Михаил Евзлин - Космогония и ритуал

• Название: Космогония и ритуал
• Автор: Михаил Евзлин
• Издательство: РАДИКС
• Жанр: Эзотерика
• Год: 1993
• ISBN: 5-86463-018-7

Важность космогонии и других генерационных процессов для современного «онтологического» восприятия действительности, проблема космического равновесия, соотношение между «божественным» и «хтоническим», конструктивным и деструктивным, взаимосвязанность мифа и ритуала, «реальность» сотворения мира — вот основные темы, анализу которых на примере конкретных текстов самых разных мифопоэтических традиций (от вавилонской до ведийской, древнегреческой и каббалистической), жанров и эпох (от космогонических поэм и эпических памятников до н. э. до авторских произведений XIX в.) посвящена эта книга.

В остальном — «Книга, лежащая перед читателем, говорит сама за себя» (из предисловия B.H. Топорова).

---

Итак, чтО определяет структуру ритуала? С точки зрения „витально-биологической“ ответ, по всей видимости, будет состоять в том, что структура определяется необходимостью „выживания“, „сохранения рода“. „Необходимость“ в данном случае — новое воплощение древнего Deus ex machina. Во-первых, сама по себе необходимость пуста, она не существует отдельно от вещи. Вещь же существует как структурное единство, т. e. как внутреннее и внешнее различие. Необходимость, таким образом, возникает как динамическое взаимодействие элементов, которые образуют структуру. „Необходимость“ здесь является тем, что необходимо для функционирования системы, иными словами, не система есть следствие абстрактной необходимости, но необходимость есть выражение конкретной нужды системы, которая равнозначна условиям, при которых система может функционировать (существовать, развиваться). Это значит, что необходимость „испытывается“ существующей системой, которая при изменившихся обстоятельствах генерирует („активизирует“) новые элементы, т. е. развивается. Поэтому утверждение „необходимость порождает систему“ абсурдно как с логической, так и с „натуральной“ точки зрения. Программа есть развивающаяся система, которая „реагирует“ только на те ситуации, которые в ней „предусмотрены“. Эти „предусмотренные“ элементы актуализируются не в силу „чистой“ необходимости, а конкретной, вызванной, с одной стороны, изменившимися обстоятельствами, а с другой, императивом „приспособления“ к новой ситуации.

Но если не необходимость создает „программу“, тогда что является ее prima causa? Из кибернетики мы знаем, что программу пишет программист. Отчего бы и в отношении „программы-архетипа“ не предположить, как гипотезу, разумеется, некоего Программиста. Такая гипотеза представляется наиболее логичной.

V. Миф и история

10. Кровь и Чернила, или тайны Грааля

Грааль и История

Изобретатели „священного“ китча, претендовавшие на обладание „священной наукой“, вечной и неизменной, передаваемой по темным закоулкам истории, в свое собрание символов не могли не включить в качестве одного из экспонатов легенду о св. Граале[333]. В книге Ф. Дзамбона[334] легенда Грааля анализируется — главным образом на материале романа Робера де Борона Joseph d'Arimathie — прежде всего с точки зрения „семантических напластований“, что противопоставляет книгу Φ. Дзамбона как сочинениям „историческим“, так и „символическим“. Блестящий филологический анализ соединяется в ней с глубокомысленной интерпретаций фундаментальных значений secrez dou Graal.

Человеческую историю можно представить как историю сменяющихся знаковых систем. Это представление предполагает существование некоей исходной точки, первознака, архетипической схемы, которая обнаруживается прежде всего в ритуально-мифологических системах. Первознак следует отличать от позднего представления о символе как о конкретном обозначении трансцедентной реальности. Первознак не представляет символически реальность, но сам является реальностью или генерирующим ее принципом. „Смешение“ знака с реальностью, которое характеризует „примитивные“ представления о мире, определяется не „неразвитостью“ или „алогичностью“ архаического мышления, а знаковой „природой“ реальности. Реальность есть реальность, поскольку она обозначена. В первоначальное безразличие, в хаос вносится некая точка, которая, по словам М. Элиаде, нарушает „гомогенность“ пространства[335]. Из этой первоточки „вычленяются“ все последующие противопоставления (небо и земля, космос и хаос). Эти противопоставления становятся возможными, поскольку нарушено начальное безразличие и в „гомогенность пространства“ внесено нечто, что ее „разрывает“ и ей противостоит.

Выяснение литературных источников текста Робера де Борона становится историей „семантических напластований“, историей знака, который генерирует новую реальность — grant Estoire dou Graal. Иосифу Аримафейскому в темнице является воскресший Христос и передает ему сосуд со своей кровью и сообщает „тайны Грааля“, хранителем которых он становится. Сосуд с кровью Спасителя и „тайны“ становятся центром новой истории, которая есть «una Storia occulta della Salvezza incentrata sul Graal»[336] («Тайная история Спасения, сосредоточенная вокруг Грааля»). Secrez dou Graal раскрываются по мере свершения Истории, т. е. тайна Грааля есть тайна Истории. Но история существует как свершение, как целенаправленный процесс, предполагающий наличие субъекта истории, который и является творцом значений, поскольку история для того, чтобы быть подлинной реальностью, должна иметь значение, быть означенной.

В Joseph d'Arimathie этим „субъектом“ становится Иосиф Аримафейский, которому вручается сосуд с кровью Христа и сообщается его тайна. Отношение сосуда и тайны можно представить как отношение знака и значения.

Космогонический архетип и secrez dou Graal

О значении „космогонического архетипа“ для архаического сознания М. Элиаде говорит: «космогония есть архетип всякого „творения“»[337]. Космогонический архетип можно определить как схему творения вообще. Всякое действие, божественное или человеческое, есть создание/творение чего-то нового, совершающееся согласно формальной схеме космогонического архетипа. К. Г. Юнг определяет архетипы как „формы без содержания“[338]. Как и всякая „чистая форма“ или схема, архетип есть абстрактный принцип, который должен „активизироваться“. Схема творения может быть представлена как серия противопоставлений[339]. В гелиопольской версии космогонического мифа[340] бог Атум появляется из хаоса — Нуна („создавший сам себя“). Из себя самого он рождает первую пару богов: Шу и Тефнут (бога воздуха и богиню влаги). Те в свою очередь рождают Геба и Нут (богиню неба и бога земли). Эта вторая пара рождает следующих четырех богов: Исиду и Нефтиду, Осириса и Сета. Теогонический процесс разворачивается здесь по следующей схеме: 0—1—2—2—4. В начальном хаосе возникает первоточка, которая представляет первое противопоставление определенного неопределенному. Это неопределенное (хаос) можно обозначить как ноль. Первоточка противостоит хаосу как единица нулю. Единица и ноль символизируют первоопределенность и первонеопределенность. „Выделение“ точки из первоначального безразличия (единицы из нуля) возможно рассматривать как первую активизацию/актуализацию космогонического архетипа.

Гелиопольская теогоническая схема представляет развитие основной трехчленной схемы. „Единица“ является как противоположность нулю, „два“ — „единице“. Эта противоположенность может интерпретироваться как „два бога“ (богиня влажности — бог воздуха) или как „другое“. По гесиодовской схеме из хаоса возникает Земля (Гея), Тартар, Эреб, Нюкс, Эфир и Гемера (Theog., 123–125). Все эти „элементы“, кроме Земли, представляют не действительные противоположности, но символические обозначения явлений, сопровождающих процесс выделения первоточки из Хаоса. Первотьма как бы „пронизывается“ светящейся точкой, появление которой порождает „феномены“, которые обозначаются как Тартар, Эреб, Нюкс, Эфир, Гемера. Земля (Гея) порождает из себя Небо (Урана), т. е. выделяет из себя свою противоположность (Гея же прежде всего родила себе равное ширью / Звездное Небо. Hes., Theog., 126–127). Дальнейшее теогоническое движение происходит довольно беспорядочным образом, пока не устанавливается новый олимпийский порядок, который в своей законченности соответствует гелиопольской эннеаде, обозначающей завершение космогонического процесса в верхних слоях бытия. Эннеада — упрощенный образ этой завершенности. Греческая мифология в этом отношении менее схематична. В ней сохраняется неуверенность в стабильности нового космического порядка: чудовища нейтрализуются, Тифон сбрасывается в бездну, титаны заключаются в Тартар, Эриннии становятся Эвменидами, но при этом не исчезает ощущение непрочности установившегося порядка.

В аккадской космогонической поэме Энума элиш первоматерия как бы двоится, определяясь как Апсу и Тиамат — персонификации первовод. О них говорится: «Их воды сливались в одно тело» (I, 5)[341], т. е. до того, как они разделились, они были одним — водой. Из воды (Апсу-Тиамат) возникают Лахма и Лахама, которые в свою очередь порождают Аншара и Кишар. Эти последние рождают Ану[342], который рождает Нудиммуда (Эа), после чего боги начинают беспорядочно множиться и беспокоить своего прародителя Апсу, который решает их уничтожить, дабы восстановить первоначальный свой покой. Эа убивает Апсу, спасая богов от уничтожения или обратного их поглощения в первоводах. Вторая часть поэмы, главным героем которой является бог Мардук, сын Эа, по сути дела, повторяет первую часть. Победу над Тиамат можно рассматривать как окончательную победу над первохаосом, в результате которой устанавливается новый космический порядок. Мардук разделяет мертвое тело Тиамат на две части — небо и землю, „заперев“ ими «ее воды» (IV, 139), т. е. поставив предел проникновению в мир размывающих и поглощающих его вод хаоса.