Борис Зайцев - Том 3. Звезда над Булонью

• Название: Том 3. Звезда над Булонью
• Автор: Борис Зайцев
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-268-00402-6, 5-268-00427-1

Третий том собрания сочинений классика Серебряного века и русского зарубежья Бориса Константиновича Зайцева (1881–1972) составлен из произведений, разносторонне представляющих творчество писателя эмигрантского периода Это романы «Золотой узор» (1924) и неизвестный российским читателям «Дом в Пасси» (1933), впервые издающаяся в нашей стране книга странствия «Италия» (1923), рассказы и новаторская повесть «Анна» (1928), обозначившая неожиданные реалистические грани таланта выдающегося мастера лирической прозы.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

– Ничего не изменишь, – сказала Капа вслух.

В это время вошел Рафаил. Он опять стоял на пороге, со своими голыми коленками. Прекрасные его глаза глядели с прежней вежливостью.

– Капитолина Александровна, Людмила приедет иммедиатман[14]. У них два часа дается на завтрак, она возьмет такси и приедет.

Капа мутными глазами на него посмотрела.

– Спасибо, здравый смысл.

Рафа несколько удивился.

– Вы что такое сказали, я не все понял…

– Если бы была здорова, я б тебя поцеловала… а так ничего, все хорошо. Ты умник, все отлично сделал.

– Я имею еще немного времени. Можно мне у вас посидеть?

Капа опять закрыла глаза.

– Можно. Даже хорошо.

Некоторое время она молчала. Рафа сел у небольшого столика.

– Правда, что у Жаненов новый жилец? – вдруг спросила она. – Ты должен знать. Ты все знаешь.

Рафа спокойно посмотрел на нее.

– Правда. И тоже один русский.

– Ну и что же еще о нем известно?

– Больше ничего не знаю. Мне говорила blanchisseuse. Un Russe bien elvee[15].

– Русские, русские, – пробормотала Капа. – Везде мы русские. – И, помолчав, неожиданно сказала: – Все равно ничего не изменишь. Ни-че-го.

При последних ее словах Рафа посмотрел на нее, но теперь с видом человека опытного, взрослого. «Она больная. Спросонку шутится». И, взяв лист бумаги, начал выводить разные закорючки. Лицо его приняло очень серьезное, задумчивое выражение. Большие уши розовели, просвечивая жилками. Он слегка от усердия посапывал. Тер голые коленки.

Рафа ошибался, думая, что Капа «шутится», но как мог мальчик его возраста (хоть и сосед), знать, что делается в голове этой Капы, невысокого роста, слегка сутулой девушки, которой лицо казалось ему не очень красивым, но глубоко сидящие глаза, тяжкие, почти сросшиеся брови, глуховатый голос и некая внутренняя напряженность вызывали чувство смутное: уважения, расположения – но и чего-то не совсем понятного. Ему нравилось, как она быстро и решительно спускалась по лестнице, как говорила – негромким и горячим голосом. Знал он, что, запершись, громко иногда она плачет (но не понимал, почему).

Раз даже мать его, Дора Львовна, ходила к ней с валерьяновыми каплями (и потом долго пахло эфиром, противным для Рафы запахом). А мать как бы про себя сказала:

– Что же удивительного, что одинокую девушку доводят до такого.

Может быть, и сейчас Капа несколько взволновалась. Может быть, под закрытыми веками и выступило на ресницах несколько слезинок – но болезнь отупляла: просто давила сумрачной дланью.

И когда вошла Людмила, в комнате было очень тихо: Рафа рисовал, Капа лежала на спине, все тот же бледный день осенний лился из окна – иногда с гудком автомобиля, с дальним, раздирательным трамваем.

– Видишь, как я живо…

Людмила быстро села. В самом ее вхождении, в том, как закинула ногу за ногу, скрипнув шелком чулок, в худощавом, тонко сделанном лице, в лодочке на голове и манере снимать перчатки с раструбами, в струйке духов было именно то, что с великим совершенством впитывают русские: не узнаешь на улице, Москва или авеню Монтэнь.

Капа встрепнулась.

– Спасибо, что зашла.

Рафа, сидя у себя за столиком, побалтывая ногами, смотрел на Людмилу ласково и улыбался. Она обратила на него внимание.

– Это ты мне звонил?

Рафа встал и подошел. Застенчивая, нежная улыбка была на его лице.

– Я.

Он смотрел на нее почти с восхищением.

– Можно сказать одну вещь?

– Ну, ну…

– Вы очень красивая. И хорошо одеты. Я люблю, чтобы были такие изящные чулочки.

Людмила улыбнулась холодноватыми своими, синими глазами – но не очень: чтобы морщинки не набегали.

– Капитолина, смотри ты, какого кавалера себе завела…

– Это мой сосед.

– Ну, конечно, здесь в русском доме все у вас особенное… Записки на дверях приколоты, ключи торчат… и поклонники десятилетние.

В потолок сверху постучали.

– Генерал меня зовет, – сказал Рафа. – Я обещал ему помочь чистить яблоки для варенья.

Людмила взяла его за ухо.

– Что ж поделать, господин Дон Жуан. Обещал, так иди.

Рафа попрощался с ней, потом подошел к Капе, поцеловал в лоб и шепнул:

– А что это Дон Жуан?

– Который красивых любит, – так же тихо ответила Капа.

Когда он ушел, Людмила встала и прошлась.

– Реже приходится видеться, я как будто от тебя и отстала.

– Спасибо, что приехала.

– Ну, это что ж, пустяки… Да, я давно тут не была… бедно все-таки ты живешь. Комнатка маленькая, и обстановка…

– Это ничего.

– Знаю. Все-таки, с деньгами лучше.

Капа закурила.

– Ты немножко снобкой стала у себя там в кутюре[16], – Капа улыбнулась.

– Нет, не снобка, но хорошую жизнь люблю, это верно.

– Зарабатываешь по-прежнему?

– Да. Теперь я premiere vendeuse[17]. На процентах. Тоже надо умеючи. Убедить клиентку, доказать ей, чтобы купила…

– Людмила, пойди сюда… – Капа взяла ее за руку. – Я рада, что ты пришла. Бодрая такая…

– Уж там бодрая или не бодрая, веселая или не веселая, а кручусь. Иначе нельзя. Не люблю задумываться, останавливаться. Начнешь думать, ничего хорошего не надумаешь. Лучше просто делать. Жить так жить. И возможно лучше.

– А я тебе еще в Константинополе надоедала…

– Что там надоедала. Какая есть, такой и всегда будешь. Помнишь, ты больная тоже лежала, а я в ресторане место потеряла, и мы голодали. Ты еще мне предложила: свяжемся вместе – и в Босфор.

– Мне тогда умереть хотелось… и я думала, что нам выхода, правда, нет…

– Ах, чего этими кошмарами заниматься. Хорошо, что мы с тобой еще девками не сделались… Рада бы была, если бы старый мерзавец турок, который меня за две лиры купить собирался, глотнул бы этого Босфора! – Людмила встала, прошлась, подошла к окну.

Садик, каштаны, довольно мило.

Она стала внимательней всматриваться.

– Постой, этот павильон фасадом на переулок выходит?

Капа подтвердила.

– Ну, разумеется, так и есть: я на днях здесь была, только ход с переулка, в этом самом домике. Там старички французы живут?

– Да. И еще шляпница русская. Ты что же… шляпу заказывала?

– Нет, милая моя, я была у нового жильца, нашего прежнего с тобой приятеля, Анатолия Иваныча. Ты разве не знаешь, что он тут поселился?

Капа слегка побледнела.

– Нет, не знаю.

– Да, ну уж все эти ваши сложности и туманности… Не в моем характере.

– Никаких сложностей. Я с Анатолием Иванычем давно не встречаюсь… и ничего нет удивительного… ничего удивительного, что не знаю.

Людмила заметила знакомые, глухие нотки в голосе Капы – признак, что та начинает сердиться.

– Здесь кругом сколько угодно русских. Войди в метро, в синема… русский квартал… ничего нет удивительного, что Анатолий Иваныч нанял комнату в доме рядом с моим.

– Конечно, ничего.

Капа сумрачно помолчала.

– Ты зачем у него была?

– Написал. Просил зайти. Я нисколько и не сомневалась. Деньги. Он в большой нужде – естественно. Но такой же прожектор и фантазер… Ах, раздражают меня эти авантюристы…

– Он не авантюрист. Ну, а фантазер…

– Ты за него горой, по обыкновению.

– Я хочу быть только справедливой, – сухо ответила Капа. – Он мне ни свет, ни брат. Я не имею к нему никакого отношения.

– И слава Богу. Пора. Сейчас-то ему, разумеется, туго. Одним кофе питается. Хозяевам задолжал так же, как и в предыдущем отеле. Но теперь, оказывается, у него вексель: три тысячи! Он у меня и собирался их достать.

– Ты не дала.

– Во-первых, у меня нет. Второе: если бы и были, ни за что бы не дала. Пятьдесят франков – et c'est tout[18]. Все эти расчеты, что продаст картину греку, двадцать тысяч получит – чушь! И имей в виду, если ты для него попросишь – тоже не дам.

– Удивляюсь еще, как ко мне сегодня приехала. Наверное, тоже думала, что деньги нужны.

Людмила подошла. Волна легкого шипра потянулась за нею.

– Ты другое дело. Ты свой брат, мастеровой. Тебе бы дала. А ему – нет.

Капа закрыла глаза, замолчала. Разговор как-то пресекся. Людмила несколько раз пробовала его завязать – безуспешно. Посидев еще некоторое время, она поднялась.

– Ну, выздоравливай. Мне пора. Если что понадобится, пусть этот мальчуган звонит.

Капа осталась одна – в задумчивости и молчании.

Друзья

Михаил Михайлыч Вишневский, генерал-лейтенант и бывший командир корпуса, ныне обитающий над Капой, проходил однажды в потертом летнем пальто по переулку – шагом правильным, крепко неся негнущееся тело – с лицом чисто выбритым, седыми подстриженными усами: они сделали бы честь любому маршалу. (Но глаза Михаила Михайлыча были слишком русские – оттого, может быть, и разнствовала его судьба с маршальской: он собирал объявления для газетки.)