Оскар Хавкин - Моя Чалдонка

• Название: Моя Чалдонка
• Автор: Оскар Хавкин
• Издательство: Амурское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1963

Великая Отечественная война. Из маленького забайкальского поселка на реке Чалдонке один за другим уходят на фронт мужчины. А жизнь не останавливается; день и ночь, до самого ледостава, намывают золото драги, месяцами не выходят из тайги охотники. Женщины и подростки заменили мужей, отцов и братьев. Однако работа для победы — этого слишком мало для двух школьных приятелей — Димки и Веньки. Они хотят сами сражаться с фашистами и решают бежать на фронт. Об их приключениях и о других событиях в таежном поселке, о дружбе и мужестве рассказывает эта повесть, написанная известным детским писателем Оскаром Адольфовичем Хавкиным.

---

И ушла.

«Фыркалка какая-то! — подумала Анна Никитична. Распоряжается, словно это ее класс!»

Между тем Любушкин уже командовал на своем участке. Он быстро расставил ребят по местам — кому копать, кому выбирать картошку. Анна Никитична с группой пятиклассников прошла в другой конец поля. Учительница быстрыми и точными движениями подрезала лопатой куст, подкопала гнездо и вместе с черно-серой рыхлой землей вытащила на поверхность мохнатый клубок картофелин. Она подняла клубок, встряхнула. Посыпалась земля, обнажив десятка два крупных клубней, покрытых нежной розовой кожицей. Вот сейчас отец и мать тоже возятся у себя на огороде. Без нее, да, без нее…

С четверть часа все сосредоточенно работали. Шуршала ботва, шелестела земля, звякала картошка о ведра.

Вдруг с участка Любушкина донеслись сдавленные крики, смех. Анна Никитична обернулась. Пуртов, стоя на коленях и прикрываясь ведром, обстреливал картошкой Сухоребрия. Тот ловко увертывался, тоже вооружившись несколькими крупными картофелинами. Отмахов подползал к нему с другой стороны. Рядом с Отмаховым — распластанной шкуркой — черная мохнатая собака.

— Пуртов! Ребята!

Дима, запустив два снаряда подряд и ухмыляясь во весь рот, снова склонился над лункой, делая вид, что увлечен работой. Веня, весь увешанный ботвой, словно зарылся в землю. Не прошло и двух минут — по всему полю разнесся пронзительный голосок Лизы Родионовой:

— Перестань, Димка, кидаться, а то… глаза выцарапаю!

Анна Никитична чувствовала, как, прорываясь сквозь толщу тоскливого безразличия, нарастает в ней злость к этому большелобому мальчишке с дерзким взглядом.

— Любушкин! Ты уймешь Пуртова или нет? — снова услышала учительница плачущий голос Маши. — Это же ужас, что он делает! Всю картошку разбросал!

— Слушай, Голован! — донесся до нее гудящий басок Еремы. — Что это ты! То все с Отмаховым шепчешься, то нам мешаешь! Ты давай перестань!

Анна Никитична побежала к бригаде Любушкина.

Маша, перепачканная землей, со слезами на глазах, ползком собирала картошку в ведро:

— Полное было, даже с верхушкой.

Римма Журина, помогая Маше, негодующе глядела на Пуртова:

— Подошел, да ка-ак ногой! Прогоните его и Отмахова тоже.

Анной Никитичной овладевала острая, едкая злость.

— Пуртов! Иди сюда!

Он словно бы не расслышал. Анне Никитичне пришлось повторить свое требование.

Нехотя, вразвалочку, Дима пересек участок и остановился перед учительницей. Всем своим видом — волосы торчали, щеки были выпачканы землей, красные уши словно еще больше оттопырились — он, казалось, говорил: «Зря затеваете. Мне все равно: хоть ругайте хоть бейте».

— Вот что: возьми все, что принес: ведро, лопату, вещи… Возьми все это…

Дима, враждебно-выжидающе глядя на учительницу, повел носом.

«Возьми все и уходи, совсем уходи. Куда хочешь!» — вот что она собиралась сказать. Но не успела.

— Возьми все это, — услышала учительница голос вожатой, — и пройди на участок шестого «А», и я туда приду. Там у них все расклеилось. Надо помочь.

Тоня стояла рядом с учительницей, запыхавшаяся, без шали, в блузе без рукавов; на лице ее, разгоряченном работой, было выражение деловитого спокойствия.

— Иди же! — повторила она, не приказывая, но и не прося.

Дима почесал голову, хмыкнул и, по-клоунски перескакивая через кустики, побежал на участок Кайдалова.

Анна Никитична, проследив за ним, вздохнула с облегчением, но тотчас резко повернулась к вожатой. Что она все время вмешивается? И помешала проучить этого Пуртова!

— У него в шестом «А» приятели, — спокойно встретила ее взгляд Тоня, — там его послушают.

Прищурив глаза, она озабоченно сказала:

— Что случилось с Ниной? Подойдем к ней.

Нина Карякина, худенькая девочка в длинной, не по росту, телогрейке, работала с каким-то угрюмым, неистовым отчаянием и все-таки отставала от Лизы, с которой была в паре. Та сердито подбирала свой красный сарафан, зло выпячивала губки и покрикивала на подругу.

Учительница и вожатая подошли к девочкам. Нина не подняла глаз, будто и не заметила их; обе руки девочки были погружены в лунку и старательно ворошили землю.

«Ну конечно, — думала Тоня, — где же вам заметить, Анна Никитична! Ведь вы ничего не знаете и не хотите знать. Их пятеро у матери, и Нина самая старшая. Отец с первых дней войны ушел на фронт, а Любовь Васильевна Карякина «заступила на мужнино место» — стала работать на драге. Эти Карякины прожили очень трудное лето. Девочка недоедает и, наверно, ушла сегодня без завтрака».

— Может быть, ее отпустить домой? — спросила Анна Никитична. — Она нездорова.

У девочки жалобно дрогнули губы. Она ничего не ответила и все продолжала шарить в уже начисто опустошенной лунке.

— Пусть идет, я и сама справлюсь, — сердито сказала Лиза. — У нее сегодня руки еле шевелятся. — И вдруг, взглянув Нине в глаза, закусила губу.

«Эх, какие же вы недогадливые! Ведь сколько уже проработала — с самого утра, а через час в огромных котлах посреди поля, под навесом на столбах, сварится суп-скороварка, заправленный лапшой и картошкой. От мясного навара, лука и лаврового листа запах доносится даже до участка пятого «Б». И все пойдут обедать — как весело там будет! А вы говорите — домой…»

Вожатая посмотрела сверху на опущенную светлую головку с жиденькой косичкой, в которую вплетена голубенькая выцветшая лента.

— Да нет, пусть останется. Конечно, оставайся! Мы хотели попросить тебя, Нина: найди Георгия Ивановича или Веру Матвеевну и попроси у них еще мешков, нам не хватит. Да не торопись, успеешь.

«Кто это посмотрел на Тоню там, через грядку? — подумала Анна Никитична. — Ах да, это Володя Сухоребрий. Быстрый, умный и — показалось или нет? — благодарный взгляд».

— Ну, мне здесь делать нечего! — сказала Тоня. — Я еще у пятого «А» не была и у седьмых… А ведь скоро обед!

Анна Никитична оперлась на лопату. Сотни маленьких фигурок копошились на поле. Там и сям, как живые, стояли в полный рост мешки с картофелем. Степенные, надутые, важные, они топорщили из-под вязок свои парусиновые воротнички.

«Вот как все легко получается у этой Тони, — думала Анна Никитична. — Решает, распоряжается, советует. И особенного-то в ней ничего, и нос длинный… Интересно знать, что в ней нашел Алексей Яковлевич?.. А вообще, какое ей, Анне Никитичне, дело до этой Тони, до этого класса! Все это временное, ненастоящее и не нужное ей. И нечего расстраиваться, что у нее ничего не выходит здесь. Она и не думает быть учительницей. У нее своя дорога…»

7

С середины поля донесся гулкий, раскатистый звон: повариха била палкой о железный рельс, подвешенный к перекладине навеса. С шумом, гикам, смехом, прыгая через мешки, побежали школьники к котлам. Самые проворные, конечно, из пятого «Б»: они уже бренчат у котлов мисками и ложками.

За столом места не хватило. Школьники расселись на пригретой солнцем земле, кто под молодыми топольками, кто у навеса — поближе к котлам.

Под огромной лиственницей, которую пожалели когда-то срубить, сидели трое: Веня Отмахов, Ерема Любушкин и Володя Сухоребрий. Втроем они ели из массивной расписной деревянной чашки; Ерема принес ее из дому. У Еремы огромная деревянная ложка, у остальных — металлические. Поодаль лежал Чернобоб, раздобывший где-то обглоданное баранье ребрышко.

— Хитрый же ты, Еремей, — сказал Володя: — с уполовником пришел!

— Бригадирская ложка! — важно ответил Ерема. Он ел не торопясь, не очень глубоко загребая своим черпаком. — Ты что, Веня, все вертишься?

— Хозяина потерял! — рассмеялся Володя. — Димка-то твой с шестым «А»!.. Ты, Ерема, всегда из такой посудины ешь?

— А как же! Дед рассказывал, что из этой чашки по девять человек садились обедать.

Дима появился неожиданно, словно спрыгнул с лиственницы. Он был без ковбойки, в одной майке. Выпачканное землей лицо, как всегда, ухмылялось. Он растолкал Веню и Володю и уселся между ними.

— Ох, смеху было! Кому ложки не жаль? Давай твою, Любушкин!

И он почти выхватил ложку из Ереминых рук.

— Видать, много наработал, — добродушно сказал Ерема. — Ишь, нахлебывает!

— Еле-еле от ботаника убег! — небрежно ответил Дима. — Аж до самой дороги гнался! Да разве догонит? Чуть не грянулся!

— Ну да! За что он? Расскажи!

— Наподдал я одному, чтобы не хорохорился! «Второгодник»! Пусть теперь с шишкой походит!

— Эх, Пуртов, — сказал Володя, — тебя же послали туда, чтобы помочь!

— Подумаешь, дело какое! Картошкой, что ли, в немцев пулять будем?..

— А вон, слышал, Сеня Чугунок как сказал? Картофельный фронт.

— Он же так, посмеялся.

…Далеко-далеко тоненько свистнул паровоз. Дима представил себе: из восточного туннеля, пыхтя, выползает эшелон, замедляет ход у разъезда, змеисто втягивается в черную трубу Веселовской сопки. Эх, а он тут, на картофельном фронте, суп хлебает!