Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый

• Название: Витязь. Владимир Храбрый
• Автор: Владимир Афиногенов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-033800-7, 5-271-12871-7

О жизни и судьбе полководца, князя серпуховско-боровского Владимира Андреевича (1353-1410). Двоюродный брат московского князя Дмитрия Донского, князь Владимир Андреевич участвовал во многих военных походах: против галичан, литовцев, ливонских рыцарей… Однако история России запомнила его, в первую очередь, как одного из командиров Засадного полка, решившего исход Куликовской битвы.

---

Прочитав послание, Ягайло вскочил с трона и подбежал к стене, освещенной свечами, на которой была выложена из разноцветного стекла и египетской эмали карта Волыни, Гиличины и Русской земли. Эта карта была подарена еще Ольгерду, отцу

Ягайла, матерью, дочерью короля Бэлы. Князь литовский ткнул пальцем в рубин, обозначающий город Москву, и быстро заговорил, обращаясь к собравшимся в тронном зале панам. На выпуклом лбу забилась синяя жилка, на впалых щеках заиграл румянец, а темные глаза, доставшиеся от бабки-венгерки, заблестели.

- Панове, слышите крепкую любовь моего друга великого князя Олега Ивановича? Видите, что один князь Рязанский не хочет владеть Москвою…

Панове чуть ли не в один голос заговорили:

- Тебе подобает Москвою владеть. Гусиного пастуха Дмитрия изгнать, а все его города себе взять. А золото и серебро и все узорочье московской земли великому хану Мамаю передать. И рука твоя безмятежно княжить будет…

Обрадовался молодой и горячий Ягайло, воскликнув:

- Много вам вотчин и имущества дарую в земле московской.

Паны склонили перед господином свои головы. Лишь Бартяш тогда усмехнулся, но спрятал усмешку, низко наклонив голову.

И вот сейчас, возвращаясь от Мамая, принявшего как должное дары Ягайла, он все вспоминал слова Кореева, сказанные в пьяном застолье. А слова были о том, что Олег Иванович писал и великому князю московскому, предупреждая его о нашествии басурман. Как расценить это? Пьяный Кореев был… Да разве не понимал того, что за такие речи его голове топор палача полагается или смерть от удавки… А потом заговорил о библейском полководце Гедеоне, славном своими победами… О христианах… О православных и католиках… «Не прост ты, Епифан Кореев, ой не прост… А скорее, не прост и сам князь рязанский… Вон какую игру затевает», - раздумывал Бартяш, все более и более склоняясь к тому, чтобы попридержать горячую, нетерпеливую руку своего князя.

Посла Ягайло встретил не в тронном зале, как в прошлый раз посольство князя рязанского, а в палате для пиршеств, освещенной смоляными факелами. Не было на князе литой из золота короны и железного панциря с глухим воротом. Без головного убора, в плаще из камки, с коротким узким кинжалом на бедре вместо длинного меча князь казался еще стройнее и моложе. С ним был лишь один человек: канцлер - хранитель печати.

Ягайло спросил:

- Знаю тебя как мужа, твердого разумом. Какой он - великий хан Мамай? Воинство его крепко и многочисленно?

Бартяш, поклонившись, ответил:

- Милостивый государь мой! Все поведаю, без утайки. Хан Мамай - человек среднего роста и тучен. Разумом не очень тверд, в речи не памятлив, но очень горд. Воинов у него множество, но и они тоже гордости преисполнены. Если же против них выступит Дмитрий московский, то, полагаю, он их побьет.

Ягайло, услышав это, возмутился:

- Как смеешь ты такие слова говорить? Бартяш почтительно укорил:

- Я вам, мой господин, правду сказал. В этом деле не горячность нужна, а холодный разум.

Глава 5. МАУ-КУРГАН

На дворцовой площади конные нукеры плетками, а пешие пинками разгоняли толпу, оттесняя её к глиняным дувалам. В образовавшийся коридор вступил белый жеребец, гордо несущий на своей спине повелителя.

Ответы Дарнабы изгнали из сердца Мамая возникшие было подозрения об истинности прорицаний Фериборза. Теперь вступал «царь правосудный» в свой дворец успокоенный, полный надежд на будущее. Воспоминания о «блаженной обители», которая находится в стране русов и которую предстоит завоевать ему, великому из великих, вызывали на лице Мамая улыбку.

Вдруг в левой стороне живого людского коридора возникла суета, и, буквально прорвавшись через плотную массу толпы, под ноги белому жеребцу упала женщина с развевающимися волосами, завопив:

- Выслушай меня, о повелитель народов!.. Стоящий рядом тургауд занес было тяжелую, сплетенную из девяти ремней камчу, но Мамай жестом руки остановил его:

- Кто ты, женщина? - спросил «царь правосудный»: сказалось его умиротворенное настроение. В другой раз он бы сделал вид, что ничего не заметил, что позволило бы телохранителям забить или растоптать эту несчастную, посмевшую обратиться к нему.

- Я - Зухра, жена менялы Музаффара.

- Что ты хочешь? Знаю твоего мужа…

- «Царь правосудный»! После слов, что я сейчас скажу, ты можешь приказать убить меня. Но мой долг сказать правду и заступиться за честь бедного ребенка и за служанку Фатиму…

Дарнаба, стоявший сзади Мамая, насторожился.

- Повелитель, известно ли тебе, что Белый Лебедь, в прошлом язычница, была обращена там, на Севере, в христианку… И в Христово Воскресение она поцеловала русского мальчика как брата по вере… О, горе мне, полюбившей ту, которой уже нет в живых, - женщина, вцепившись пальцами в свои волосы, начала мотать головой из стороны в сторону. Потом подняла глаза, полные слез. - Великий из великих, не допусти еще одну несправедливость. Освободи Фатиму, которую я тоже знаю и люблю как дитя.

- Какую христианку?.. Что ты несешь?! - глаза Мамая налились кровью.

- Спроси Каракеша, подлого выродка, который знал обо всем и не заступился за Акку, - женщина поднялась и без всякого испуга взглянула в глаза повелителю.

По этому взгляду Мамай понял, что она говорит правду.

Он с силой вонзил шпоры в бока жеребца. Тот от неожиданности прыгнул вперед, наскочил на лошадь тургауда, куснул её за зад крепкими зубами и буквально влетел с «царем правосудным» в высокие ворота. Стражники в испуге прижались к холодным белым камням, боясь быть сбитыми и раздавленными.

Спрыгнув с коня, Мамай почти вбежал в царские покои, хлестнул камчой по мраморным плитам - резкий хлопок звонко раскатился под сводчатым потолком: прибежалислуги.

- Где Каракеш? Найти и доставить! - сдавленным голосом приказал повелитель.

Слуги исчезли. Через несколько минут бывшего шамана, вырванного из объятий красивой невольницы, полуодетого, бросили к ногам «царя правосудного». Мамай стоял с камчой в руке, даже не переодевшись после дороги. Каракеш, не понимая, что случилось, упал на колени и пополз к повелителю, чтобы поймать край его пыльного халата и приложиться к нему губами. Мамай поднял его голову носком сапога и ударил камчой по лицу, взвизгнув при этом:

- Ты скрыл, что Акку была христианка?!

- Я… я… - пролепетал перепуганный насмерть Каракеш. - Меня не спрашивали…

- Не спрашивали?! Ах ты, ты… - ревел Мамай, и шея его багровела: - Белый Лебедь… Звезда Севера… - Он устало опустился на подушки возле фонтана и махнул рукой в сторону Каракеша. - Содрать с него шкуру…

Истошный крик огласил покои.

В пыточной бывшего шамана подвязали под мышками, веревку пропустили через деревянный блок и подняли. Один из палачей натренированными движениями сделал на груди и спине Каракеша надрезы, двое других, оголенных по пояс, с толстыми мускулистыми руками, похожими на ноги буйвола, просунули под надрезы пальцы и разом рванули вниз. Кожа чулком сползла, обнажив кровавое месиво, которое секунду назад именовалось человеческим телом. Каракеш завращал от дикой боли вылезшими из орбит глазами, изо рта у него вывалился язык. Несколько минут бывший шаман еще жил…

К вечеру Мамай снова велел привести к нему оседланного аргамака. При свете факелов в сопровождении тургаудов он выехал за городскую черту и поскакал в сторону Мау-кургана - холма печали. Подъехав к нему, жестом руки оставил телохранителей, а сам взобрался на холм, сел на вершину и устремил свой взгляд, сделавшийся неподдельно печальным, на темные во все более сгущавшихся сумерках воды могучей реки Итиля, на дне которой была похоронена последняя и, может быть, единственная настоящая любовь…

А в это время в пределы Золотой Орды медленно вступала многотысячная армия Батыра, ведомая им с Кавказа. Об этом сразу доложили Мамаю конные разъезды.

Мамай обрадовался:

- Войско моего битакчи! Хорошо!

Вид огромного воинства всегда возбуждающе действовал на повелителя - его жизнь прежде всего была подчинена бранному делу; только на поле боя, среди стука копий о щиты, среди предсмертных криков, ржанья коней и свиста стрел он чувствовал себя великим…

Мамай велел позвать своего векиля[78]. Взял у него ключи от подвала, где содержались узники, которым еще предстоял допрос, и сам, один, держа в руке серебряный поставец с толстой зажженной свечой, пошел вниз. Открыл одну из дверей. В нос ударил затхлый, смешанный с плесенью воздух.

Повелитель поднял свечу повыше и в углу на грязных матерчатых подстилках увидел скорчившуюся женщину в рваном халате и шароварах.

- Фатима! - с жалостью произнес «царь правосудный».