Виссарион Белинский - <Статьи о народной поэзии>

• Название: <Статьи о народной поэзии>
• Автор: Виссарион Белинский
• Жанр: Критика

Цикл статей о народной поэзии примыкает к работе «Россия до Петра Великого», в которой, кратко обозревая весь исторический путь России, Белинский утверждал, что залог ее дальнейшего прогресса заключается в смене допетровской «народности» («чего-то неподвижного, раз навсегда установившегося, не идущего вперед») привнесенной Петром I «национальностью» («не только тем, что было и есть, но что будет или может быть»). Тем самым предопределено превосходство стихотворения Пушкина – «произведения национального» – над песней Кирши Данилова – «произведением народным».

---

Калин, царь Золотой Орды, осадил Киев; а войска с ним было на сто верст. Зачем мать сыра земля не погнется, зачем не расступится? От пару кониного месяц и солнце померкнуло. Садился Калин на ременчат стул, писал ярлыки скорописчаты – от мудрости слово поставлено; посылал ко князю Владимиру татарина мерою трех сажен, голова с пивной котел в сорок ведер, промеж плечами косая сажень; посылал его сказать князю, что возьмет его, князя, в полон, божьи церкви на дым пустит. Татарин Спасову образу не молится, Владимиру-князю не кланяется и в Киеве людей ничем не зовет; бросил ярлыки на круглый стол перед князя Владимира, а князь запечалился, глядючи в ярлыки, – заплакал свет: по грехам над князем учинилося, богатырей в Киеве не случилося. Втапоры Василий-пьяница взбежал на башню на стрельную, берет он свой тугой лук разрывчатый, калену стрелу переную, наводил он трубками немецкими, стрелял он в Калина-царя, не попал во собаку Калина-царя, а попал в зятя его Сартака: угодила стрела ему в правый глаз и ушибла его до смерти. И тут Калину за беду стало; послал он другого татарина к князю Владимиру, чтоб выдал того виноватого. Втапоры с тоя стороны полуденный, что ясный сокол в перелет летит, как белый кречет перепархивает, бежит паленица удалая, старый казак Илья Муромец. Входит он во гридню светлую, Спасу со Пречистою молится, бьет челом князю со княгинею и на все четыре стороны, а сам Илья усмехается: «Гой еси, сударь Владимир-князь! Что у тебя за болван пришел, что за дурак неотесанный?» Князь просит Илью пособить ему думушку подумати: сдать ли, не сдать ли Киев-град без бою, без драки великия, без того кровопролития напрасного. Илья не советует ему печаловаться, а велит на Спаса надеяться, да велит ему насыпать мису чиста серебра, другую красна золота, а третью скатного жемчуга. Взяв дары, Муромец пошел с татарином в стан к царю Калину. А не честно у него Калин принял золоту казну, сам прибранивает. И тут Илье за беду стало: «Собака проклятый ты, Калин-царь! отойди с татарами от Киева; охота ли вам, собаки, живым быть?» И тут Калину за беду стало – велел связать Илье руки белые чембурами шелковыми; а втапоры Илье за беду стало: «Собака проклятый ты, Калин-царь!» и проч. И тут Калину за беду стало, и плюет Илье во ясны очи: «А русский люд всегды хвастлив, опутан весь – будто лысой бес, еще ли стоит передо мною, сам хвастает». Илья пожал плечами – чембуры лопнули, схватил Илья татарина за ноги, который ездил в Киев-град, и зачал татарином помахивати: куда ли махнет – тут и улицы лежат, куды отвернет – с переулками, а сам татарину приговаривает: «А и крепок татарин, не ломится, а и жиловат, собака, не изорвется!»[23] Разбежались татарские полчища; воротился Илья ко Калину-царю, схватил он Калина во белые руки, сам он Калину приговаривает: «Вас-то, царей, не бьют, не казнят, не бьют, не казнят и не вешают». Согнет его корчагою, воздымал выше буйныя головы своей, ударял его о горюч камень, расшиб его в крохи… Достальные татары на побег бегут, сами они заклинаются: «Не дай бог нам бывать во Киеву! Не дай бог нам видать русских людей! Неужто в Киеве все таковы, один человек всех татар прибил?» Илья Муромец пошел искать своего товарища, того ли Ваську-пьяницу, и скоро нашел его на кружале Петровскиим, привел ко князю Владимиру. А пьет Илья довольно зелена вина с тем Васильем со пьяницею, и называет Илья того пьяницу Василья братом названыим.

* * *

Хотя лицо Васьки-пьяницы является как бы вскользь, мимоходом, однако оно столь же, если еще не более, важно, как и лица всех других героев народной фантазии. Знаете ли вы, читатели, что такое Васька-пьяница? Если вы засмеетесь над этим приложением к собственному имени, над этим тривияльным и безнравственным прозвищем пьяницы, если оно покажется вам смешным или пошлым, – вы не понимаете глубоко мифического значения Васьки… Этот Васька – любимое дитя народного сознания, народной фантазии; это не олицетворение слабости или порока, в поучение и назидание других; это, напротив, похвальба подразумеваемою слабостию{140}. Мы не спорим, что пьянство порок; но если тот или другой порок есть порок нации, – на него должно уже смотреть с философской точки зрения, должно обращать внимание, во-первых, на исторические причины, вследствие которых тот или другой порок сделался общим для целой нации, а во-вторых, на то, как являет себя народ в этом пороке. Общественная нравственность древней Руси исключила пьянство из числа пороков: оно было улегитимировано общественным сознанием. Русский человек пьет и с горя и с радости, и перед делом, чтоб дело живее кипело, и после дела, чтоб отдых был приятнее; и перед опасностью, чтоб море было по колено, и по избежании опасности, чтоб веселее было похвастаться ею. У русского человека много пословиц в пользу пьянства: пьяный проспится, дурак никогда; пьяному море по колено: пьян да умен – два угодья в нем; и т. п. Кружало – турнир, бал русского человека. В нашем простонародье и теперь все пьют – и старики, и молодые, и женщины, и дети. У нас пьяного на улице не оберут, не прибьют, но бережно обойдут. Просвещение уже уничтожает и уничтожит этот порок, и дай бог, чтобы это скорее сделалось; но в этом пороке русский человек является не с одной дурной стороны своей. Виноват ли русский мужичок в том, что для пего не существует ни театра, ни книги, ни вечеринки (ибо вечеринка, только там, где женщина играет первую роль и где все для нее)? Я очень уважаю трезвость, но мне случалось встречать таких пьяниц, которые лучше многих трезвых, и едва ли только не на одной святой Руси можно встретить таких. Человек с слабой натурой гнется от несчастия, как тростинка от ветру; человек с сильной натурой, если не устоит против несчастия, то сокрушается, от него, как дуб от напора грозы. Русский человек, женившись не по любви, получал отвращение от жены, которую должен кормить трудами своими. Немец и тут не потерялся бы – он сделался бы примерным супругом, аккуратным хозяином и вообще «нравственным» человеком (то есть человеком, которому можно обходиться в жизни и без любви, с одним картофелем, пивом и кнастером). Попавши в состояние противоречия, русский человек делался суровым, бил жену, колотил детей, не жил дома, трудовую копейку нес на кружало, отдавал ее за зелено вино, которое в диком, животном, но широком и могучем размете души заставляет его забывать тяжкое горе зло насмеявшейся над ним жизни. В старину на Руси отъявленными пьяницами были богатыри, грамотники, умники, искусники, художники. Если теперь слова «художник» и «ученый» не имеют ничего общего с словом «пьянство», так это потому, что общественное мнение нашего времени улегитимировало наконец звание художника и ученого, общество приняло их в среду свою и дало им почетное место; а то ведь тяжело жить умному среди глупых, быть игрушкою и предметом презрения их глупости – поневоле пойдет он на кружало да, приложив руку к уху, затянет:

А и горе, горе-гореваньице,
А и в горе жить – некручинну быть!

Неопределенность общественных отношений, сжатая извне внутренняя сила всегда становят народ и человека в трагическое положение. Пьянство русского человека есть не слабость, – как слабость, пьянство особенно гнусно: – пьянство русского человека есть порок, и порок не комический, а трагический… Удивительно ли после этого, что русские богатыри единым духом выпивают чару зелена вина в полтора ведра, турий рог меду сладкого в полтретья ведра?.. Удивительно ли, что на Руси пьяницы спасали отечество от беды и допускались к столу Владимира Красна солнышка?.. Васька-пьяница – это человек, который знает правило: пей{141}, да дело разумей, человек, который с вечера повалится на пол замертво, а встанет раньше всех и службу сослужит лучше трезвого. Это – повторяем – один из главнейших героев народной фантазии: оттого-то и Илья Муромец с ним выпил довольно зелена вина и назвал того пьяницу Василья братом названыим.

* * *

Раз поехал Илья Муромец с своим братом названыим, Добрынею Никитичем, и будут они у реки Череги, у матушки у Сафат-реки, и сказал Илья Добрыне, чтоб он ехал за горы высокие, а сам-де я останусь у Сафат-реки. И наехал Добрыня на бел шатер; из того шатра выходила баба Горынинка, и у них с Добрынею учинился бой, драка великая, бросали они палицы тяжкие, стали драться рукопашным боем. А Илья наехал по следу бродучему на богатыря Збута Бориса-королевича, который в то время со руки спускал ясна сокола-выжлоку, а увидев Илью, сказал выжлоку, чтоб летел, куда хочет: теперь-де мне не до тебя. Збут-королевич угодил стрелою в грудь стара казака Ильи Муромца, а Илья не бьет его палицею тяжкою, не вымает из налушна тугой лук, из колчана калену стрелу, не стреляет он Збута Бориса-королевича – его только схватил в белы руки и бросает выше дерева стоячего. Подхватив его на лету, положил на сыру землю и стал спрашивать о дядине, отчине. «Кабы у тебя на грудях сидел, я спорол бы тебе старому груди белые», – сказал Збут. И до того его Илья бил, пока всю правду сказал: «Я того короля Задонского». А втапоры заплакал Илья Муромец, глядючи на свое дитя милое. Приехав домой, Збут Борискоролевич рассказал свою удачу матушке. А втапоры его матушка разилася о сыру землю и не может во слезах слова молвити: «Зачем ты на Илью напущался, а надо бы тебе ему поклонитися о праву руку до сырой земли: он по роду тебе батюшка, старый казак Илья Муромец, сын Иванович». Поехал Илья искать своего брата названого Добрыню Никитича: и дерется он с бабой Горынинкой – едва душа его в теле полуднует. Говорит ему Илья Муромец: «Не умеешь ты, Добрыня, с бабой дратися: а бей ты бабу … по щеке …, а женский пол от того пухол». А и втапоры она, баба, покорилася, говорит она, баба, таковы слова: «Не ты меня побил, Добрыня Никитич млад: побил меня старый казак Илья Муромец единым словом». Добрыня скочил ей белы груди пороть чингалищем булатным; взмолилася баба Илье Муромцу, обещает много злата, серебра и повела их в погреба глубокие, они сами богатыри дивуются; оглянулся Илья Муромец во те во раздолья широкие – молодой Добрыня Никитич млад втапоры бабе голову срубил.