Герд Кёнен - Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945

• Название: Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945
• Автор: Герд Кёнен
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8243-1359-8

Немецкий историк и публицист Герд Кёнен на основе интереснейшего документального материала рассматривает историю и эволюцию образа «Востока» и России в сознании немцев в первой половине XX в. Полемизируя с историками, считающими, что русофобские тенденции еще с XIX в. превратили этот образ в комплекс «российской (а потом красной) опасности», он утверждает, что вернее было бы описывать данный «комплекс» как «колебание между страхом и восхищением, фобийным защитным отталкиванием и страстным притяжением, причем встречными и зачастую взаимопереплетенными».

Книга предназначена для специалистов-историков и широкого круга читателей, интересующихся историей взаимоотношений России и Германии.

---

Третья интерпретация российской «культурной судьбы» содержится в работе Артура Лютера, также выходца из России, которому суждено было стать в 1920-е гг. одним из важнейших посредников и переводчиков русской литературы в Германии. Свой доклад «Мир духовных и политических представлений большевиков» Лютер прочитал в июне 1918 г. на пленарном заседании «Германского общества по изучению Восточной Европы», основанного Гётчем и др. и возобновившего свою работу после заключения Брестского мирного договора. Лютер поставил под сомнение расхожую концепцию, что господство большевиков станет краткосрочной аферой, поскольку большевистские вожди в своем большинстве «не русские по национальности». В таком, зачастую антисемитски окрашенном, взгляде на события крылось, по Лютеру, глубокое заблуждение: «Троцкий, Каменев и др., несмотря на их нерусское происхождение, являются, тем не менее, настоящими русскими по своему мировоззрению и устремлениям, они русские и в своем интернационализме». В Германии недопонимают «суггестивную мощь русского духа… который, однако, зачастую действует неотразимо на тонко чувствующих иностранцев». И наконец, «вся наша западноевропейская жизнь» представляется «узкой и мелкой по сравнению с безбрежным российским идеализмом»{358}.

Еще Томаш Масарик установил, что марксизм для русских — не доктрина или учение, но «настоящая религия, предмет веры»{359}. Подобно Чернышевскому или Бакунину, «Толстой также всегда обращался ко всем людям всех народов», а газета Горького уже в 1905 г. возвестила начало мировой революции. Большевики, считает Лютер, лишь продолжили эту традицию русского мессианства — вместе с его деспотической подоплекой, «согласно которой всякое уклонение от такого воззрения воспринимается русскими как злонамеренность, лицемерие и лишь в самом благоприятном случае как недостаток понимания»{360}.

Тем не менее Советская Россия находится в тупике — в экономическом и социальном отношении. Там думают, «что живут уже в 2000 г., хотя в действительности не добрались еще до 1789 г.», «застряв в самой гуще эпохи Томаса Мюнцера и Яна Лейденского» — т. е. средневековой крестьянской войны и расцвета ересей{361}.

За матовым стеклом

Паке, приступив весной 1918 г. к работе над заказанной Гельфандом «Книгой о России», как исследователь и критик тоже углубился в историю и культуру этой страны. Набросок первых идей в дневнике носил рабочее название «За матовым стеклом». В семи главах раскрывался ряд масштабных исторических и философских гипотез касательно России и российской революции. В них говорилось о том, что абсолютизм и нигилизм в российской истории были характерной чертой с давних пор. О нынешней революции сказано так: «Самое крупное, самое дикое восстание рабов в мировой истории». Тип русских революционеров — от Бакунина, Керенского до Ленина — сформирован гонениями и произволом: «Утопизм. Рожден в тюрьмах». Тюремная камера служила им своего рода монастырской кельей. На это наслоились влияние еврейского геттоизированного мышления и трудные судьбы интеллигенции: «Крестьяне, рабочие, евреи: самый необычный из всех союзов». В результате возникли революционные «мужские союзы», однако с примесью до сих пор небывалого «муже-женского типа».

Нужно учесть и «пристрастие русских ко всему эсхатологическому». Понятно, что последняя глава запланированной книги должна была носить название «Апокалипсис». В религиозно-философских трудах Соловьева, Толстого и Мережковского, считал Паке, уже было предчувствие всего. «Зверь» будет властвовать 42 месяца (ровно столько, между прочим, длилась Первая мировая война!). Под властью «Зверя», Антихриста, сын восстанет на отца. Но только: «Кто Антихрист? Вильгельм? Распутин? Ленин?» Однако в конце всех мрачных явлений и испытаний будут все же явлены «Новое небо, Новая земля». Это и есть, как полагал Паке, большевистское «Небо на земле»{362}.

Вряд ли имеет смысл по отдельности восстанавливать спонтанно-ассоциативные связи этих рукописных заметок. Эти мотивы всплывут в более поздних работах Паке о России. Во всяком случае явно прослеживается смесь очарованности и ужаса, а также центральная мысль, что российская революция является пароксизмом мировой войны, в котором манифестирует себя некий всемирноисторический выбор. «Свет с востока» в данном наброске предстает уже не как мягкое освещение или исполненное меры «ли», но как эсхатологический сполох.

Паке не получил от Министерства иностранных дел разрешения на задуманную вместе с Радеком разведывательную поездку в Петроград. Конфликты в ходе переговоров в Бресте обострялись; германские войска самовольно продвигались в глубь Украины и Прибалтики. В Финляндии разгорелась гражданская война между красными и белыми, которая полностью парализовала все еще существовавшие связи. И тогда Рицлер предложил ему в качестве замены военную командировку в Финляндию, возможно «б[ольшой] важности» — т. е. не только с журналистской, но и с политической миссией. От нового, «белого», финского правительства Паке получил визу № 0001 — вообще первую выданную визу, как он с гордостью отметил.

Поездка на войну в Финляндию

Рицлер обратился к Паке не случайно. В Стокгольме тот через клуб «Пеликан» поддерживал тесные контакты с деятелями финской эмиграции и активно выступал за независимость Финляндии{363}. Это отвечало политике Германии, которая в секретных военных лагерях заблаговременно начала подготовку финских легионеров и поддерживала формирование национальной подпольной организации. Через Финляндию пролегали также все конспиративные маршруты в Россию, разорванные Гражданской войной.

Сам дневник десятидневной «Поездки на войну в Финляндию»{364}в феврале — марте 1918 г. и корреспонденции Паке во «Франкфуртер цайтунг»{365}, однако, сильно уступают предельно драматическому описанию, которое Паке позднее добавил к своим впечатлениям в незавершенном фрагменте романа «От ноября до ноября». Белые — в основном студенты, молодые горожане и крестьяне — кажутся хорошо организованными, а благодаря своему разнокалиберному обмундированию выглядят скорее как «спортсмены». Поначалу Паке сочувствует им, ибо они ведут «в самом деле освободительную борьбу». Он наблюдает, как повсюду уничтожаются символы российской власти — как имперские, так и большевистские, — ведь «красное знамя социалистов — это последний лоскут, в котором затаилось российское владычество». Везде разгуливают спортивного вида белофинны с захваченными русскими шашками и фуражками, а тот самый Николай II, чье имя еще написано на них, уже томится под арестом в Сибири. «Подобная гибель великой державы — событие доселе невиданное»{366}.

Но одна сцена не выходит у него из головы: восемьдесят пленных красногвардейцев в ожидании расстрела и еще — большая группа российских солдат, судьба которых также висела на волоске. Среди них пролетарии, крестьяне, безземельные батраки, старые и молодые, бородачи и мальчики, буквально «все расы России». От зрелища надвигающейся беды у Паке сжимается сердце. В его романе герой ведет победоносную битву ради сохранения жизней этих несчастных{367}. В дневнике ничего подобного нет, однако встречается проникнутая состраданием фраза: «Этим беднягам я с большим удовольствием, чем храбрым и самодовольным победителям… рассказал бы о будущих временах, когда по воздуху будут летать самолеты, украшенные перьями, как фазаны»{368}. Здесь появляется лейтмотив наивного «пролетарского» утопизма, который и позднее то и дело будет звучать во время его путешествия по революционной России, и это свидетельствует, кстати, о раздвоенности его симпатий.

Большая политика была, разумеется, совсем другим делом. Разговаривая с белым командиром полковником Игнатиусом, Паке услышал вопрос, почему, дескать, германские войска, если уж они маршируют по Киеву, не прорвались сразу к Петербургу. Они смогли бы «дешево приобрести» российский флот и включить всю Финляндию в сферу своей власти. Паке обещал передать в Берлин эти «инициативы»{369}.

Тени Брестского мира

Наконец-то подписанный под немецкую диктовку Брест-Литовский «насильственный мирный договор» (Machtfriede) вызвал у Паке лишь «сдержанную радость». Согласно пространной дневниковой записи от 9 марта, у него закружилась голова от открывшихся перспектив: «Мы полные победители, диктуем тяжелые условия как победители и последовательно осуществляем теперь дальнейшие шаги для расчленения России, отдавая оставшееся без конечностей туловище на произвол новых крупных государств… и на милость их протектора, Германского рейха, на западе и Японии на востоке».