Игорь Курукин - Анна Иоанновна

• Название: Анна Иоанновна
• Автор: Игорь Курукин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03752-6

В судьбе Анны Иоанновны было немало крутых поворотов: природную русскую царевну, племянницу Петра I, по его воле выдали замуж за иноземного принца, полжизни провела она бедной вдовствующей герцогиней в европейском захолустье, стала российской императрицей по приглашению вельмож, пытавшихся сделать её номинальной фигурой на троне, но вскоре сумела восстановить самодержавие. Анна не была великим полководцем, прозорливым законодателем или смелым реформатором, но по мере сил способствовала укреплению величия созданной Петром империи, раздвинула её границы и сформировала надёжную и работоспособную структуру управления. При необразованной государыне был основан кадетский корпус, открыто балетное училище и началось создание русского литературного языка.

Книга доктора исторических наук Игоря Курукина, написанная на основе документов, рассказывает о правлении единственной русской императрицы, по иронии судьбы традиционно называемом эпохой иностранного засилья.

---

Петербургские «распродажи»

Платон Мусин-Пушкин — потомок старинного рода, сын первого российского графа и члена «всешутейшего и всепьянейшего собора». Согласно семейным преданиям, граф Иван Алексеевич (1661–1730) являлся побочным сыном самого царя Алексея Михайловича; во всяком случае, Пётр I называл его «братом», а Платона — «племянником»{353}.

Младший Мусин-Пушкин начал карьеру в качестве заграничного «пенсионера». По возвращении он был зачислен в Преображенский полк, но строевой службой не занимался; молодой офицер выполнял дипломатические поручения в Гааге, Копенгагене и Париже, затем в качестве тюремщика заточил (фактически замуровал) в келье Николо-Корельского монастыря бывшего новгородского архиепископа и вице-президента Синода Феодосия Яновского, дерзнувшего «изблевать» неодобрение в адрес императрицы и отказавшегося посещать дворец. Затем приводил в порядок хозяйство монетных дворов и в 1728 году получил генеральский чин действительного статского советника, чем намного обогнал старшего брата Епафродита — автора злой карикатуры на Анну Иоанновну. В январе — феврале 1730 года отец и сыновья обсуждали «кондиции», но вовремя сориентировались и 25 февраля подписали прошение о восстановлении самодержавия.

Явной немилости по отношению к Мусиным-Пушкиным не было, но замеченные в излишней активности фигуры отправлялись на губернаторство подальше от столицы. Граф Платон отбыл сначала в Смоленск, затем в Казань, потом в Ревель, пока, наконец, его не решили вернуть в Петербург. В 1736 году ему вышла милость — чин тайного советника и место президента Коммерц-коллегии. Спустя три года он стал сенатором и получил ответственное поручение — возглавить Коллегию экономии синодального ведомства, созданную для изъятия из рук духовенства управления церковными и монастырскими вотчинами. Граф был знатен, богат и чужд «искательности»; нам неизвестно, что он, подобно С.А. Салтыкову, А.И. Ушакову, В.Н. Татищеву и другим представителям генералитета, обращался за помощью к Бирону. Он подготовил проект секуляризации церковных имений, но тут стало раскручиваться дело Волынского — и Платон Иванович попал под следствие.

Он не был доверенным «конфидентом», даже не участвовал в сочинении и обсуждении проекта Волынского (о нём речь пойдёт ниже). На допросе в Тайной канцелярии Мусин-Пушкин отрицал участие в «противных делах»: с Волынским встречался, но разговоры вращались вокруг «награждений» и текущих дел. Проект же он «видел и слышал», но к его составлению отношения не имел и содержания «не упомнит». Но в процессе следствия он шаг за шагом признавал, что предоставлял Волынскому документы своей коллегии; вспоминал критические высказывания кабинет-министра в адрес фаворита императрицы: «…его высококняжеская светлость владеющей герцог Курляндской в сём государстве правит, и чрез правление де его светлости в государстве нашем худо происходит»; «…великие денежные расходы стали и роскоши в платье, и в государстве бедность стала, а государыня во всём ему (Бирону. — И.К.) волю дала, а сама ничего не смотрит». Граф вытерпел дыбу с четырнадцатью ударами кнутом, но ничего нового не «показал».

Главной его виной были признаны присутствие при обсуждении проекта, «притакание» «злодеиственным рассуждениям» Волынского и недонесение о них. Старавшиеся отличиться судьи приговорили членов кружка Волынского к четвертованию, но при высочайшей «конфирмации» Мусину-Пушкину оно было заменено ссылкой в Соловецкий монастырь «в наикрепчайшей тамо тюрьме под крепким караулом». По меркам аннинского царствования он был наказан легко и даже не бит кнутом; конфискация не распространялась на родовые владения, которые отходили детям{354}. Его наказание с символическим «урезанием языка» — основного «орудия преступления» — должно было послужить показательным примером.

В старомосковские времена опала далеко не всегда влекла за собой «конечное разорение» (за исключением, пожалуй, знаменитых опричных казней Ивана Грозного). Подпавший под высочайший гнев изгонялся с «государевых очей», но, как правило, не лишался имущества; впоследствии его и родню возвращали, пусть и с местническими «потерьками», в круг служилых фамилий. Теперь же опальные вычёркивались из жизни: теряли не только положение, но и всё имущество, а порой даже собственное имя, как это случилось с самим Бироном, которого было велено именовать Бирингом; появились официальные формулы вроде «бывший дом бывшего Бирона».

С графом Платоном поступили милостиво: из четырнадцати с лишним тысяч душ в казну поступило чуть больше половины — 8207{355}, а также шесть дворов в Москве и четыре (из них два каменных) в Петербурге да ещё приморская дача. В его большой петербургский дом на Мойке сразу перебрался генерал-прокурор Н.Ю. Трубецкой — он подал челобитную на улучшение жилищных условий, поскольку жил в отцовском доме с семьёй и братьями. Дача «близ Петергофа» отошла фельдмаршалу Миниху; часть имений — брату фаворита, командиру Измайловского полка Густаву Бирону.

«Пожитки» нестеснительно выгребались из домов арестованных и свозились для оценки и распродажи в «Итальянский дом» — загородный дворец Екатерины I на Фонтанке, где при Анне Иоанновне был устроен театр. Золотые монеты и слитки отправили в Монетную контору; только после воцарения Елизаветы наследникам — племянникам графа Платона — отдали семь пудов и 12 фунтов графского серебра. Жене Мусина-Пушкина оставили не только родовые владения мужа, но и каменный дом в Москве на Арбате, но зато подчистую отобрали гардероб; бедная Марфа Петровна безуспешно пыталась отстоять свои платья, «бельё и прочие уборы женские».

К дележу пожитков опальных в первую очередь допускались избранные. К себе в «комнату» императрица взяла четырёх попугаев, в Кабинет были переданы два ордена Александра Невского; в Конюшенную контору переехали «карета голландская», «берлин ревельской», две «полуберлины» и четыре коляски. Породистые «ревельские» коровы удостоились чести попасть на императорский «скотский двор», а дворцовая кухня получила целую барку с обитавшими на ней 216 живыми стерлядями. Бирон не смог удержаться от личного осмотра конюшни Мусина-Пушкина, однако не обнаружил ничего для себя интересного и распорядился передать 13 лошадей графа в Конную гвардию{356}. Елизавета Петровна отобрала для себя оранжерейные («винные» и «помаранцевые») деревья, кусты «розанов» и «розмаринов». А вот библиотека Мусина-Пушкина в эпоху, когда чтение являлось подозрительным занятием, осталась невостребованной и в 1742 году по-прежнему хранилась в Канцелярии конфискации.

Остальная гора вещей (по оценке, на 14 539 рублей 741/2 копейки) была продана с публичных торгов, в результате чего казна до нового переворота успела выручить 6552 рубля да ещё получила 1061 рубль 24 копейки «наддачи». Такие распродажи привлекали столичную публику: знатные и «подлые» обыватели демократично торговались за право владения имуществом опальных. Гвардейский сержант Алексей Трусов приобрёл за 95 рублей «часы золотые с репетициею», семёновский солдат князь Пётр Щербатов основательно потратился на золотую готовальню (335 рублей при стартовой цене в 200 рублей). Капитан князь Алексей Волконский заинтересовался комплектом из двенадцати стульев с «плетёными подушками» (12 рублей 70 копеек), а статский советник Фёдор Сухово-Кобылин приобрёл другой комплект, подешевле, с креслом в придачу. Тайный советник Василий Никитич Татищев пополнил свой винный погреб 370 бутылками «секта» (по 30 копеек за штуку), а гвардии прапорщик Пётр Воейков скупил 370 бутылок красного вина (на 81 рубль 40 копеек), 73 бутылки шампанского (по рублю за бутылку), 71 бутылку венгерского (по полтине), а заодно уж 105 бутылок английского пива (по 15 копеек). Кабинет-министр Алексей Петрович Бестужев-Рюмин выказал более изысканные запросы: он купил четыре больших зеркала в «позолоченных рамах (за 122 рубля) и ещё два «средних» (30 рублей){357}. Приобретения имели смысл: те же товары в обычной продаже стоили дороже. 

Менее утончённая публика разбирала предметы повседневного обихода и столовые припасы, вплоть до заплесневелых солёных огурцов и рыжиков. Никого не заинтересовали картины графа («женщина старообразная», «птицы петухи», «персона короля швецкого», «птицы и древа» и прочие по три рубля за штуку). Нераскупленным остался зелёный и чёрный чай в «склянках» — он ещё не стал у россиян популярным напитком. Зато соль, свечи, платки, салфетки, перчатки, одеяла, барская (фарфоровая и серебряная) и «людская» (деревянная) посуда, котлы, сковородки, стаканы, кофейники, ножи расходились лучше. Нашли новых владельцев «немецкие лужёные» перегонные кубы, «медная посуда английской работы», «меха, чем огонь раздувать», «четверо желез ножных и два стула с чепьми» (актуальная вещь для наказания дворовых) и даже господский ночной горшок — «уринник с ложкой и крышкой».