Аксель Сандемусе - Былое — это сон

• Название: Былое — это сон
• Автор: Аксель Сандемусе
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Роман современного норвежского писателя посвящен теме борьбы с фашизмом и предательством, с властью денег в буржуазном обществе.

Роман «Былое — это сон» был опубликован впервые в 1944 году в Швеции, куда Сандемусе вынужден был бежать из оккупированной фашистами Норвегии. На норвежском языке он появился только в 1946 году.

Роман представляет собой путевые и дневниковые записи героя — Джона Торсона, сделанные им в Норвегии и позже в его доме в Сан-Франциско. В качестве образца для своих записок Джон Торсон взял «Поэзию и правду» Гёте, считая, что подобная форма мемуаров, когда действительность перемежается с вымыслом, лучше всего позволит ему рассказать о своей жизни и объяснить ее. Эти записки — их можно было бы назвать и оправдательной речью — он адресует сыну, которого оставил в Норвегии и которого никогда не видал.

---

А в светлых солнечных странах мысли легко поблекнуть — она течет по поверхности. Она обращается к мелочам, не покидает дома, того, что человек считает своим домом, она играет покоем, преданностью, пустяками, цветущими лужайками и пространством под звездами.

Когда я лег, воробьи уже чирикали, хотя и спросонья. Заснул я мгновенно, было больше восьми.

В сумерках возле озерка, где я раньше наблюдал за уткой, я встретил Герду. Она была бледная и подавленная. Что-то случилось, это я сразу понял. Некоторое время мы брели молча. Я сообразил, что до нее уже дошли какие-то слухи, и на этот раз они вряд ли были хуже действительности.

Наконец Герда сказала, что пришла проститься.

Но ведь она собиралась прожить здесь гораздо дольше? Я все молчал. Наверно, ей хотелось сказать: ты никогда не женишься, если не сделаешь этого сегодня, бери меня сейчас или никогда.

Нет, лучше разыгрывать тупое непонимание и покончить с этой историей.

Герда добавила:

— Давайте говорить друг другу «вы», как раньше.

Я молчал.

— Ничего не понимаю! — сказала она, и голос у нее дрогнул. — Не знаю, какие у вас вчера были намерения, может, и серьезные, но теперь это уже не имеет значения. Со временем я все забуду, но скажите, зачем вам понадобилось шутить со мной?

Я порадовался, что успел выспаться и поесть, — совсем недавно мне пришлось пережить примерно такую же сцену, но я был тогда усталый и голодный.

— Кажется, вы простудились? — ядовито заметила она.

Я обмотал шею шарфом, чтобы скрыть следы неудачного покушения на мою жизнь.

— Понятно, долгие прогулки по утренней прохладе… Но ведь вы, кажется, любите дождь и одиночество? Если не ошибаюсь, вы сами так говорили?

Я не проронил ни звука.

— Шофер рассказал одной…

— Этому Зверю из Апокалипсиса?

— Эту даму зовут фру Осебё, и она целый день развлекала весь пансион рассказами о том, что раскусила вас с первого взгляда. Дурное воспитание скрыть невозможно, говорит она.

После небольшой паузы Герда снова заговорила:

— Шофер узнал ту… ту даму, которую вы сегодня провожали на станцию.

От волнения у нее выступили слезы, и она прикусила губу.

— Да что же это такое? Что это значит? Все болтают об убийстве и о скандале! Убийство! Я помню тот процесс, а если б и забыла, то уверяю вас… Вы родственник Карла Торсена? Что этой даме нужно было от вас в такое время, ведь она, кажется, приехала в три часа ночи? Тут все считают, что Антона Странда убила она. Вам что-нибудь известно об этом? Люди слышали, что творилось у вас нынче ночью. Ведь это безумие! С кем вы дрались? А что, если б я была у вас в это время? Вы дрались с тем, кто ночью преследовал меня?

Вот оно! Драка с неизвестным. Кто-то преследует Герду, уже двое неизвестных. Может, это Антон Странд хотел посмотреть, как будут дальше развиваться события? Или Винье пришел за своим зубом? Герда выложила мне все circumstantial evidence убийства. Не хватало только убийства. Если теперь какой-нибудь шутник позволит себя убить…

— Я уезжаю сегодня вечером, — сказал я. — Мне очень жаль.

— О! Вам жаль?

— Простите. Признаюсь, начиная со вчерашнего дня мне перестало везти, у меня случаются такие неудачные дни, или ночи, но, к сожалению, я не могу говорить об этом.

Мы подошли к опушке. Там в темноте стояли мои кусты и возвышающиеся над ними две ели.

— Не можете говорить?.. Но неужели вы не понимаете… А вчера? Неужели все это был… как бы это сказать… только каприз? Нет, нет, предложения мне вы не сделали, это так, но какая разница? Значит, каприз?.. Ведь я вас совсем не знаю. Чего я только не передумала сегодня. Вы намного старше меня. Вы пережили много такого, о чем я еще и понятия не имею, и, кроме того, вы замешаны… бог знает в чем. Я люблю здравый смысл. Значит, это был только каприз? Почему не сказать об этом прямо?

Я подумал, что в случившемся участвовали мы оба, и уж если говорить о капризе, пожалуй, это был ее каприз, а не мой.

— Ладно, — сказала она. Я ей так и не ответил. — Отправляйтесь в свои кусты, всего вам доброго, а мне пора домой. Боюсь, что эта дама из пансиона теперь шпионит за мной.

Она выждала мгновение, но мне нечего было ей сказать.

— По-моему, вы не в своем уме! — всхлипнула Герда и побежала прочь.

Я уже и сам об этом подумывал. Мне вспомнился мальчик из Орнеса, которого привязали к двум телятам. Должно быть, он испытывал нечто подобное. Или Трюггве Гюннерсен.

Вернувшись домой, я сказал фру Нирюд, что получил срочное сообщение и должен немедленно уехать. Она держалась дружески, но не удивилась и, очевидно, была рада, что я сам принял это решение. Еще утром я понял, что в Гране нельзя поднимать шум.

Уложив вещи и расплатившись, я вышел на дорогу в ожидании такси, которое должно было отвезти меня в Осло. На поезд я уже опоздал. Дождь хлестал мне в лицо, под ногами шуршали мокрые листья. Не так-то просто, оказывается, быть сыщиком. Каждое дело занимает столько времени, что полиция не может прибегать к помощи сыщиков, ей приходится самой вести расследование.

Ветер шумел в деревьях. Этим осенним вечером я уже знал, что больше никогда не попаду в Гран.

Я свернул на кладбище, вспоминая Хенрика Рыжего и то дождливое утро, когда я стоял, опершись на велосипед, и смотрел на его мокрую от дождя могилу. Агнес, Агнес, что бы я ни сказал и ни сделал, твое имя и твой образ, каким я видел его в восемнадцать лет, высечен в моем сердце и останется там до последнего часа. Ты стала моей жизнью и моей судьбой. Джон Торсон, лимитед, без тебя не существует.

Агнес, я повстречал тебя в юности, и ты изгнала меня в самое далекое место на земном шаре. Твоя цепочка, потемневшая от времени, лежит в ящике моего письменного стола в городе на берегу Тихого океана. Прошло тридцать пять лет, и я вернулся в Норвегию с мечтой, разросшейся до небес и уходящей корнями в мрак, о котором я не желаю знать.

Осмунд Улавссон Винье высился в темноте и смотрел в пространство между двумя церквами, но не видел ни одной. Я взглянул на его грозное лицо и пробормотал:

Когда бы не лгали тебе зеркала
И ты себе цену узнал,
Тогда тебе стала бы жизнь не мила,
Увидел бы ты, как ничтожен и мал.

Да, Осмунд Улавссон, ты явно преуспел, сбивая с толку и себя и других. Иначе ты не стал бы впоследствии таким крупным сыщиком. Я понимаю людей, которые не признают живых пророков и предпочитают им их мудрость в письменной форме. Трудно себе представить, чтобы Иисуса Христа избрали членом какой-нибудь Академии.

Такси вынырнуло из-за угла кладбища и проехало дальше, чтобы развернуться. Сквозь дождь и гонимые ветром листья луч света на мгновение коснулся голой могилы Антона Странда. В деревьях шелестел ветер. Я взялся за низкую калитку. Железо было мокрое и холодное. Закрывая за собой калитку, я бросил последний взгляд в глубину этого сада мертвых, но там не было ничего, кроме дождя и листвы, гонимой ветром над вековыми могилами. Не вскрикнул ли кто-то жалобно у меня за спиной: отомсти за меня, отомсти за меня? Нет, это плакал ночной ветер. Сколько бы у нас прибавилось дел, если б в наши обязанности входила еще и месть!

Такси медленно ехало обратно, оно блестело от дождя. Я сел и громко хлопнул дверцей. Какое мне дело до тебя, Антон Странд, лежи себе в могиле на гранском кладбище, ты мне чужой, я не хочу иметь с тобой ничего общего. Ты мертв, и Хенрик Рыжий тоже мертв, пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов.

Ветер завывал вокруг автомобиля, дождь барабанил в стекла. Я сидел, уютно закутавшись в плед, и клевал носом. Интересно, почему все-таки я не постарался уехать в Штаты, пока было возможно? Что-то удерживало меня здесь, мне казалось, что я всегда успею уехать. Не станут же немцы на этот раз воевать еще и с американцами.

В отеле меня ждало пять писем: от Бьёрна Люнда, который просил, чтобы я позвонил ему по важному делу, от Сусанны, от Гюннера, приглашавшего меня к ним на обед через несколько дней, и вырезка из газеты, присланная анонимно:

Вчера в саду одного дома в Йорстаде был найден револьвер. Сад находится в нескольких стах метрах от того места, где весной убили Антона Странда. Как известно, Карл Манфред Торсен был осужден за это убийство, хотя он в нем так и не признался. Сад, где нашли револьвер, выходит на ту самую дорогу, по которой должен был пробежать «неизвестный», о котором говорил на суде Карл Торсен.

Револьвер передан в полицию. Продавец подержанных вещей Хауген, незаконно продавший револьвер Карлу Торсену, решительно отрицает, что это тот самый револьвер. Второй свидетель, который видел Карла Торсена с револьвером, кондуктор Е. Андерсен, столь же решительно заявляет, что это то же самое оружие, какое он видел, или, во всяком случае, того же типа.

Карл Торсен не мог подбросить револьвер туда, где его нашли, но это мог сделать некто, желавший запутать дело.