Майя Плисецкая - Тринадцать лет спустя

• Название: Тринадцать лет спустя
• Автор: Майя Плисецкая
• Жанр: Биографии и Мемуары

Вторая книга воспоминаний выдающейся отечественной балерины Майи Михайловны Плисецкой, охватывающая события 1993–2006 гг., произошедшие после написания первой книги «Я, Майя Плисецкая…», впервые изданной в 1994 году.

---

Забегая вперед, скажу, что все состоялось. Но двумя неделями позже. И прошло отменно.

Вторая причина была презентация моей книги «Я, Майя Плисецкая...» в Нью-Йорке, только что вышедшей на английском языке в издательстве Yale University Press. Презентация была назначена на 16 сентября. Элен в телефонном разговоре подтвердила, что все состоится в намеченный ранее день.

Мы вылетели в Нью-Йорк. Контроль при вылете был умопомрачительный. В каждом пассажире подозревали террориста. В каждой пуговице — взрывное устройство. У меня отобрали крохотную маникюрную пилочку. А с Родионом долго препирались в связи с обнаруженным в его кармане чемоданным ключом непривычной конфигурации. Ножи для авиазавтрака наши стюардессы выдавали пассажирам пластиковые. Но вилки были железные. Не поступила команда? Или вилка к смертоносному оружию не была причислена?..

Истерика — плохой помощник разуму. Теперь пассажиры европейских и американских рейсов садятся в самолет с прозрачными пластиковыми мешочками. Там жизненно необходимые лекарства и рецепт лечащего врача. Снимают обувь, брючные пояса. Процедура проверки тянется долго и тупо. Образуются очереди. Наш знакомый, планировавший лететь из Лондона в Москву, простоял пять часов у входа в аэропорт Хитроу. Но даже не попал внутрь. И вернулся домой ни с чем.

Борьба с террором необходима. Опять вспоминаю Шуру. Беслан. Театр на Дубровке. Кровавое обрушение башен-близнецов в Нью-Йорке. Но бороться с терроризмом в истерическом состоянии — дело худое. Безмозглость от паники дошла до того, что музыкантам одно время даже запретили возить в ручной клади свои инструменты. Сдавайте-ка их в багаж, господа артисты. А сдавать своих «Страдивариуса» или «Амати», которым цены нету, никто никогда не будет. Ну ладно, под Ла-Маншем поезд теперь ходит. А какие поезда до Нью-Йорка?.. Пересолили с музыкальными инструментами, ой как пересолили.

Презентация моей книги в Нью-Йорке благополучно состоялась. Хотя запах гари, пыли еще резко ощущался на нью-йоркских улицах — все приглашенные пришли. Коррекция коснулась лишь помещения. Власти запретили проведение многолюдных собраний и мероприятий в многоэтажных зданиях. А в Нью-Йорке сплошь небоскребы. И нашу презентацию перенесли в помещение русского ресторана «Самовар». Один из владельцев коего Михаил Барышников. Значит, к балету касание есть.

Гостей было множество. Особо порадовала моя новая встреча с великим Ричардом Аведоном. Ныне уже, увы, покойным. Мои фотопортреты, сотворенные его волшебным глазом и магической рукой, до сих пор никем не превзойдены. Я так считаю. Они стали символом моего искусства, моего образа. Да и моего облика.

Но скажу откровенно. Что-то меня в Америке ныне огорчает. Как тянулись мы все прежде ко всему американскому, радовались каждой встрече с Америкой. Но коробили меня сейчас сентябрьские «единодушные вставания» и «бурные аплодисменты всех присутствующих» членов американского конгресса после призывных фраз президента Буша. Крупные планы телевидения прилежно фиксировали все в деталях. Детей, трогательно читающих стихи. Значки на лацканах пиджаков с американским флажком. Что-то слишком знакомое всплывало из моей советской памяти.

А уже после трагического сентября, приезжая в Америку, стала ощущать я некий леденящий дух подозрительности, недоверия с первых же шагов в аэропорту. Опять что-то знакомое. Нехорошее. Выстраданное. Унизительное. А теперь еще громогласные сообщения средств массовой информации о законности и необходимости прослушивания телефонных разговоров…

Несколько лет назад я с обалдением прочла в газете «Аргументы и факты» (АИФ № 6, февраль 1995 года, «Большой театр на Лубянке») большое интервью с генералом Питоврановым. Он мне очень помог в тяжелейшие годы жизни, когда кагебэшное дурачье зачислило меня в английские шпионки. И 24 часа в сутки гоняло по моим пятам оперативную машину. Питовранов меня тогда спас. Об этом я писала в прошлой книге.

И вот настали годы откровенности. И я читаю о том, что у нашей с Родионом постели в квартире на Кутузовском проспекте стояло прослушивающее устройство (верно, вмонтировали его прежде, чем выдать нам въездной ордер). А мы только-только поженились. Слушать разговоры молодоженов — безмерное бесстыдство! Даже в интересах «безопасности государства».

А теперь узнаю, что американское правительство числит прослушку обязательным условием современного демократического американского образа жизни…

Террор — это чудовищно. Террор — это ужас. Террор — это безвинные смерти. Но не повторяйте советских путей, мои дорогие американцы…

…Мы кладем с Родионом цветы на страшное место гибели нашей дорогой Шуры в подземном переходе на площади Пушкина. У мемориальной доски, вмонтированной в мраморную стену, несколько букетов живых цветов. Гвоздики. Роза. Ветка сирени.

Кому еще дорого это печальное, жуткое место?..

Глава десятая Цена улыбки, или Обаяшка

Эти страницы писать мне будет трудно. Очень трудно.

Уже несколько дней откладываю в сторону я перо, которым пишу свои черновики. И задумываюсь, задумываюсь… Как, с чего начать эту нелицеприятную повесть? С какого конца? И поменьше нервничать, вспоминая грязь…

В одном из спектаклей «Кармен» в роли Коррехидора появился молодой танцор. Гедиминас Таранда. Он обратил на себя внимание артистизмом и лучезарной сладкой улыбкой, которой награждал каждого.

— Какой обаяшка, — ворковали кордебалетные девицы.

Доходили до меня разговоры, что Обаяшка то героически и самопожертвованно закрывал грудью Главного от наскоков инакомыслящих, то продавал его «великий образ» за пару сребреников. Но такие перевертыши у нас в театре были. Удивить балетное общество беспринципностью всегда было трудно.

Уже когда покинула я сцену Большого — отошлю любопытствующих к своей прошлой книге, там все подробно изложено, — Обаяшка собрал небольшую балетную группу, которой дал название «Имперский русский балет». Все организационные тяготы были возложены на бывшего танцора ансамбля Моисеева Николая Анохина. Он и стал административным директором.

В год развала СССР таких групп возникло множество. Как грибов после дождя. Только дождь был не грибной, не теплый, а совсем холодный, ледяной. Танцорам, попросту говоря, жрать было нечего. С реформами Ельцина и Гайдара зарплаты и артистические накопления превратились в придорожную пыль.

Я не была исключением. Все, что переводил мне театр в сберкассу в проезде Художественного театра, я в одночасье потеряла. Стремительно прираставшие к прошлым цифрам нули все изничтожили. Значит, и моя зарплата в театре за годы и годы работы улетучилась. Выходит, танцевала я в Большом бесплатно. По шефской линии.

Портативные балетные труппы давали возможность танцовщикам (главным образом из-за гастрольных зарубежных поездок) не ах, но как-то существовать. В параллель с имперской труппой появились ансамбли у Гордеева, Радченко, Смирнова-Голованова. Да и много других. Сейчас от них проходу нету. Куда ни приедешь, на всех сценах московские балетные труппы выступают. Столько жителей в Москве не наберется, сколько танцовщиков из Москвы разъезжают по миру. Ну и пусть разъезжают. Людям же жить надо!..

Чтобы укрепить свой кассовый авторитет, Обаяшка обратился ко мне с просьбой. Разрешить пользовать на шапке имперского балета мое имя:

— Импресарио с вашим именем охотнее будут нас приглашать.

Понимая бедственность сложившейся для балетного люда экономической ситуации в стране, свое согласие я дала. Согласие устное. Не письменное. Тогда и начали в верхней части каждой афиши печатать: «Почетный президент Майя Плисецкая».

Не раз и не два выступала я вместе с «Имперским русским балетом». И взаимопонимание у нас было.

Изначальный репертуар составляли эффектные концертные номера и два-три одноактных балета. Да, конечно, обязательная на все случаи жизни фокинская «Шопениана».

Состав группы был текучий, но несколько постоянных сильных солистов определили костяк коллектива. И был энтузиазм. После опостылевшей тошнотворной политической «фильтровки» — рекомендации, комиссии, собеседования, справки, характеристики, решения — головокружительная свобода выбора репертуара, хореографа, стиля, наконец, страны, куда приглашают, — пьянила и увлекала каждого. Короче, начало было обнадеживающим.

Но лишь только имперская труппа начала прочнее стоять на собственных ногах, Обаяшка стал зримо меняться. Крик, грубость, пренебрежительность, высокомерие вошли в повседневный обиход. Частыми действующими лицами становились слезы у женской половины артисток.

Обаяшка стал мелькать на телевизионных шоу, награждая телезрителей солнечной лучезарностью своих сладких улыбок. Он был телегеничен. Пришли-то райские времена эксклюзивных тусовок! И там обаяшки были в самой высокой цене. Мне довелось увидеть его диалог с Андреем Максимовым в передаче «Ночной полет». Впору было достать носовой платок и разрыдаться от умиления. Сколько ежеминутной материнской нежности и отцовской заботливости проявляет герой передачи к своим чадам. А в то же время ведущие солистки звонили мне по телефону — ведь почетный президент же! Платит гроши («на бутылку только и хватит»), на жалобы цинично отвечает: «Уходи, голодные всегда найдутся».