Владимир Афиногенов - Витязь. Владимир Храбрый

• Название: Витязь. Владимир Храбрый
• Автор: Владимир Афиногенов
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-033800-7, 5-271-12871-7

О жизни и судьбе полководца, князя серпуховско-боровского Владимира Андреевича (1353-1410). Двоюродный брат московского князя Дмитрия Донского, князь Владимир Андреевич участвовал во многих военных походах: против галичан, литовцев, ливонских рыцарей… Однако история России запомнила его, в первую очередь, как одного из командиров Засадного полка, решившего исход Куликовской битвы.

---

- Да ведь и инокам приходится добывать в поте лица хлеб насущный. Мы на стрелу рыбу берем…

Лесоруб глянул на Дмитрия Ивановича и отвернулся. Потом снова посмотрел на него. Это не ускользнуло от внимания Бренка.

- Дальше вам волков, я полагаю, опасаться нечего, - продолжал чернобородый. - Как только за Оку выедете, и сразу полем, если вам к Пронску путь держать… Волки там сытые ходят, по полю кони и людские тела вразброс, еще не убрали. Где прошел Мамай, там много корму волкам…

Лесоруб снова пристально посмотрел на великого князя. В его глазах Дмитрий уловил удивление и что-то вроде испуга и вдруг вспомнил и эти глаза, и черную, как смоль, бороду, и даже топор - не этот ли, засунутый у него за пояс?! - которым мужик рубил ордынцев и кричал: «Знай наших, коломенских!»

«Узнал, что ли, меня?» - подумал князь. Но чернобородый, не глядя больше на Дмитрия, повернулся в сторону мурьи и крикнул:

- Филька! Слышь! Еда готова?

Из отверстия вылез по пояс давешний парнишка и, вытирая рукавом рот, ответил:

- Готова, батя. Я уж и свечи затеплил, залезайте.

Лесоруб оборотился к Пересвету:

- Это сын мой, Филька. Смышленый малец.

- Да, говорили мы с ним. Люди вы наши - монастырские. А тебя как зовут? - спросил Пересвет.

- Акимом. Мы ведь у нашего игумена Пафнутия в кузнецах пребываем. А лесуем временно: вот как железо прибудет - купцы, должно быть, везут, реки-то льдом покрылись, - начнем мечи ковать, щиты, кольчуги. Скоро понадобятся, я так полагаю. Да отольются Мамаю слезы наших детей, матерей и жен, - чернобородый сжал рукоять топора. - А вы как думаете, иноки?

- Отольются! - убежденно сказал князь Владимир Андреевич…

Как только «монахи» отъехали, Аким подозвал к себе сына и спросил:

- Знаешь, кто вот там у сосны суп хлебал из котелка?

- Нет, не знаю.

- Это сам великий московский князь Дмитрий Иванович.

- Да неужто?! А я с ним как с простым монахом разговаривал: что на ум приходило…

- Знать, хорошо приходило, раз похвалили тебя… А я его сразу признал, хоть он и под инока вырядился. Я ведь с ним на Воже-реке рядом бился. Ты смотри, ни слова никому! Понял? Знать, надобно ему под монашеской одеждой какие-то дела вершить. Может, на людей решил посмотреть да узнать: готовы ли они с Ордой еще раз встретиться в битве.

- Понял, батя! - заверил Филька.

А «монахов» дорога вела вглубь Красной рамени: по обе стороны лес стоял сплошной непролазной стеной, - подними голову, покажется, что находишься на дне глубокого колодца.

Догнали несколько подвод, груженных распиленными, но еще не ошкуренными бревнами, - лесины к Оке везли для вязки плотов тоже монастырские люди.

Бренк тронул князя Дмитрия за рукав.

- Великий княже, а сдается мне, что чернобородый узнал твою настоящую личность… Я наблюдал за ним. Уж больно долго смотрел на тебя и хитро щурился.

- Не знаю, как он, а я признал его точно. - И великий князь рассказал о том, как орудовал Аким на поле битвы своим топором. - Крепок русский человек в своей справедливой злобе… Возьми ордынца, он наших пока числом берет, но у него нет справедливой злобы - дерется под страхом смерти: повернет назад - свои же прикончат, вот и визжит на коне, крутится, как налим на сковородке… А русский человек силен правотой своего дела. Я так разумею, - заключил Дмитрий Иванович.

Красная рамень вдруг неожиданно кончилась, дорога повела на холм, а оттуда - в поле, потом началась Черная рамень, но деревья здесь были кривые и низкорослые… Вот почему лес рубили только в Красной - ближний от реки лес годился только на дрова.

На другой день утром выехали на левый берег Оки. В Коломенском монастыре звонили к заутрене. Посовещавшись, решили Коломну объехать и переправиться через Оку в том месте, где впадает река Москва и берега поотложе.

Взошло солнце. Лучи его, разбежавшись по земле, оживили золото на куполах церквей, и оно засверкало, радуя глаз. Показалось, что и колокольный звон стал веселее и напевнее…

Пересвет подумал, что в это время в обители Сергия все давно на ногах. Уже отслужили молебен в срубленной из дуба просторной церкви, разговелись моченой в жидком меду брусникой.

Представил Пересвет, как Радонежский без рясы - в белой длинной холщовой рубахе, лаптях - колет дрова и складывает их в штабель возле поварни, зорко оглядывая все вокруг. Старец - небольшого роста, узкогрудый, но знает весь русский народ - какое большое сердце, радеющее за всех, - и за простых смердов - бьется в его тщедушном на вид теле. Лысая голова отца Сергия неправильной формы, удлиненная в затылке и походит на хорошо выскобленный надутый пузырь. Но как же ясны и красивы мысли великого старца.

И как бывало часто: невольно залюбовавшись им, Пересвет делает неправильный уворот и тут же получает от Осляби удар по шее мечом плашмя. Так велел Сергий: пока другие монахи работают по хозяйству вместе со своим настоятелем - потрошат рыбу, солят её, вялят, маринуют грибы, заготовляя впрок на зиму, сбивают деревянные кадки, рубят из сосны новые кельи - да мало ли дел в монастырском хозяйстве! - два чернеца, два бывших боярина Родион и Александр, одинаково огромного роста, оголенные до пояса, рубятся на мечах или же упражняются на луках и копьях. Для этого за поварней стоит специальный щит на столбах, вкопанных в землю. Когда кто-нибудь промахивается, пономарь на колокольне заливается смехом, а отец Сергий, глядя на богатырей, укоризненно качает головой.

Светловолосый Пересвет при этом краснеет, а если случается промах у Родиона, тот хмурит свои черные брови да теребит узловатыми толстыми пальцами крепкий подбородок.

Отец Родион смуглолиц, с темными, выразительными глазами ведуна. Было дано ему свыше угадывать судьбы людские. Будучи боярином в городке Любутске на Оке, где он родился и вырос, когда брал в жены синеглазую Марфу, знал уже, что погибнет она от рук одного ятвяжина из войска литовского князя Ольгерда. Так и случилось. Но не мог не жениться на ней, присушила Марфа его сердце.

Когда подошел к городку Ольгерд и стал приступом брать, его, стойко сражались любутские мужики, да мало было сил… Спасибо Дмитрию Ивановичу - выручил… Только на второй день к вечеру нашел Ослябя в деревянных развалинах Марфу с ножом в спине и рядом с ней скорчившегося от немой тоски семилетнего сынишку Якова…

Жену похоронил, Якова отдал на воспитание своей сестре, а сам ушел в обитель к отцу Сергию. Думал, в молитвах свою душевную боль успокоить, но уверил настоятель: нельзя быть похожим на человека, который просыпается, когда солнце уже в зените… Понял смысл мудрых слов великого старца Родион: для воина только через отмщение врагу лежит путь к успокоению.

В ту пору Пересвет полюбил княжескую дочь. И та уверяла, что любит его, но, повинуясь отцу, вышла замуж за равного. Александр, отчаявшись, ушел в монастырь, стал иноком Пересветом, но, как и его брат по обители Родион, понял здесь после бесед с настоятелем, что у человека, помимо своей личной боли, в это грозное время должна-быть другая - более возвышенная и благородная - боль за поруганную врагом землю Русскую…

Обогнули низом Коломну, переправились через Оку. Пообедали, сменили лошадей и снова продолжили путь. Сразу за Коломной открылись чудовищные разрушения, дела рук Мамая. Прав оказался чернобородый лесоруб: пищи волкам здесь хватало с избытком…

Сейчас границы ужасных опустошений и кровавой резни отмечали стаи воронов, круживших над пепелищем крестьянских домов. Всюду лежали тела убитых и замученных, полузаметенные снегом, - хоронить было некому. Только проезжая вдоль бывшего села, от которого остались лишь зубья печных труб увидели живых людей. Они появлялись на обочине дороги будто из-под земли: да так, собственно, и было, потому что жили они сейчас в наспех вырытых землянках рядом с выгоревшими своими избами. Худые, изможденные, с опухшими от голода лицами, с синими телами, едва прикрытыми какими-то лохмотьями, они тянули руки, похожие на плети, и беззвучно повторяли:

- Хлеба!

У них не осталось сил даже говорить, и лишь по движению губ можно было догадаться, о чем они просят…

С краю деревни, в небольшом овраге, заваленном трупами, увидели женщину в каком-то странном балахоне, скорее похожем на саван, порванный в нескольких местах, через прорехи просвечивало грязное, все в синяках тело. Волосы её были растрепаны и паклей свисали на плечи и спину. Она становилась на колени подле смерзшихся трупов и начинала выть, словно голодная волчица, потом поднималась, запрокидывала назад голову, как-то странно скалила зубы, вся содрогаясь, будто тряслась в яростном смехе, и царапала грязными ногтями себе лицо. Глаза её неистово блестели, и в морозной тиши металлически страшно звучал её смех, прерываемый воем.