Иван Истомин - Живун

• Название: Живун
• Автор: Иван Истомин
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7529-0674-1 (Т. 1), 5-7529-0675-Х

Переиздание одноименного романа, повести «Последняя кочевка» и рассказов старейшего ненецкого писателя. Произведения, написанные на автобиографической основе, воссоздают историю Тюменского Севера 20-х–30-х годов нашего столетия.

---

— От Бога мне наказание…

Елення лишь охала да ахала. Кое о чем она догадывалась, но и подумать не могла, что Сандра грешна в такой степени. А сказать об этом истерзанной, измученной соседке язык не поворачивался. Вот и убивалась Елення вместе с ней, и молитвы шептала. Но Сандре не становилось лучше. И Елення решила, что Бог не прощает грешницу. Однако не могла взять в толк: отчего Сандре больше кара, чем Парассе. Сандра лишь в мыслях грешила, а Парасся от чужого мужика родила, да еще двойню — и хоть бы что ей, поправляется. Не иначе, ждут Парассю мучения в будущем, и немалые…

Все население Вотся-Горта, даже Парасся, жалело Сандру. Ребятишки снегиря живого подарили — пусть тете Сандре скучать не дает.

Мужики пробовали гнать самогон, чтобы натирать им больную. Однако ничего у них не получилось — умения ни у кого не было.

Летели дни, недели. Сандре не становилось легче. Гриш созвал мужиков на совет.

— Загубим Сандру… В Мужи везти надо, — сказал он. — Вась — лекарь маломальский. У бабок какая-нито трава-зелье сыщется, быть не может, чтоб не было! Собачий жир или еще что уж верно есть. Думаю — Михаилу ехать… Пускай запрягает Карька…

Его выслушали молча. Все понимали, что это значит. В Мужи удастся проскочить по санному пути, а назад — навряд ли. После памятной пурги солнце пригревало сильнее. На сдувах да на буграх земля обнажилась, появилась первая талая вода. Значит, не на неделю уедет Мишка, а уже до вскрытия рек…

Глаза у Мишки радостно блеснули, но он тут же овладел собой, встал, сорвал с головы шапку и, не глядя на товарищей, сказал:

— Спасибо за Карька. Я не против… Раз уж так получилось… Один выход: подальше от грызни — и шабаш!..

Гриш ответил Мишке сухо и жестко:

— Верно, не по пути тебе стало с нами. Сподличал ты, Михаил, перед Сеней, перед Сандрой да и перед Парассей. И перед всеми нами. Мы тебя в парму брали с открытым сердцем, девушку какую просватали… Ни один из нас не без скверноты… да каждый держал себя… Ты все подорвал… Лихом поминать не станем, но и добром тоже… Эх, мать родная! Езжай!.. — с горечью заключил он.

Элю стало жаль Гриша — не за себя ведь одного убивается. Положил ему руку на плечо, сказал:

— Правильные твои слова. Да чего ты его уму-разуму учишь, не Федюнька он малолетний, не Энька — мужик. И уж коли в малолетстве его чему не научили — в старости не научишь. Пускай едет. Вот только одним конем ему не обойтись. Сандра хворая. Ей одни розвальни. А барахло куда? Забирай, Михаил, и моего Гнедка. А мы приедем по воде. Нам тоже неча дикариться в тайге… — Первый раз, кажется, Эль не произнес своего излюбленного присловья. Слишком значительна была минута и серьезен разговор.

— То-то и жаль, распадается наша парма, — впервые признал вслух Гриш. — Видно, придется согласиться с Куш-Юром… — И рассказал о предложении председателя возглавить Госрыбу, а потом встал и вышел из избы, чтобы не видели его огорчения.

5

До отъезда Мишка еще несколько раз ходил в тайгу, возвращался поздно, когда уже спали. Что он делал в лесу — над этим голову не ломали. Мало ли… может, тоска его гложет, совесть заедает…

Выехал Мишка из Вотся-Горта в пасхальный день — солнечный, тихий, теплый. Сандра лежала в розвальнях, на ворохе сена. Она кашляла, прикрывая рот рукавом малицы. Болезнь никого не красит, а ее особенно скрутила. Сандрины глаза, всегда живые, искристые, теперь запали, потухли, щеки ввалились, нос заострился. И только лихорадочный румянец на скулах оживлял лицо.

Сандра вяло и как-то равнодушно прощалась с провожающими. А провожали ее все от мала до велика, кроме Гадди-Парасси. Та боялась заголосить при расставании с Мишкой. Сандра попросила Еленню поднести к ней Федюньку. Приняв мальчика, она немного оживилась. Нашептала ему ласковых слов, покрыла его личико поцелуями. Но скоро устала, отдала мальчика, откинулась на сено, прикрыла глаза. Слезы упругими горошинками выкатились из-под ресниц, потекли по щекам. Было жутко глядеть на нее, больную, беззащитную, покорную, готовую ко всему, даже к самому худшему.

Мишку тоже было не узнать: приободрился, повеселел. С усмешкой на губах, ни с кем не разговаривая, он обходил розвальни, вроде деловито осматривал — ладно ли увязано. Можно бы трогаться, но он не спешил. Отчего? Уж, конечно, не оттого, что жаль было расставаться с Вотся-Гортом… В такую минуту и у птенца, рвущегося из-под надоевшей родительской опеки, наверно, все же сжимается сердце. А Мишка ничего такого не испытывал, не огорчался, что уходит от товарищей. Скорее всего, медлительность его была похвальбой — вот, мол, какой я: захотел — и еду, а вы тут прозябайте…

Но Елення и Марья рассудили по-своему — не трогается в путь из-за того, что ожидает Парассю…

И действительно, как только она появилась на крыльце, Мишка стянул рукавицу и пошел прощаться с каждым за руку. Все чего-то желали ему на дорогу. Один Сенька не подал руки и отвернулся, не пожелав ни прощаться, ни мириться. Мишка поднял выше курносый нос: как хочешь, была бы честь предложена, с меня не убудет. Попрощавшись со взрослыми, погладил головы ребятишек. Какое-то мгновение еще потоптался в нерешительности, кинув взгляд на крыльцо, где стояла Парасся, вяло махнул ей рукой, сел в розвальни рядом с женой и тронул вожжи.

— Не забудь, Михаил, сказать Куш-Юру, что я согласен быть во главе Госрыбы. Слышишь? — еще раз напомнил Гриш.

— Слышу, — не оборачиваясь, ответил Мишка.

— Погуляй, попей в радоницу за меня, — крикнул вдогонку Гажа-Эль. — Все только не вылакай, к нашему приезду оставь, якуня-макуня.

— Постара-аюсь! — обернувшись, ответил Мишка и лихо сорвался с места.

Со своего крыльца одна только Гаддя-Парасся махала ему вслед рукой, утирая нос и глаза, нисколько не боясь ни новых пересудов, ни Сенькиного гнева.

На нее старались не глядеть. Провожающие сбились в кружок и разговаривали, не желая расходиться.

— Несчастная Сандра, — вздохнула Елення. — Нехороший оказался Мишка. Караванщик и есть.

— Нашей вины больше — сосватали их, — добавил Гриш. — Будь нам нескладно-неладно…

— За Куш-Юром-то, поди, лучше ей было бы, — поддакнул Гажа-Эль. — Да и Парасся оказалась… якуня-макуня, — запнулся он, глянув на Сеньку.

Тот сделал вид, что ничего не слыхал. Но когда все направились к дому, он тоже повернул к соседям.

Глава двадцать первая Последние дни

1

Медленно оживала природа. Неторопливо текли дни в ожидании отъезда.

Раньше середины июня не уехать. Все это знали и все же пристально, с надеждой следили за ходом весны: авось смилуется, поспешит… Ведь за месяц с лишним, пока вскроются реки, изождешься.

Но весна не спешила. Медленно убывали ночи. Еще много раз заходило солнце, пока стаял последний снег. Лишь в глубоких ложбинках да кое-где в тени остались белеть его жалкие лохмотья.

Но однажды, когда солнце зашло лишь совсем ненадолго и ночь почти слилась с днем, все пробудились от страшного грохота и хруста. Слышался он со стороны Большой Оби.

Утром на реке, скрежеща, грохоча, взламываясь, дыбясь, двигались стремительно, сплошной лавиной, как потревоженное стадо оленей, потемневшие льдины.

Не стало снегирей. Улетели дальше, на север, извещать, что весна идет…

Но вотся-гортцы не обманывались: не скоро поездка. Еще Хашгорт-Еган не скинул зимнюю одежду. Лед и здесь посинел, одряб, но вроде река раздумывает, чего-то выжидает: течение здесь слабее, чем на Оби, и пока не очистится Еган — не отплыть.

В томительном безделье проходили дни за днями. Обидно: столько светлого времени, а заняться нечем, да и не хочется.

Несколько дней возились, конопатя да просмаливая каюк и другие лодки. И снова впали в безделье.

И со двора не отлучиться, на лодке не уплывешь — вокруг острова еще лед.

Ничего не оставалось, как сидеть на солнышке да любоваться весной. Коротая время, вспоминали всякие истории да случаи из жизни. За весь год, наверное, не было столько рассказано, сколько в эти дни. «Вторым пленом» называл Гриш эти дни томительного ожидания. Про первый плен Варов-Гриша вотся-гортцы уже знали. Он живописно рассказал всем про свой побег из лагеря военнопленных.

Как обрадовались люди, заслышав в воздухе знакомое, долгожданное: «Клун! Клун!.. Га-га-га!.. Свию! Свию!.. Прилетели! Здравствуйте!» Лебеди, гуси, утки, чайки носились стаями, парами, в одиночку. И воздух звенел от их веселых криков.

Почти одновременно растаяла протока, разлилась. И на Хашгорт-Егане засверкали широкие забереги.

Не выдержали Гриш с Элем, спустили на воду свои калданки и попробовали счастья на первой весенней охоте.

Елення собралась отметить свое тридцатилетие. Как по заказу, тронулся лед на Хашгорт-Егане — нехотя, с частыми остановками, а все же сдвинулся.