Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-93675-188-2 (том VI)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

Проповедник перевел дыхание. Все слушали внимательно и больше всех ван Эгмонт, который никогда не задумывался о нидерландском колониализме и теперь, сидя перед кардиналом, от удивления даже открыл рот.

— И вот находится голландец, который желает посвятить себя делу облегчения участи цветного населения голландских колоний. Он — не католик. Он — не христианин. Но какое это имеет значение, если он честный человек и берет на себя благое дело? Он обращается к нам за советом и содействием. Так неужели же наш ответ не ясен, — кардинал встал, поднял глаза к небу и осенил себя крестным знамением. — Да поможет ему Бог!

Все торопливо закрестились. Кардинал, не глядя, протянул руку, и один из аббатов вложил в нее конверт.

— Мсье ван Эгмонт, вы правы: «Ubi pus — ibi evscua. Debeo ergo potas» («Где гной, оттуда и удаляй его. Ты должен — значит, ты можешь [лат.]) Не страшитесь подвига! Вот вам рекомендации к католическому пастырю нидерландской церкви Христовой. С этими рекомендациями вы не пропадете: вам обеспечат проезд в Индонезию и на месте радушный прием. Я для вас прошу должность воспитателя увечных детей в католическом приюте города Батавии. Материально вы будете полностью обеспечены, морально также. Крепите связь с нашими миссионерами. Это все. Теперь, друг мой, поспешите на подвиг, и да поможет вам Бог!

Все крестились — женщины всхлипывали, а мужчины усиленно сморкались. Это был драматический эффект, затем пастыри победоносно двинулись в церковь, им вслед повалила возбужденная и растроганная толпа.

Ван Эгмонт взял себя за нос и долго так стоял с письмом в руке. Потом скомкал его и бросил в кусты. По дороге на станцию он повторял себе:

— Так мне и надо.

Полагая, что его собственный быстрый, точный и острый рисунок в состоянии дать зрителю достаточно верное и ясное представление об ужасах колониального бытия, ван Эгмонт стал готовить альбом. О его издании он не смел и мечтать, своих денег пока не было, а надеяться на поддержку со стороны издателей было бы наивно. Заготовляя изобразительный материал, художник решил вначале установить связи с литературными кругами, найти там сочувствующих и при их поддержке опубликовать книгу «Цепи и нити», поскольку она уже была закончена.

Перепечатка рукописи на машинке заняла много времени и обошлась в круглую сумму, в конце концов, все трудности были преодолены. Кто же явится тем первым звеном, ухватившись за которое можно будет потянуть всю цепь?

В Париже проживали несколько известных писателей, но идти к ним без чьей-то рекомендации было бы наивно и преждевременно. После тщательного обдумывания ван Эгмонт решил использовать свое старое знакомство с Шарлем Гидом, известным эстетом и литератором, с которым он не раз встречался в кругах высоколобых до своего отъезда в Африку. Сказано — сделано. С пухлым портфелем под мышкой ван Эгмонт явился к мсье Гиду.

Модный пророк вставал поздно. Старого знакомого он принял в полдень. Подобно Теллюа в хоггарском шатре, он небрежно возлежал на диване в шелковых и изящных туфлях, смахивающих на дамские. Ван Эгмонт уселся напротив на непонятной металлической конструкции, долженствующей выполнять назначение кресла.

«Все то же — великолепные костюмы с набитыми ватой плечами и комариное тельце, — подумал бывший сноб. — Он немного пройдоха, но лицо разумное. Ничего. Если захочет — сможет помочь».

«Совсем другой человек: уехал элегантным парижанином, вернулся африканским зверобоем, — подумал настоящий сноб. — Лицо немного простоватое, но плечи, талия — м-м-м, такие мужчины мне нравятся: они вносят каплю острой ароматной горечи в нашу сладкую парижскую мешанину. Его следует приручить».

Ван Эгмонт начал излагать свою просьбу: нужно просмотреть книгу и помочь протолкнуть ее в печать. Потом они заговорили об Африке. Хозяин понимал гостя с полуслова, он сам недавно был там и уже напечатал эстетскую, не лишенную правдивости книгу о своем путешествии.

Мсье Гид не имел никаких убеждений, кроме одного — желания быть всегда оригинальным, и поскольку хорошее общество полагало, что чернокожие — это не люди, а двуногие животные, то он довольно храбро заявил противоположное: негры — это люди! К тому же в это время увлечение африканскими примитивами было последним криком моды, и вычурная книга Гида ловко попала в цель. Благодаря острому торговому нюху, который прекрасно уживался с изысканным снобизмом, заработал он немало. Мсье Гид, полируя розовые ногти, обычно повторял о себе: «Я живу в безвоздушном пространстве чистой эстетики».

Ван Эгмонт говорил много и опять увлекся, мсье Гид жеманно вскидывал монокль и с едва заметной насмешкой разглядывал неожиданного посетителя.

Потом литератор изящно поднялся с дивана, подсел к художнику за круглый стол и начал просматривать рукопись. Автор давал краткие объяснения.

— Но это просто потрясающе! Ах, какой вы даровитый! Гениально! — ласково ворковал мсье Гид, пытаясь взять ван Эгмонта за руку.

Если бы лесажевский Хромой Черт заглянул сверху в эту комнату, то он увидел бы странную карусель: круглый стол и двое мужчин на стульях кружатся вокруг него. Один, похожий на элегантного комара, наступает и храбро присаживается ближе и ближе. Другой, громоздкий и лохматый, трусливо бежит и непрерывно отодвигается

«Уф-ф, — вздохнул полной грудью художник, очутившись на улице. — Что за мерзкий тип! Какой-то липкий, а? Неужели и я был таким? Все равно, лишь бы он сдержал обещание…»

И мсье Гид сдержал его.

Ур-р-а-а!!! Первая удача!

— Слушайте, мой милый, — спустя неделю журчал по телефону житель поднебесья, — время сейчас очень тревожное и неустойчивое, вы сами это понимаете. Добиться от издателя согласия напечатать книгу нелегко. Какого издателя? Пока не решил… Не все ли вам равно? Того, который больше заплатит и поскорее напечатает, не так ли? Конечно, мой милый друг, кое-что придется слегка сократить, но вы не обижайтесь: каждый издатель хочет немного показать свою власть. Сокращения будут минимальные: здесь или там по фразе или даже по слову. Из-за такого пустяка вы не должны отказываться от выхода в свет книги! Она будет иметь шумный успех, это я вам обещаю. О, я вас умоляю, мой милый, не срывайте сами лавровый венок с собственной головы!

— Что же… Если это не будут сокращения принципиального характера, то я не против! — дрожа от счастья, отвечал художник.

— Отдельные фразы. Клянусь вам! Вздор! Но это не все. У меня к вам еще одна маленькая просьба. У вас есть неплохой рассказ. Называется «Люонга». Прелестная вещица! Восхитительная! Правда, она несколько бледновата на общем трагическом фоне книги. Вы понимаете, она лишена изюминки!

— Так выбросьте его и только! Лишь бы вся книга была в целом издана.

— Ах, эти мне талантливые счастливцы! Выбросьте и только. Нет, милый друг, я не хочу, я просто не могу выбросить этот маленький бриллиант. Его следует лишь более тщательно отшлифовать, слегка заострить его грани, и дать вещи полную законченность. Внутреннюю логику! Я по просьбе издателя набросал несколько строк и сейчас прочту их. Вы несколько перефразируйте и сейчас же продиктуйте окончательный вариант! Согласны?

— Но зачем такая спешка? Я подумаю, подберу слова и сдам концовку в течение недели.

В ответ из трубки звучит мелодичный смех.

— Неделя?! Ах, дорогой ван Эгмонт, жизнь так мимолетна, у издателя через неделю могут возникнуть новые планы. Его рвут на части, ему суют в руки материалы, его заговаривают до смерти! Или вы хотите быть оттесненным назад именно теперь, когда успех так близок? Я читаю мой набросок. Вы прослушайте и продиктуйте мне ваш — авторский текст!

Захлебываясь от восторга, мсье Гид прочитал несколько фраз, ван Эгмонт слегка их переделал. Все закончилось очень удачно: через несколько дней художник получил в качестве аванса кругленькую сумму.

В уютной гостиной состоялось радостное торжество: все сообща праздновали первую победу. Но именинником был не один ван Эгмонт: все поздравляли и ученого. Это его помощь обеспечила успех, это он указал правильный путь.

— Да что там, — скромно отмахивался тот. — Это не моя личная заслуга. Это торжество культуры. О, наша вековая культура! Теперь вы поняли, мсье ван Эгмонт, всю глубину смысла этого слова — интеллигенция?

Свершилось! Книга печатается, альбом почти готов. Мсье Гид, играя словами, сказал, что он недурной проводник — введя ван Эгмонта в литературу, он постарается ввести его и в круг издателей альбомов, репродукций и иллюстраций с небольшим подтекстом. Все зависит от успеха книги, а он будет, обязательно будет!

Ван Эгмонт, ободренный первой настоящей удачей, решился на новый шаг: поехать к Ромену Роллану и заручиться поддержкой этого писателя с мировой славой.

Ромен Роллан был не просто одним из крупнейших мировых писателей: он являлся воплощением западноевропейского гуманизма и совестью культурного мира. Еще в студенческие годы Роллан обратился ко Льву Толстому с вопросом о смысле и целях искусства. Маститый писатель ответил, что искусство должно вести народы к добру. Высокий идеализм и проникновенная человечность — вот заветы, переданные великим русским великому французу. Роллан подхватил это знамя и достойно понес его дальше. Его творчество пронизано одной идеей — призывом к человечности и свободе. В течение всей своей долгой жизни Роллан лишь конкретизировал этот призыв. Если в молодости он звучал несколько отвлеченно, то на склоне лет в романе «Очарованная душа», в своих статьях и в практике общественной деятельности автор прямо указал на необходимость революционного насилия для преображения мира. «Что может быть великолепнее? — восторгался художник. — Я еду к учителю!»