Оскар Хавкин - Моя Чалдонка

• Название: Моя Чалдонка
• Автор: Оскар Хавкин
• Издательство: Амурское книжное издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1963

Великая Отечественная война. Из маленького забайкальского поселка на реке Чалдонке один за другим уходят на фронт мужчины. А жизнь не останавливается; день и ночь, до самого ледостава, намывают золото драги, месяцами не выходят из тайги охотники. Женщины и подростки заменили мужей, отцов и братьев. Однако работа для победы — этого слишком мало для двух школьных приятелей — Димки и Веньки. Они хотят сами сражаться с фашистами и решают бежать на фронт. Об их приключениях и о других событиях в таежном поселке, о дружбе и мужестве рассказывает эта повесть, написанная известным детским писателем Оскаром Адольфовичем Хавкиным.

---

«Вот и хорошо: передам ей письмо!»

Дима окликнул ее.

— Ну, что тебе, Пуртов?

И тут только Дима сообразил: не стоит отдавать письмо в руки — опасно. Что письмо Алексею Яковлевичу, в этом ничего особенного, но почему отправляет Пуртов, а обратный адрес Сухоребрия?

— Ну, чего тебе?

Настенька привычным жестом отмахнула сумку на бок.

— Так, ничего. — И, не зная, как выпутаться, Дима показал Настеньке язык. Показал и подосадовал на себя. Теперь, если Настенька увидит, что он опустил письмо в ящик, непременно плохое подумает. Надо обождать, пусть на почту зайдет.

Он остановился возле длинного и старого здания продснаба. Это, пожалуй, было самое ветхое здание на прииске. Бревна продснабовского дома не лежали прямо: фундамент осел — они перекосились и образовали ломаную линию, словно ребенок, балуясь, построил это здание из больших спичек.

Дима нырнул в низенькую дверцу.

Чего только не бывает в магазинах золотопродонабов на маленьких приисках! Детские коляски и конская сбруя, чернильный порошок и теннисные ракетки, патефоны и дамские гребенки. Пахнет — и дегтем, и краской, и духами, и кожей. За последние месяцы исчезли шубы, дохи, пальто — появились телогрейки, ватные брюки, грубая обувь местных артелей.

Дима прошелся вдоль прилавка, заглядывая под стекло. Ого, сколько бритв и бритвенных приборов! Покупать-то теперь некому. А сосок сколько — обыкновенных детских сосок. Купить, что ли, лезвие или соску? В прошлом году он воткнул бритвочку в расщелину парты: качает ее незаметно пальцем — она как запоет на весь класс! А соску перевяжешь ниточкой, надуешь, так иная с таким треском лопнет, точно из дробовика пальнули. Купить, что ли, для смеху? Да ну их, это все игрушечки!

У круглой печки-толстухи, что тянулась от пола до потолка, грелись и переговаривались приисковые бабы в платках и сапогах.

— В прошлые-то годы как завозно было! А нынче? Ажно глядеть тошно!

— Ни белья теплого, ни надевашек. Катанки хоть будут? До белых мух пожили.

— Война, бабоньки, — понимать надо!

— Бобылков-то много языком чешет: я да я. Я — самозаготовки, я — новый магазин. Хвастливей мужик!

— Пусть его, зато не тащит.

Дима остановился у охотничьего отдела. В углу сгрудились тонкоствольные малопульки и толстые двустволки с тяжелыми курками; висели на стенках кожаные натруски для пороха, брезентовые дорожные мешки. Эх, вот с собой бы все это!

И вдруг Дима ясно увидел себя, Володю, Костю, Тоню… Возвращаются они с Алексеем Яковлевичем с охоты, спускаются по крутому заснеженному склону сопки. Уже веет весной; снег зарыхлился, стал творожистым. В прозрачном воздухе нет и следов серой зимней копоти. Солнце золотит снег, деревья, кусты. Горласто кричат вороны на острых вершинах лиственниц. Алексей Яковлевич то у березки остановится, то над кустиком нагнется, то на снегу что-нибудь рассматривает:

— Вот, иди-ка сюда, Пуртов, видишь — след, словно узенький стаканчик в снег впечатан. Это козочка утром прошла. А тут, погляди-ка, шерсть клочьями — ого-го! — волк, зайца прижучил! А здесь…

Хорошо было с Алексеем Яковлевичем — интересно. Всегда он так с тобой разговаривал, будто ты ему нужен и хотелось пойти к нему, даже когда и незачем было.

Дима взглянул в окно магазина — возле почты никого. Юн сжал в руках письмо — стало тепло в груди, будто Алексей Яковлевич пожал ему руку. И вот Дима торопливо сует в щелочку железного ящика Володино письмо. Он услышал, как оно прошелестело, смешавшись с другими письмами. Так ступай же и ты, письмецо, ступай к Алексею Яковлевичу, поскорее ступай!

Дима постоял возле ящика, оглянулся по сторонам и что есть духу припустил в сторону приисковой площади — к школе.

17

Нина Карякина просыпается на рассвете. Плотно на болты закрыты ставни; в комнате темно-темно. Слышно, как тяжело, с хрипом дышит мать — наверное, ноги промочила: вода сейчас осенняя, ледяная. Заворочался и тихонечко, жалобно всхлипнул во сне Валерик.

Мать работает в две смены. Пришла — совсем темно было. Легла поздно — стирала, а к семи опять уйдет. Лишь бы не проснулась раньше времени. Нина сейчас встанет, растопит плиту, поставит чугунец с картошкой. В ведре есть еще немного воды — значит, на речку можно сходить попозже. Уйдет мать — надо проводить в первую смену Киру и Петю. Ох, Петя, Петя, засонюшка, как ты любишь спать! Каждый раз приходится за ногу стаскивать. С пятилетней Симой и то легче. Сима одевается сама, сочиняет новую песенку, идет в детский сад, как на праздник. Валерик — тот всегда похнычет. Ну, его слегка шлепнешь, обещаешь сводить к маме на драгу, и он, хоть и сердитый, идет в детсад, а пока дойдет, и слезы на глазах просохнут.

Жаль только, что Валерин детский сад у электростанции за площадью, а Симин — в начале Партизанской, почти у старых разрезов. Пока обоих отведешь, сколько времени уйдет!

Да, хватает обязанностей у Нины…

Но сейчас у нее есть еще немного времени, и она вполне успеет решить примеры и прочитать о прорастании семян в «Ботанике». Интересно, как себя чувствуют фасоль и горох в блюдце на окне — проросли или нет? Второй раз приходится опыт ставить. В первый раз Валерик добрался до блюдца и… съел семена, они и прорасти не успели! Нина заплакала тогда, и он тоже в слезы: «Нинуся, возьми ножик и вытащи у меня из живота горошек!» Никак нельзя на него сердиться!

С чего же начать? Примеры можно решить днем, Володя придет и проверит. А о семенах сейчас. Правда, неизвестно, будет ли сегодня урок Лариона Андреевича. Никто, даже Лиза, не знает, что с ним случилось. Но все равно, она прочитает эти две странички. Хорошо, хоть света зажигать не надо; спасибо Володе: одолжил карманный фонарик и две лампочки, и фонарь так ярко светит — все можно прочитать, даже то, что мелкими буквами напечатано.

Нина раскрывает учебник ботаники и, лежа на боку и плотно закутавшись в одеяло, начинает читать шепотом, чтобы лучше запомнить:

— «Прежде всего появляется корень; он развивается из зародышевого корешка. Корень быстро растет вниз и образует боковые корни, которыми проросток еще больше укрепляется в почве… Через некоторое время трогается в рост и стебелек…»

Нине кажется, что она видит все это. Вот лежит оно, семя фасоли. Оно похоже на зайца, поджавшего ушки. Потом у зайца появляется бородка, и она растет книзу — тоненькая, узким клинышком; у зайца начинает вытягиваться шея — тянется, изгибается. Раз! — и заяц прыгает наверх, рассыпается надвое и превращается в два нежных крохотных листочка. И вдруг нет зайца, он превращается в голубя, и голубь начинает клевать росточек…

«Не надо! Не надо!» — хочет крикнуть Нина, но рот словно втиснут чьей-то рукой… И она видит Веню Отмахова, с кинжалом в руках, и с ним Диму Пуртова. Они подкрадываются к голубю, и Нине жаль и росточка, и голубя, но она никак не может крикнуть, никак…

Нина садится на постели. Учебник лежит на полу, а фонарь у нее в руках, и светит себе, светит. Ну и сон! Ерунда какая-то!

— Ох, неужели проспала?

Тихо, Нина, тихонечко — пусть мама еще с полчасика поспит.

Быстрым движением Нина набрасывает на себя свое ситцевое клетчатое платьице и начинает давно привычные хлопоты по хозяйству.

Свернув на тропку, круто забирающую вниз, к Урюму, Володя увидел идущую от реки маленькую фигурку в длинной, не по росту, телогрейке. Осторожно, словно пританцовывая на согнутых тонких ножках, карабкалась она по валунам прибрежной террасы, и полные ведра на коромысле раскачивались в такт. Володя нагнал девочку, подошел к ней сбоку и ловким движением снял с худеньких плеч коромысло.

— Ох, да зачем же ты, Володя? Ведь я привыкла, мне вовсе и те трудно… Какой же ты!

Нине было неловко. Но вместе с тем было и приятно, что Володя помог. Вот если бы эта вертушка-задавала Тамара Бобылкова видела, лопнула бы от зависти.

— Ты сегодня что-то рано, я еще не управилась.

— Так… скучно одному…

Нина широко раскрыла перед Володей покосившуюся калитку:

— Здесь осторожно, дорожка щербатая, не оступись!

— Знаю, не первый раз.

В сенях Нина сняла ведра с коромысла, а само коромысло повесила на железный крюк, вбитый в бревно.

За дощатым, начисто вымытым и выскобленным столом, стоявшим посреди комнаты, чинно сидели все младшие Карякины. Они сидели все по одну сторону стола, живой лестницей, в которой верхней ступенькой (ближе к окну) была десятилетняя Кира, а нижней (ближе к двери) — трехлетний Валерик.

Посреди стола, на деревянном чурбашке, стоял черный, как уголь, чугунный горшок, прикрытый чугунной же сковородкой; из-под сковородки, с боков, шел седой пар от варева. Смиренная компания явно ожидала старшую сестру и приготовилась к завтраку.

Валерик навалился на стол, подперев обеими руками щеки, и глядел на пар, идущий из горшка.