Александр Смолян - Во время бурана

• Название: Во время бурана
• Автор: Александр Смолян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1969

…Здесь есть рассказы о старом питерском доме и о первой любви, об уральских строителях и о девушке из Белостока, о горнолыжниках, об американском инженере, о порогах на Кумма-йоки и даже об одном медведе, с которым мне привелось как-то познакомиться. Есть и еще несколько рассказов. Одни из них списаны с натуры — это, как говорили в старину, «истинные истории»; другие — научно-фантастические. Впрочем, не кажется ли вам, что фантастика нередко несет в себе ту самую долю истины, которой подчас не хватает наиправдоподобнейшей бытовой прозе? А.Смолян

---

Илько видел все это краем глаза, хоть и делал вид, будто занимается своими бумагами. Он знал, что все равно не сможет взяться за работу, пока Сынок не уснет. Но было условлено, что Сынок «все делает сам». Илько не хотел нарушать этого условия.

В детстве Илько терпеть не мог умываться и сейчас считал, что это свойственно всем детям. Поэтому, наблюдая, как добросовестно намыливается Сынок, Илько всегда проникался к нему жалостью, смешанной с уважением.

Мыло снова выскользнуло, но на этот раз не в умывальник, а на пол. Сынок сконфуженно покачал головой, пополз под стол за мылом и снова вымазался.

Умывшись наконец, он взобрался на кровать и стал раздеваться. Теперь его не было видно, потому что Илько сидел спиной к кровати. Раздеваться тоже полагалось самостоятельно, Илько должен был только расстегнуть сзади лифчик. Но до этого было еще далеко: в данную минуту, судя по доносившемуся с кровати усердному сопенью, Сынок расшнуровывал ботинки. Это занимало обычно не меньше пяти минут. Потом чулки…

Илько перечитал исписанные прошлой ночью страницы и продолжал:

«Предлагая перевести на кокс наши старые древесноугольные печи, инженер Тараш допускает очень серьезную ошибку. Он обнаруживает непонимание всего многообразия путей развития современной металлургии…»

— Папа!

— Сейчас, Сынок, сейчас…

«Он забывает, что уфалейские, белорецкие, староусинские домны, презрительно именуемые им «самоварчиками», работают теперь совсем не так, как двести лет назад».

Илько отыскал среди бумаг декадную сводку выплавки и подчеркнул несколько цифр в графе «малая металлургия». Потом он встал, снял с полки «Историю доменного производства» и, возвращаясь к столу, увидел, что Сынок уже спит. Стало стыдно, что Сынок заснул, не дождавшись его, поверх одеяла, почти голый. Только лифчик был застегнут сзади на обе пуговицы. Илько подошел к кровати и стал тихонько расстегивать лифчик.

В это время позвонили из цеха. Позвонил Клюев, сменный инженер. Он сказал, что на имя Илько получена телеграмма.

— Прочитай, — попросил Илько.

Она запечатана.

— Распечатай.

— Сейчас. Тут только два слова: «Поздравляю. Стася».

— «Поздравляю. Стася»?

— Да.

— А… Спасибо, Клюев.

— Пожалуйста.

— Погляди, когда послана?

— Минутку. Сегодня утром, в одиннадцать тридцать. Темпики! А с чем она тебя поздравляет?

— Понимаешь, Клюев, сегодня, оказывается, день рождения Сынка.

— Понимаю. Какого же черта ты молчал?

— Я, понимаешь, сам забыл. Совершенно выпустил из виду.

— Эх ты, папаша!

— Ну ладно, ладно. Что нового на печах?

— На печах все в порядке. Даем шестую плавку. Ты сколько сегодня дал?

— Четырнадцать.

— Что ж, у меня еще полсмены впереди.

Илько повесил трубку. Он действительно совсем забыл, что сегодня день рождения Сынка. Еще вчера помнил, а сегодня, как назло, забыл. Так всегда бывало: Стася помнила, а он почему-то забывал о таких вещах. Теперь уж ничего не поделаешь: не будить же Сынка только для того, чтобы поздравить!

Илько решил написать жене. Он отложил в сторону незаконченную статью и начал:

«Стаська, родная!

Ты, наверно, догадываешься, что мы с Сынком совсем забыли про день рождения. Если бы не твоя телеграмма, я и не вспомнил бы. Никаких подарков ему не купил и взял его из детсада только в десятом часу (он там, бедняга, один оставался, всех детей уже разобрали). Вот видишь, Стасёнок, как плохо все без тебя складывается. Приезжай поскорей.

Видимо, ты потому и телеграфировала на цех, что предполагала не только поздравить, но и своевременно напомнить. Да? Но человек предполагает, а телеграф располагает: телеграмму доставили только в вечернюю смену, мне ее сейчас прочли по телефону.

Мы оба здоровы. В январе моя смена, кажется, вышла на первое место (окончательные итоги будут подведены завтра). Караваев обещает весной послать меня на два месяца в Москву, готовить диссертацию. Сынок щеголяет в новой кроличьей ушанке (по-моему, довольно уже водить его в капоре, он же не девочка. И прошлогодний капор все равно ему маловат. Уверяю тебя, он нисколько не простуживается в ушанке). Соловьевы окончательно рассорились. Вот, кажется, все наши новости».

Илько отложил перо и задумался, неподвижно глядя в черное окно. Точнее — на отражение зеленого абажура настольной лампы. Если Стаси не было дома, Илько никогда не задергивал занавесок.

«Странно, Стаська, — думал Илько, — странно, что ты до сих пор не знаешь этой истории. Это довольно забавная и уже довольно старая история, но я все почему-то не решался рассказать ее тебе. Ты помнишь, как пускали первую домну? Вообще-то, конечно, помнишь, но многого ты тогда просто не знала. Тем более, что по некоторым причинам тебе тогда было не до того…

Сколько же времени ее пускали? Кажется, десять суток подряд. Когда какая-нибудь мелочь оказывалась не в порядке, пуск откладывался не на следующий день, а на следующий час. И так — в течение десяти суток, днем и ночью.

Да, не было у нас тогда таких больших печей. Это была первая домна с таким громадным и сложным хозяйством. Мало того: это была первая домна, которую решили пускать зимой. И не какой-нибудь зимой, а нашей, уральской!..»

Илько стал вспоминать. Даже не столько вспоминать, сколько просматривать кадры давно знакомого фильма — с такой ясностью возникали в черном окне картины тех тревожных пусковых дней.

В первые дни цех был переполнен какими-то незнакомыми людьми. Тут были представители и из Москвы, и из Свердловска, спецкоры и кинооператоры, шефы и подшефники. Было множество всяких бригад, присланных «в помощь доменщикам» от заводоуправления, от райпрофсовета и даже от ЦК союза Рабис («Честное слово, я не спутал, — поклялся про себя Илько, — я прекрасно помню, как они расселись со своими мольбертами на путях горячего чугуна»). Все бригады были с женами. Почти все.

Если бы домну смогли пустить сразу, кто-нибудь из этих помощников непременно был бы залит металлом. Или раздавлен. Они все время топтались на горячих путях.

Но к концу третьего дня все они стали постепенно исчезать из цеха. На пятый день многие разъехались по домам — в Москву, в Свердловск: иссякало терпение и истекали сроки командировок. Остальные гости засели в гостинице и время от времени звонили в цех по телефону.

Кроме доменщиков, в цехе осталось немного народа. Сейчас даже представить себе трудно, до чего это были тяжелые дни. Все, абсолютно все казалось готовым к пуску. Были построены и испытаны колоссальные агрегаты, целые предприятия: электростанция, насосная станция, воздуходувная… Коксовые печи и рудники уже работали. И вот именно тут, когда оставалось объединить все это хозяйство и пустить домну, стали обнаруживаться всякие недоделки. Они попадались на каждом шагу. Они были настолько мелки, что обнаруживались только тогда, когда все основное было готово. Но любой из них было достаточно, чтоб сорвать пуск. А их была чертова уйма.

Едва успевали ликвидировать одну недоделку, как натыкались на другую. Трижды опробованный газопровод начинал вдруг пропускать газ. Или руда смерзалась в бункерах. Эта бункерная эстакада была тогда самой механизированной в мире. Но приходилось залезать в бункера и пробивать руду простыми ломами.

Откровенно говоря, доменщикам теперь немного даже недоставало всех этих бригад и представителей. Правда, раньше они мешали работать, но работа и без них не ладилась. Зато пока они топтались на горячих путях и приставали с расспросами, доменщики чувствовали, что им верят. Понимали ведь, что все эти представители проехали тысячи километров не из праздного любопытства. А теперь Илько и его товарищи по цеху остались почти одни, и хотя каждая недоделка считалась последней и пуск откладывался только на следующий час, но уже знали, что за этой недоделкой откроются другие. Когда в тебя не верят, сам становишься менее уверенным, и доменщики втайне жалели, что все эти шефы и подшефники не путаются больше у них под ногами.

На седьмой день даже из гостиницы стали реже звонить. Художники довольно толково объясняли там женам инженеров, почему невозможен зимний пуск домны. «Не труден, а именно невозможен!» — печально говорили они, не столько, впрочем, опечаленные этим обстоятельством, сколько гордые своей осведомленностью. В заводоуправлении сами инженеры объясняли это друг другу. В цехе знали об этих разговорах, но пока никто об этом и не заикался. И все же настроение было неважное. Ведь действительно в истории металлургии не было случая, чтоб домну пускали зимой. Когда в бункерах смерзается руда, когда горячее дутье охлаждается в воздухопроводе, когда неполадкам не видно ни конца, ни края… Дело прошлое, Илько и сам начинал сомневаться. Это можно понять: был он тогда совсем еще молодым металлургом, а главное — не спал около десяти суток подряд.