его слов. Читал обвинитель долго. По-видимому, он тянул время до полного заката, и перемежал текст обвинения с какой-то недлинной проповедью. Собравшиеся посмотреть на казнь слушали его невнимательно. В большей или меньшей степени, но обличающий с его речами не был им интерестен. Все они глазели на Альваха, который в теле юной романской женщины стоял у позорного столба, выставив напоказ все, что женам положено прятать от чужих взоров. И от одного только этого бывший Инквизитор готов был провалиться сквозь землю.

Наконец, последний луч солнца угас, исчезнув за крышами Ивенотт-и-ратта. Орденский глашатай умолк и спрыгнул с помоста. К “чаше”, в которой стоял Альвах вновь подошли помощники палача. Их было трое. В руках у каждого чадил длинный факел.

Альвах стиснул заломленные руки в кулаки. Это ненадолго помогло ему укрепиться. Хворост по краям чаши занялся неожиданно легко, охватывая сучья рядом с собой и подступая ближе. Однако бывший Инквизитор знал, что сухое было только для того, чтобы огонь не угас сразу. Уложенные вокруг столба дрова были полусырыми. Их будут долго ворочать, чтобы не дать “ведьме” сгореть быстро, приняв легкую смерть.

Мелкий сухой хворост по краям действительно прогорел так же быстро, как и занялся, оставив прочее медленно тлеть. Оставшийся огонь проедал себе дорогу к Альваху очень неспешно, вдоволь обдавая того и стоявших близко от “чаши” палачей густым вонючим дымом.

Роман опустил голову и теперь смотрел на пламя, которому требовалось еще некоторое время прежде, чем оно начнет поджаривать его ноги. Он думал и, против воли, представлял. Но не то, как вскоре будет корчиться в ленивых огненных языках, прикованный к разогревавшемуся железу, и слушать, как вместе с ним дергается и умирает плод Дагеддида. Альвах видел себя много ранее - юным и сильным продолжателем древнего, благородного романского рода. Вспоминал он тренировочный лагерь Легиона, куда прибыл на службу еще юнцом с едва пробивавшимися усами. И то, как начал осознавать свои ловкость и силу. Как был, в конце концов, назначен деканусом и отправлен вместе с его десятком в дальний приграничный гарнизон. Вспоминал он долгие недели обучения и службы, геттские бунты и их подавление, возвращение в Ром, братание с охотниками за нечистью и, наконец, карьеру в Ордене Инквизиции. Перед мысленным взором Альваха проносились мгновения его удачи и славы, гордости и удовольствия.

Пламя подступило ближе. Оно уже вырывалось из-под прогревшихся бревен, давая меньше дыма, но больше жара. Альвах невольно вжался в столб спиной, приотворачивая голову. Он уже чувствовал неприкрытым телом этот жар, который пока был терпимым. Больше всего доставалось выпуклому животу, который начинало подпекать. Роман инстинктивно попытался повернуться боком, но цепи держали крепко.

Меж тем, видения не покидали его. Альвах думал о своих прегрешениях, поневоле прикидывая, достаточно ли праведную жизнь вел он, чуждый всем порокам, кроме женолюбия. Перед его мысленным взором, задерживаясь лишь на миг-другой, проносились женские лица - десятки женских лиц. Отчего-то вспомнилось, что он никогда не брал силой, но зачастую пользовался своим положением для того, чтобы принудить. Вспомнились неверные жены, что находили короткую усладу в его объятиях, вольные девы, навек потерянные для добродетели и заветов Светлого, шлюхи, что отдавали свои тела за монеты, и арестованные ведьмы, готовые на все ради снисхождения. Последнее доставляло особенную муку и стыд. Альвах стиснул зубы, сильнее вжимаясь в столб, потому что жар уже пек, словно роман стоял рядом с печью, где плавили руду. Тогда, ранее, в другой жизни, временами на него находило ощущение неправильности и невольное раскаяние. И, бывало, он порывался принести покаяние и подчиниться обету безбрачия, дабы искупить свое неправедное поведение. Но медлил, небезосновательно полагая, что для исполнения жесткого обета у него попросту не хватит воли. Альвах был молод и все откладывал покаяние на потом, полагая, что времени у него еще будет достаточно.

Теперь он уходил без покаяния, ибо нераскаявшимся грешникам не полагалось духовного утешения. Да и что бы мог сказать он утешителю? Любой духовник счел бы его откровения бредом сумасшедшей либо желанием надругаться над естеством Светлого, опорочив его грязной ложью. Страх пек душу Альваха изнутри, глодал ее, пережевывая безжалостными клыками, в то время как разгоравшийся огонь заставлял извиваться в постепенно разогревавшихся цепях. Не в силах терпеть этот страх внутри, Альвах задрал, наконец, голову к темневшему небу.