Юрий Безелянский - Улыбка Джоконды: Книга о художниках

• Название: Улыбка Джоконды: Книга о художниках
• Автор: Юрий Безелянский
• Издательство: Радуга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-05-004742-0

«Улыбка Джоконды» – книга о живописцах. Под одной обложкой собраны литературные портреты девяти знаменитых художников Запада и пяти российских, от Леонардо да Винчи до Константина Сомова. Реалисты, импрессионисты, модернисты и великий сюрреалист Сальвадор Дали… Все они представлены в полноте и биении жизни, со своими страстями и страданиями, с любовными увлечениями и поисками своего места в искусстве. А открывается книга интригующим исследованием самого популярного в мире полотна – портрета Моны Лизы. Это почти детективная история о том, как создавалась картина, кто на ней изображен, как уже 500 лет длятся попытки разгадать загадочную улыбку Джоконды, как была украдена картина, и о многом другом, что интересно не только любителям живописи, но и массовому читателю.

---

Не входит в душу – значит, не способна волновать. И нечего ломать копья.

Потом грянула первая мировая война, и буря вокруг «Джоконды» сама собой улеглась. Но после окончания войны споры и шум поднялись вновь. Нашлись знатоки, у которых руки чесались свергнуть с пьедестала леонардовское «чудо». В 1920 году в журнале «Дада» художник Марсель Дюшан пририсовал Моне Лизе издевательские пышные усы, похоронив под ними «загадочнейшую из улыбок».

Отвечая на вопрос одного из журналистов, что он думает по этому поводу, Сальвадор Дали ответил:

«Я большой поклонник Марселя Дюшана, того самого, что проделал знаменитые превращения с лицом Джоконды. Он подрисовал ей малюсенькие усики, кстати, вполне в далианском стиле. А внизу фотографии приписал мелкие, но вполне различимые буковки: “ЕНТП”. Ей нев-тер-пеж! Лично у меня эта выходка Дюшана всегда вызывала самое искреннее восхищение, в тот период она, помимо всего прочего, была связана и с одной весьма важной проблемой: надо ли сжигать Лувр?..»

Лувр, слава Богу, не сожгли!.. А мы снова обратимся к разглагольствованиям Дали:

«Когда Леонардо работал над Джокондой, он был влюблен в свою мать. Совершенно бессознательно он писал некое существо, наделенное всеми возвышенными признаками материнства. В то же время улыбается она как-то двусмысленно. Весь мир увидел и все еще видит сегодня в этой двусмысленной улыбке вполне определенный оттенок эротизма. И что же происходит со злополучным беднягой, находящимся во власти Эдипова комплекса, то есть комплекса влюбленности в собственную мать? Он приходит в музей. Музей – это публичное заведение. В его подсознании – просто публичный дом или попросту бордель. И вот в том самом борделе он видит изображение, которое представляет собой прототип собирательного образа всех матерей. Мучительное присутствие собственной матери, бросающей на него нежный взор и одаривающей двусмысленной улыбкой, толкает его на преступление. Он хватает первое, что подвернулось ему под руку, скажем камень, и раздирает картину, совершая таким образом акт матереубийства. Вот вам агрессивное поведение, типичное для параноика…» («Дневник одного гения». 13 мая 1956 года).

Но и сам Дали не удержался и бросил камень в Джоконду – пустил по свету ее портрет, пририсовав собственные глаза, усы и руки. На изумленного зрителя взирает некое новое существо – Джоконда-Дали.

Но все эти живописные выходки и эскапады ничего не могли изменить: Джоконда прочно вошла в жизнь цивилизованного мира. Из объекта искусства она легко превратилась в предмет коммерции: оказалось, что образ загадочно улыбающейся Моны Лизы хорошо продается. И вот Джоконда замелькала на товарных знаках многих торговых фирм. Мона Лиза улыбалась с флаконов духов и бутылок минеральной воды, ее головка украшала корсеты и коробки сигар, крепкие напитки и противозачаточные пилюли. Джоконда воцарилась повсюду. Ее изображения распродают по сей день, точно горячие булочки. Джоконда стала приправой к любым товарам. Джоконда пошла нарасхват!..

Явление Джоконды Москве

Итак, что бы ни говорили критики, Джоконда – предмет настоящего культа. Ей поклоняются. Ее обожают. Английский премьер-министр, большой политик и самодеятельный художник Уинстон Черчилль добился редкой возможности прикоснуться к картине рукой (для этого надо быть Черчиллем!). Французский министр Андре Мальро рассыпался в изощренных похвалах: «Леонардо идеализировал душу женщины, тогда как древние греки предпочитали идеализировать черты лица. Смертная с божественным взором одержала победу над богинями, лишенными взора».

Многие не могли выразить свои чувства словами так красиво, как это сделал Мальро (ведь он к тому же и писатель), и выражали их другим способом. Так, Леон Мезюка оставил свое небольшое частное предприятие ради форменной фуражки смотрителя в Лувре. Часы, которые он проводил, сидя на стуле около «Джоконды», он считал самыми лучшими в своей жизни.

Однако млели не все. Если поэт Гийом Аполлинер на дух не переносил портрета Моны Лизы и хулил его в своих выступлениях, то нашелся фанатик, который попытался уничтожить картину Леонардо. Это случилось в 1956 году. Сумасшедший лишь успел проткнуть ножом руку Моны Лизы, как был схвачен и повержен на пол. После этого случая охрану в музее усилили. Картину снабдили специальной сигнализацией, поместили в охранный короб. Короче, Джоконда находится в Лувре, как в тюрьме, под бдительным присмотром. Раз в год в сопровождении полицейского эскорта ее отправляют на медицинский осмотр, художники-реставраторы внимательно осматривают картину и прослушивают ее, как пациентку, живую женщину.

Во вторую мировую войну, в период оккупации Франции, Джоконде пришлось пережить исход. Ее тайно перевезли из Парижа в машине «скорой помощи», снабженной пружинистыми подвесками, в Ментабан.

Впоследствии французское правительство приняло специальное постановление о том, что картина не должна более покидать пределы Лувра и Франции. Долгие годы божество по имени Джоконда неотлучно пребывало в родном музее. Исключение было сделано для двух стран – США и Японии.

В июне 1974 года «Джоконду» привезли в Москву. О, это была целая дипломатическая операция! Посол СССР во Франции Червоненко направил в Москву шифровку, в которой сообщал, что «гостящая» в то время в Японии Мона Лиза будет возвращаться домой самолетом и для дозаправки сделает остановку в Москве. Поэтому… Дальнейшее ясно: и мы хотим Джоконду! Министр иностранных дел Громыко доложил о желании видеть Джоконду председателю Совета министров СССР Косыгину, тот – Брежневу. Леонид Ильич дал указание связаться с французским правительством и просить разрешения погостевать Джоконде у нас. Французы не возражали, но потребовали сделать для портрета специальный ящик, чтобы хранить его как зеницу ока. Наши умельцы всего за неделю создали уникальный контейнер с пуленепробиваемыми стеклами. Оправа была готова, и в нее бережно вставили бесценный бриллиант.

Когда в Москве узнали, что покажут «Джоконду», у Музея имени Пушкина выстроились многокилометровые очереди, чтобы хоть мельком взглянуть на знаменитую Мону Лизу. Столько о ней слышали и читали, и вот редкая возможность увидеть ее своими глазами (о поездке в Париж мечтать тогда не приходилось!). Гостью выставили в специально оборудованном отдельном зале. В течение 15 секунд (именно столько времени отводилось каждому зрителю) москвичи и гости столицы могли оставаться с Джокондой тет- а-тет и погрузиться в ее бездонные темные бархатные глаза, чтобы потом в течение многих часов и дней находиться в состоянии очарования, все вспоминая и вспоминая неповторимые глаза и улыбку Джоконды.

Александр Коваль-Волков разразился стихами:

В музее на Волхонке
нынче праздник:
столица принимает Мону Лизу.

И далее следовали строки о Леонардо да Винчи:

Он вдруг увидел женщину, с которой
так радостно
писал свою Джоконду…
Смотрел он долго на нее и думал
о верности, что окрыляет сердце,
ее не одолеет мгла столетий,
она, неповторимая Джоконда,
обворожит людей любой эпохи,
лучу его любви лететь сквозь время,
и перед ним,
он знал, бессильна вечность…
И не ошибся.

Типичные советские стихи о «верности, что- окрыляет сердце». Как хорошо, что мы избавились от слов-лозунгов!

29 июля после сорокапятидневного пребывания в Москве «Джоконда» вернулась в Лувр. От того исторического визита остались газетные и журнальные отчеты, репортажи, статьи и заметки. «Посмотрите, – писал обозреватель «Огонька», – как, подобно подсолнечникам, поворачиваются лица людей, как светлеют лица зрителей в эти считанные секунды. И внутренний диалог потом неотвратимо долго будет звучать в душе каждого… Она близка, необходима людям. Мона Лиза стала частью нашей жизни».

Узнаю свой народ. Джоконда для нашего брата никакой не вампир, никакой не сфинкс, никакая не демоническая химера, а икона, на которую надо тихо молиться и благоговеть перед ней. Мы или почитаем что-либо, или уничтожаем. В данном случае «Джоконда» Леонардо явилась для большинства откровением, словно «Троица» Андрея Рублева. Только заморским, а стало быть, даже более притягательным. Но это, естественно, в массе. У отдельных людей вспыхивали свои особые чувства и мысли. Поэт Петр Вегин отразил их в пространном стихотворении «Джоконда в Москве». Вот оно полностью:

Я относился к ней,
как если бы она была
визитной карточкой синьора Ренессанса.
Глядя на очереди, опоясавшие музей им. Пушкина,
я вспоминал послевоенные голодные очереди за хлебом,
и на левой руке у меня
проступал сквозь время
мой номер – 797.
Пожалуй, я бы уже попал на Джоконду.
Я любил Леонардо за две вещи.
Несколько лет назад
я был в доме, где он родился, –
это в горах,
недалеко от старинного городка Винчи.
Я часто туда летаю. Без помощи Аэрофлота.
И вообще мне было не до Джоконды –
я был в состоянии стресса,
болело сердце, и мучительная пытка любви,
кажется, подходила к концу.
Какая тут Джоконда?
Но женщина с глазами До Ре Ми
произнесла голосом блюза:
– Как можно? Это же невежество! Ты должен… –
Может быть, До Ре Ми, может быть,
но сердце есть сердце…
В итоге я поддался общему ажиотажу,
и, благодаря красоте До Ре Ми
и моему невежеству,
я получил возможность
глазеть на Джоконду не минуту,
как все нормальные люди,
а целый час!
в пустом зале!
без всякой очереди!
сидя в кресле!

«Господи, за что мне такое мученье?»
Для начала я постоял,
скрестив по-наполеоновски руки, – все же неловко
сразу усесться в кресло при женщине.
Потом сел. Проходит минута.
Я сижу. Она висит.
Сзади чье-то взволнован но-восторженное дыхание.
Сердце покалывает. Еще минута.
В голову лезут всякие слухи о Джоконде,
что она – мужчина, и вообще…
Вообще я здесь умру, это наверняка –
вот уже я не слышу дыхания сзади,
вот уже боковое зрение отключается,
уже ни рук, ни ног не чувствую,
и только ее лицо,
таинственное, непроницаемое,
все ближе –
может, это лицо Смерти? – тогда
не так уж страшно умирать –
таинственное лицо все ближе,
ближе, и вот я уже прислоняюсь щекой
к ее щеке со странной мыслью:
«А успела ли высохнуть краска?»
Прощайте, До Ре Ми! Какая в сердце боль!
И вот она улыбнулась,
как, помнится, улыбалась мама,
и медленно взяла меня за руку
(а куда теперь торопиться?) и произнесла:
«Не надо бояться…» –
и вслед за этим
двумя пальцами,
как берут из костра горячую картошку,
достала из меня сердце.
«О, какое обидное слово застряло в сердце твоем! –
и вытащила что-то, похожее на
колючку
проволочного заграждения. –
Вот и все, до свидания, живи!»

Я очнулся
оттого, что сердце мое стучало
на весь зал, на весь музей
и, может быть, даже на весь мир,
и это слышали все, кроме До Ре Ми.
Все, все, все оглядывались на меня –
и ропщущая очередь,
и постовые на перекрестках,
и хипповые парочки,
и старики…
«Какая таинственная улыбка!» – обращались они
друг к другу.
Но я не слышал этих слов. Я шел, шепча:
«Ты, ручеек очереди,
вытекающий из великой реки человечества,
ждущего хлеба,
вы, меняющие красный свет на зеленый,
молоденькие постовые,
вы, в летящих такси целующиеся безмятежно,
пусть с нами будет все,
что может с нами быть,
пусть с нами будет все,
что быть не может.
Искусство жаждет нас
сильней, чем мы –
искусства.
Все, до свидания, До Ре Ми.

(1976)