Борис Зайцев - Том 3. Звезда над Булонью

• Название: Том 3. Звезда над Булонью
• Автор: Борис Зайцев
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-268-00402-6, 5-268-00427-1

Третий том собрания сочинений классика Серебряного века и русского зарубежья Бориса Константиновича Зайцева (1881–1972) составлен из произведений, разносторонне представляющих творчество писателя эмигрантского периода Это романы «Золотой узор» (1924) и неизвестный российским читателям «Дом в Пасси» (1933), впервые издающаяся в нашей стране книга странствия «Италия» (1923), рассказы и новаторская повесть «Анна» (1928), обозначившая неожиданные реалистические грани таланта выдающегося мастера лирической прозы.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Все это волнует. И Аппиева дорога настраивает серьезно, важно, как и подобает кладбищу.

На самом деле, можно назвать ее путем гробниц. Против катакомб Калликста – катакомбы св. Претекстата; на дороге delle sette Chiese[200], пересекающей Аппиеву – св. Нерея и Ахиллея; дальше еврейские катакомбы, и еще далее, за монументом Цецилии Метеллы, круглой башней восстающим на пригорке – начинаются гробницы языческие.

От Цецилии Метеллы, если обернуться, виден Рим; нечто от Иерусалима есть в облике его отсюда. Плоские крыши, невысокие дома, дальний купол, пустыня, обнимающая вокруг, горы… Священное и древнее во всем этом.

Кампанья расстилается теперь широко. Видны Альбано и Фраскати в голубеющем тумане. Небо прояснело; и мирное солнце выхватило дальним, сияющим лучом средневековый городок на возвышении – какую-нибудь Палестрину. В нежной голубизне акведуки идут по равнине, тихой и безглагольной; пасутся стада овец. Их стерегут пастухи в кожаных штанах – личности древние; свежей античностью от них веет.

И в золотящемся вечернем солнце – холмики, курганы, саркофаги, по обеим сторонам дороги. Полуразрушенные храмики. Над ними пинии. И – ни души! Разве скромная двухколеска протрусит – опять плавные ястреба в небе, звон жаворонка, легкие призраки Сабинских гор. Если смерть есть покой, то лучшего орнамента не надо ей. Ибо все здесь – вечность и безмолвие, остановившиеся облака, безбрежно-голубое небо. Язычник, иудей, христианин, легшие в эту землю – все одинаково друг другу братья. Бог, посылающий им жаворонка, свет солнца, благоухание равнин пошлет и душам отошедших мир. Аминь.

S. Paolo Fuori Le Mura

Если Quo vadis – памятник Апостола Петра, то храм S. Paolo – пышная слава Павла.

Сама дорога к храму интересна. В Риме она идет у Тибра, мимо Авентина, золотеющего в лучах вечерних уединенными садами. Проходит далее, кварталом бедным, шумным, будто подходящим для того, чтобы всегда здесь жили мелкие ремесленники, сапожники, ткачи, среди которых проповедовал Апостол. Небольшой Monte Testaccio, создавшийся из черепков посуды битой, веками сюда кидавшейся, остается влево. Миновав загадочную пирамиду Цестия у городских ворот, мы выезжаем на дорогу в Остию. Она бедна, пыльна; какие-то домишки люда несытого, харчевни, остерии; справа Тибр вьется к морю, равниной беспредельной и пустынной. Там, куда солнце клонится – море, и туда оно уйдет. Среди болотистых низин там Остия, некогда громкий порт, ныне раскопки, да могилы, лихорадки. Из этой Остии, наверно, отходили парусные суда в дальние края к востоку; и быть может, что самих Апостолов доставило сюда одно из судов этих. И – в том нет сомнений, что их пыльные сандалии постукивали по пути остийском. Здесь где-нибудь в корчме, под Римом, Павел ночевал; а с зарей продолжал путь к месту славы и кончины. И мы не удивимся, встретив на дороге этой, скромной и нехитрой, как само первохристианство, капеллу, на стене которой высечены две мужские фигуры: Петр и Павел. Тут в последний раз пред мученичеством Апостолы увиделись, и тут прощались. Такова легенда.

Самый храм Апостола подальше. Рим остался совсем сзади, лишь всегдашний купол S. Pietro плавно закругляется. Храм Павла испытал несчастие: в 1823 г. сгорел, и теперь отстроен заново. Лишь его план, гигантские размеры, пять нефов и четыре ряда колонн говорят о былой славе. Все-таки она сохранилась и теперь. Трудно представить себе блеск и свет этого храма, сияние колонн, чувство простора и зеркальности, какие там ощущаешь. Это, конечно, не древнехристианская базилика. Это нечто по поводу базилики, созданное, как и Собор Петра, папством. Но дух величия, дух грандиоза есть в храме Павла. Быть может, Пиранези он понравился бы.

Помню и медальоны, где-то высоко, под потолком – бесконечный ряд пап, в мозаичных изображениях. Тут все Сильвестры и Симмахи, и Калликсты, и Григории, и Львы, и Павлы, Юлии и Александры, Пии, Бенедикты, вновь беспредельная династия двух тысяч лет. А Петр и Павел, разлучившиеся там на смерть, по дороге в Остию, здесь вознесены колоссальными статуями у входа в неф.

Солнце ударило красными шелками сквозь верхние окна, заалело на стенах, напомнило, что римский вечер наступает. Бегло мы взглядываем на дивный монастырский двор, с портиком в витых колонках, и выходим к траму. Некогда уж посетить Tre Fontane, где Апостол был казнен: это довольно далеко отсюда. По преданию, отсеченная голова его, покатившись по земле, трижды остановилась. И из каждого места забил источник.

Мы вспрыгиваем на подножку трама. В свежем вечере, оранжево-золотистом, с отблеском зеленоватого, он уносит нас обратно, в дальний Рим, равниной бедною, под тем же небом, что взирало на отрубленную голову Апостола. А прохладный ветерок из Остии доносит ту же влагу, запах соли, моля, водорослей, что и две тысячи лет назад, на заре, вдыхал Апостол, направляясь в Рим.

Benedictus est Dominus et nunc, et semper, et in saecula saeculorum.[201]

Дух Рима

Чтобы ощутить Рим полнее, надо побывать в его окрестностях. Мы уже были на Аппиевой дороге. Но еще и еще надо бродить, на закате, среди ее могил, под огненным солнцем, опускающимся за море, над пылающей равниной. Видеть серебряные, при луне, горы Альбано, посетить Тиволи, город таинственной Сивиллы, роскошных водопадов, диких гор и оливковых рощ; взглянуть на Рим с террасы виллы Адриана, в вечернем безмолвии пустыни; вдохнуть странный запах синих серных вод – Aque albulee; посмотреть на стада, пасущиеся в Кампанье, на пастухов в кожаных штанах, с библейскими посохами. Послушать бесконечных жаворонков, заливающихся в свете, напитаться лазурною безбрежностью этого неба, к которому, плавно катясь, восходит равнина, замкнутая волною гор.

Многие из гор вулканического рождения. И вообще это край вулканический. Он носит следы давних загадочных перемещений почвы, и сама почва здесь особенная: необычайно древняя. Столь древне все под Римом, что как будто ощущаешь оцепенение веков, повисших в прошлом. Произрастания земли и жизни людей слились. Неведомая сила выдавила воронковидные, уединенные холмы, раскинутые по Кампанье, увенчанные вековыми городками – Паломбарами, Монте-Компатри. Целые океаны голубого воздуха их разделяют, напояя неземной нежностью их очертания.

Всегда мне странною казалась земля Рима. Это не Тоскана. Тоскана молодая, бодрая, живая; здесь – прах тысячелетий. Мелкая, рассыпчатая почва, крошащаяся, точно удобренная кровью поколений людских, перегорелая и отжившая; вся пронизанная катакомбами, сверху изрытая пахарями и теперь заброшенная. Если Рим столица, то почему вокруг на десятки верст пустыня? Почему окрестности мирового города возводят к Библии, равнинам Палестины, Сирии? Рим будто заколдован. Он оцеплен кольцом доисторического. Государства сменяются, народы волнуются, а Вечность дышит вокруг Рима немыми небесами, бессловесными стадами, всегдашней песнью жаворонка в голубоватых далях. Да безродные камыши, спутники болотистых низин и речек, шуршат невнятно. И лишь купол Петра, круглый шатер человека в пустыне, пред лицом Бога, говорит о Гении, о духе Единения.

В кругообразной равнине, orbis terrarum, Рим возник единящею силою. Может быть, из вида этого круга земель выросло у римлян ощущение, как позже у католиков и пап, о средоточии вселенной. Это чувство дух делания осуществлял. Город таинственный стал господином мира, прежде физическим, государственным, позже духовным. Городу с такой судьбой не надлежит быть простодушным.

Рим, если вглядеться, вслушаться, сохранил и поныне великую свою серьезность, важность и величие. Столь он покоен в значительности своей, что никакая суета его не поколеблет. В сущности, где бы ни находиться в Риме, всюду вам следует музыкальное сопровождение. Есть глубокая задумчивость и меланхолия в этих звуках. Есть сознание великих дел, великих чувств, страстей, молений, преступлений, откровений, пролетевших – и истаявших.

– «Да, я жил: дикий Ромул, братоубийца, обводил свою борозду на Палатин. Легендарные цари завоевали Вольсков, и Сабинян, и Этрусков. Республика создавала законы. Цезарь видел славу, гибель; императоры безумствовали; и власть моя распространялась над всем миром. Я видел странных христиан – полурабов, полуневежд, поваливших богов моих; я испытал позор и разорение от варваров; веками пребывал я в запущении; стада паслись на моем форуме, но я вновь возник, дал миру благодать искусства, бездну религии, сладость напевов христианских. Свет просвещения моего вновь пронизал мир; и как стоял вечно, так вечно и простою. Но я знаю жизнь, ее печаль и бренность, ее великую серьезность. Как полубог, окутан я легендою; треножник Пифии курится у моих ног; судьбы мои темны. Я, древний, важный, все видавший, испытавший, бесконечный Рим!»

В Риме нет ничего женственного; это воин, мужчина, делатель; мало в нем и художника. И потому любовь к нему – особенная; в ней нет той светлой нежности, воздушности, очарованья зажигающего, как в чувстве к Флоренции. Блаженно-райское мало идет к Риму. Слишком он грозен и трагичен, сложен, и меланхоличен. Рим хорош для глубокого собирания души. Недаром Гоголь так любил его. Там он читал Гомера, Библию и Данте.