Эдуард Эттингер - Аттила России

• Название: Аттила России
• Автор: Эдуард Эттингер
• Издательство: Кавказский край
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-86722-076-1

Предлагаемый вниманию читателей роман немецкого писателя Эдуарда Марии Эттингера (1808–1872) в переводе на русский язык был опубликован в 1911 году известным русским книгоиздателем А. А. Каспари в его знаменитой серии «Тайны венценосцев».

Произведение выгодно отличается стремлением к исторической правде в изображении эпохи царствования Екатерины II в период всесильного могущества фаворита императрицы князя Г. А. Потемкина, прозванного русским Аттилой. Достоинством романа является и детективно-острый сюжет, в который водоворотом событий вовлечены великий князь Павел Петрович (будущий император Павел I), поэт ГР Державин и Бодена — загадочная, роковая женщина, сыгравшая особую роль в жизни всех упомянутых героев романа.

---

— Моя сестра! — вскричал пораженный Державин. — Но за что же, ваше величество?

— За то, что слишком хороша, так всех перемутила, что на нее поклеп возвели. Много она, бедняжка, перемучилась! Так вот, возьмешь сестру и привезешь сюда. Скажешь ей, что я принимаю ее в число придворных дам, причем беру на себя обязанность исправить материнской лаской нанесенное ей зло. Ну, ступай, завтра пораньше выезжай!

Державин, не говоря ни слова, опустился на одно колено и приник к милостиво протянутой ему государыней руке. Он был так взволнован бурей самых разнородных чувств, что не в силах был выговорить ни единого слова.

— Да, а письмо-то к Ланскому! — вспомнила императрица. — Постой, я сейчас напишу! — Она быстро черкнула несколько слов и передала письмо Державину. — Ну, отправляйся с Богом!

Все так же растерянно и безмолвно Державин взял письмо и стремглав бросился домой; он даже не был рад: все случилось так неожиданно, что подавляло его своей фантастичностью. Еле дождавшись рассвета, он помчался в Ораниенбаум.

Часть пятая. В вихре придворных интриг

I

Императрица Екатерина сыграла над Потемкиным действительно злую шутку. Выбрав удобный момент, она приняла его в присутствии всего двора и сначала милостиво расспрашивала о здоровье, а потом, словно случайно вспомнив, сказала:

— Да, совсем забыла тебе представить мою новую любимицу. Маша, поди-ка сюда!

Из двойного ряда придворных дам выступила Бодена, которая присела перед светлейшим в церемонном, уставном реверансе.

— Вот, прошу любить и жаловать! — продолжала государыня. — Ты и представить себе не можешь, Григорий Александрович, сколько перестрадала эта бедняжка. Злые люди возвели на нее грязную клевету, оболгали предо мной, и я согласилась посадить ее в крепость, пока разберут ее дело. Вздумалось мне самой порасспросить ее кое о чем. Приезжаю туда… И что бы вы думали, господа? — обратилась она уже ко всем остальным. — Бедняжку держали не в камере, а в каком-то ужасающем, зловонном подземелье. Ни слов, ни красок не хватит описать эту ужасную картину — ее надо было видеть!

Будь она злейшей преступницей — все равно нет такого преступления, за которое можно было бы так наказывать. У нас с графом Александром Дмитриевичем, — она кинула ласковый взгляд на Ланского, — просто сердца кровью изошли. Конечно, чем могла, я постаралась вознаградить мою мученицу, да разве уничтожишь те страдания, которые она испытала! Кстати, я все еще не сделала того, что хотела. Ты захватил, Александр Дмитриевич? Да? Ну, так давай сюда! — императрица взяла из рук Ланского маленький футляр, достала из него орден Екатерины Великомученицы и обратилась к Бодене, вставшей на колени: — Вот, милочка, орден, который как нельзя больше подходит тебе, ведь и ты, почитай, великомученица! — Императрица приколола Бодене орден, поцеловала ее в лоб и продолжала, обращаясь к Потемкину: — Ты только подумай, Григорий Александрович, как люди злы! Слабой женщины и то не щадят! Как ты думаешь, чем бы мне ее еще вознаградить за перенесенное?

Несмотря на то, что все так и бушевало в душе Потемкина, внешне он оставался невозмутимым и спокойным. В первый момент, когда он увидал Бодену, когда вдумался в смысл слов императрицы и всей этой подстроенной ею сцены, все закружилось у него перед глазами, он чуть-чуть не упал, но постарался это скрыть. И теперь, отвечая на предложенный монархиней вопрос, он не позволил голосу дрогнуть ни единой ноткой, а спокойно сказал:

— Если бы, ваше величество, люди не были злы, тогда нечего было бы делать ни Богу, ни царям. Впрочем, у нас в России люди кажутся особенно злыми потому, что их монархиня чересчур добра. Так в сравнении с яркими лучами солнца и белое кажется серым. Что же касается того, как можно еще наградить потерпевшую от людской неправды, то, откровенно сказать, — не придумаю я награды больше той, какой вы, ваше величество, уже осчастливили ее! Разве может быть на земле большая награда, высшее счастье, сладостнее блаженство, чем быть приближенным к особе вашего величества?

Даже императрица смутилась от этого удивительного самообладания, от этой спокойной, наглой лести.

«Ну и натура! — подумала она. — Ничем его не собьешь! Кремень!»

И она даже досадовала, что ей не удалось полюбоваться растерянностью и злобой Потемкина.

Но она чувствовала бы себя совершенно удовлетворенной, если бы могла видеть Потемкина в тот момент, когда он вернулся к себе домой. Его до того душила злоба, что он не мог выговорить ни слова. Он первым делом прошел к себе в кабинет и стал методически бить о пол ценную коллекцию расписных мейсенских тарелок. Перебив их две дюжины, он почувствовал такое облегчение, что оказался в состоянии излить свое бешенство словами.

— Змея! — кричал он, хлопая о пол фарфоровый поднос с таким же кофейным прибором — подарок саксонского короля, не имевший цены по тонкости и художественности работы. — Змея! Ты забыла, чем обязана мне? Что было бы с тобой, если бы не я! Змея! Змея! — Он смел одним взмахом руки шесть севрских чашек, стоявших на полке. — А ты, подлый пролаза, забыл, что мне обязан своим положением? Интриговать против меня? Подкопы подводить? Ну, смотри! — он схватил тяжелое резное дубовое кресло, словно перышко, взметнул его кверху и разбил одним ударом.

Шум, грохот, звон разбиваемой посуды, треск ломаемой и опрокидываемой мебели, неистовые проклятия, топание ногами слышались по всему дому. Все притихли по своим уголкам, так как попасться на глаза светлейшему в такой момент было бы более чем опасным. Один только Бауэрхан, не смущаясь ничем, отправился прямо в кабинет.

— Ваша светлость, вы, кажется, немножко чем-то недовольны? — спокойно спросил он, останавливаясь на пороге.

Вся злоба светлейшего обрушилась на несчастного врача. Он подбежал к нему со сжатыми кулаками и принялся неистово вопить, топая ногами:

— Ты чего, клистирная трубка, сюда приплелся? Кто тебя звал? Зачем пришел?

— Чтобы предложить вам, ваша светлость, стакан слабительного; это оттягивает вредные соки от головы!

— Сам ты — вредный сок! — упавшим голосом сказал Потемкин и отмахнулся от Бауэрхана: кризис злобы прошел, и теперь им овладела реакция.

Он хмуро и устало окинул взором кабинет, еще раз махнул рукой и лениво прошел в соседнюю комнату, где повалился на диван.

Бауэрхан сел около него в кресло и ждал, чтобы князь обратился к нему с вопросом. Он не заставил себя ждать.

— Ты все знаешь, Кукареку, — сказал Потемкин. — Объясни мне, чем отличается человек от животного?

Бауэрхан достал из жилетного кармана золотую табакерку, сосредоточенно втянул в нос изрядную понюшку табака и начал тоном профессора, провозглашающего с кафедры великие истины:

— Прежде всего я должен заметить, что эта разница вовсе не так велика, как думают многие, а если она имеется, то говорит не в пользу «венца творения».

Он остановился, видя, что Потемкин отвернулся к стене.

— Продолжай, я слушаю! — нетерпеливо крикнул тот.

— По моему мнению, утверждения теологов, будто человек является Божьим подобием, представляет собой самое злостное богохульство. Бог — это понятие всяческого совершенства, а человек — ошибок, пороков и преступлений.

— Однако ты знаешь самого себя лучше, чем я думал!

— Если внимательно разглядеть человека, то сразу становится ясным, что всякий человек — вы уж простите мне, ваша светлость, мою прямоту и откровенность — что всякий человек представляет собой при рождении просто бестию, а путем тщательного воспитания из него вырабатывается страшная каналья.

— Вполне согласен с тобой, страшная каналья!

— Если подвергнуть духовную сторону человека тщательному анализу, то оказывается, что из десяти людей — девять ужасно, безбожно, возмутительно глупы, а десятый — просто глуп.

— И ты не допускаешь никаких исключений?

— О, конечно! Например, для обоих присутствующих…

— Ну зачем такая чрезмерная вежливость, довольно было бы и одного меня! — заметил Потемкин.

— Ваша светлость, вы так добры, что мне совестно пользоваться этой добротой! Продолжаю: по утверждению одного их новейших философов, человек отличается от животного тем, что обладает свободной волей. В таком случае в России людей нет вообще, ибо прилагательное «свободный» высочайшим указом выведено из употребления. Кроме того, у нас все решительно действуют не по своей воле, а по чужой. Следовательно, для русских и это различие отпадает.

— Но ты все вертишься вокруг да около, а самая суть-то где же?

— В окончательных выводах, ваша светлость. Пробовали указывать на такое различие, будто люди пьянствуют, а звери — нет. Но теперь выяснено, что большинство зверей очень любят водку — например, куры, медведь и многие другие. Они только не умеют приготовлять ее. Но ведь и среди людей тоже не каждый собой представляет винокура. Далее, англичанин Берк видит отличие людей от животных в том, что первые подвергают мясо действию огня, а вторые потребляют его в сыром виде! Но если вспомнить, сколько у нас в России охотников до сырого мясца…