Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

• Название: Жизнь Шарлотты Бронте
• Автор: Элизабет Гаскелл
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-10104-3

Эта книга посвящена одной из самых знаменитых английских писательниц XIX века, чей роман «Джейн Эйр» – история простой гувернантки, сумевшей обрести настоящее счастье, – пользуется успехом во всем мире. Однако немногим известно, насколько трагично сложилась судьба самой Шарлотты Бронте. Она мужественно и с достоинством переносила все невзгоды и испытания, выпадавшие на ее долю. Пережив родных сестер и брата, Шарлотта Бронте довольно поздно вышла замуж, но умерла меньше чем через год после свадьбы – ей было 38 лет. Об этом и о многом другом (о жизни семьи Бронте, творчестве сестер Эмили и Энн, литературном дебюте и славе, о встречах с писателями и т. д.) рассказала другая известная английская писательница – Элизабет Гаскелл. Ее знакомство с Шарлоттой Бронте состоялось в 1850 году, и в течение почти пяти лет их связывала личная и творческая дружба. Книга «Жизнь Шарлотты Бронте» – ценнейший биографический источник, основанный на богатом документальном материале. Э. Гаскелл включила в текст сотни писем Ш. Бронте и ее корреспондентов (подруг, родных, литераторов, издателей). Книга «Жизнь Шарлотты Бронте» впервые публикуется на русском языке.

---

Так закончился 1846 год.

Глава 2

Следующий год начался с затяжного периода холодной и пасмурной погоды, которая сильно сказывалась на организме Шарлотты, ослабленном постоянными заботами и страхом. Мисс Бронте упоминает в письмах почти полную потерю аппетита и пишет, что после всех мучений этого немилосердного времени она выглядит «серой, старой, вымотанной, словно в воду опущенной». Холод стал причиной сильной зубной боли, от которой она каждую ночь мучилась бессонницей. Длительное бодрствование сказывалось на нервах, обостряя ее чувствительность к неприятностям ее безрадостной жизни. Однако она не была склонна приписывать умственное беспокойство расстроенному здоровью. «В конце концов, – говорила она в то время, – у меня есть многое, очень многое, за что я должна быть благодарна». Подлинные обстоятельства ее жизни можно узнать по следующим фрагментам из ее писем.

1 марта

Рискуя показаться слишком требовательной, не могу удержаться от того, чтобы не сказать: мне хочется, чтобы каждое твое письмо было таким же длинным, как последнее, которое я получила. Короткие записочки сродни маленьким кусочкам какой-нибудь очень хорошей пищи: они сильно возбуждают аппетит, но не насыщают его. Письмо же оставляет тебя более сытым. Но ничего, пусть, я очень рада получать и записки. Пожалуйста, не думай, что если у тебя нет времени и не произошло важных событий, то не стоит черкнуть пару строк. Поверь мне, и пара строк будет прочитана с большой радостью. И хотя мне нравятся длинные письма, мне не хотелось бы заставлять тебя писать их. <…> Я очень рада была бы видеть тебя в Хауорте, прежде чем я сама соберусь снова в Б. Такое желание и естественно, и правильно. Чтобы как следует поддерживать дружеские отношения, нужно сохранять баланс взаимных обязанностей, иначе в душе зарождается тревога и обе стороны лишаются покоя. Летом или в иное время, когда наступит хорошая погода, твой визит к нам окажется приятнее, чем зимой. Мы сможем чаще гулять на свежем воздухе и будем не так зависимы от дома и нашей комнаты. Брэнвелл в последнее время ведет себя очень плохо. Похоже – я сужу по экстравагантности его поведения, а также по некоторым его загадочным намекам (он ведь никогда не говорит прямо), – что в ближайшее время мы услышим о его новых долгах. Мое здоровье стало получше. Я виню во всем слабость, которая нападает на меня во время холодной погоды, а не заботы, которые меня занимают.

24 марта 1847 года

По-видимому, если все будет в порядке, мы сможем повидаться в Хауорте. Я должна была бы рассердиться на тебя за преувеличения, с которыми ты рассказала мисс М.204 о моем плохом самочувствии; к тому же ты убеждала ее, что мне следует обязательно покинуть дом. Я не буду больше писать, что нахожу себя старой и уродливой, – надо думать, люди не имеют права так говорить до тех пор, пока не окажутся при последнем издыхании. Скоро мне исполнится тридцать один год. Юность промелькнула как сон, и как дурно я с ней обошлась. Что было сделано за эти тридцать лет? Почти ничего.

Спокойные и безрадостные дни проходили своим чередом. У сестер все время был перед глазами, и уже долгое время, пример того, как можно погубить собственные таланты и способности, и примером этим служил их брат, некогда безумно любимый, гордость семьи. Сестры утешали старика-отца, который тем тяжелее переживал семейные несчастья, чем больше проявлял молчаливый стоицизм и терпение. Они заботились о его здоровье, на которое он не жаловался никогда, как бы себя ни чувствовал. Они старались сделать все возможное, чтобы сохранить драгоценные остатки его зрения. Им приходилось прикладывать все больше усилий, чтобы поддерживать порядок в своем скромном домашнем хозяйстве, чтобы покрыть запросы и траты, совершенно чуждые их самоотверженным натурам. Они старались воздерживаться от излишнего общения с ближними, однако если вступали с кем-то в разговор, то всегда находили добрые слова, пусть и немногочисленные. А нужно было совершить добрый поступок – никто в поселке не сомневался, что это сделают сестры из пастората. Они регулярно посещали приходские школы, и часто получалось так, что редкие и краткие выходные дни Шарлотты, проведенные в гостях, сокращались из-за того, что ей нужно было спешить в воскресную школу.

В свободные от выполнения этих обязанностей часы постепенно продвигалась работа над романом «Джейн Эйр». «Учитель» медленно и тяжело переходил от одного издателя к другому. «Грозовой перевал» и «Агнес Грей» были приняты одним издателем «на условиях, крайне невыгодных для двух авторов». Об этой сделке мы поговорим подробнее позднее. Обе рукописи лежали без движения до тех пор, пока этому господину не заблагорассудилось отдать их в типографию.

Сестры с надеждой ожидали наступления летних месяцев, когда подруга и адресат множества писем Шарлотты, ее собеседница, если обстоятельства позволяли им встречаться, любезная также сердцам Эмили и Энн, сможет посетить Хауорт. В мае, пишет Шарлотта, установилась ясная погода, и сестры получили возможность принять гостью в хороших условиях. Их брат в это время вел себя сносно, поскольку подошла к концу значительная сумма денег, попавшая ему в руки весной, и теперь бедность налагала благотворные ограничения на его стремления. Однако Шарлотта предупредила подругу, что той следует ожидать встречи с изменившимся до неузнаваемости человеком – как внешне, так и внутренне, вплоть до безумия. Письмо заканчивалось мольбой приехать.

Я молюсь, чтобы погода оставалась ясной и мы могли бы побольше гулять во время твоего пребывания здесь.

Наконец был назначен день приезда.

Пятница подходит нам как нельзя больше. Я просто уверена, ничто не помешает твоему приезду. Буду тем не менее беспокоиться о погоде в этот день; если пойдет дождь, я распла́чусь. Не жди, что я выйду тебя встречать: есть ли в этом какой-нибудь смысл? Я не люблю ни когда меня встречают, ни встречать сама. Разве что у тебя будет коробка или корзинка, которую я могу понести, – тогда в этом будет прок. Приезжай, пожалуйста, – в черном, синем, розовом, белом или алом, как хочешь. Приезжай потрепанной или нарядной, не важен ни фасон платья, ни его состояние. Главное, чтобы это платье содержало Э., все прочее принимается.

Однако с этого момента начинается ряд разочарований. Можно себе представить, до чего сложно было Шарлотте выжать из себя нижеследующие слова.

20 мая

Твое вчерашнее письмо окатило меня холодной волной разочарования. Не могу тебя винить, поскольку понимаю, что в случившемся нет твоей вины. Но не могу не адресовать свои упреки к ***. <…> Это очень горько, но мои чувства еще горше. Что же касается поездки в Б.: я не окажусь в тех местах, пока ты не побываешь в Хауорте. Передай мои поклоны всем – вместе с большим количеством горечи и недовольства, от которого избавлены только ты и твоя мама.

Ш. Б.

Ты можешь совершенно свободно высказывать свое мнение, если судишь здраво. Я могу быть и несправедлива, ведь я сильно рассержена. Мне казалось, на этот раз твой визит подготовлен так, что тебе будет у нас очень удобно. В другой раз сделать то же будет гораздо труднее.

Надо привести еще одно высказывание из написанного в это время письма: в нем очень ясно выразились чувства Шарлотты.

Меня позабавили ее слова о том, что ей хотелось бы такого мужа, который бы обладал сильной волей и после женитьбы жил в согласии с этой волей, даже если он окажется тираном. Скажи ей, если у нее снова появятся подобные мысли: важно, чтобы сильная воля дополнялась еще и сильным разумом, добрым сердцем и верно понятым чувством справедливости. Ибо мужчина со слабым разумом и сильной волей – это всего лишь упрямое животное: им нельзя управлять и его нельзя изменить. А если у него при этом характер тирана, то это настоящее проклятие.

Тем временем «Учитель» был отвергнут уже многими издателями, причем некоторые из них, как я понимаю, выразили свой отказ неизвестному автору в не самых вежливых выражениях и даже не удосужились объяснить его причины. Вежливость никогда не мешает; однако трудно ожидать, что в деловой суете большого издательства кто-то найдет время объяснить, почему не годится то или иное произведение. И если немотивированным отказам не приходится удивляться, то противоположный случай может подействовать на разочарованного и отчаявшегося автора как благодатная роса. Поэтому мне весьма понятны чувства, о которых рассказывает Каррер Белл: он испытал их при чтении письма из издательства Смита и Элдера, содержавшего отказ напечатать «Учителя».

Совсем отчаявшись, мы рискнули обратиться еще в одно издательство. И вскоре (гораздо раньше, чем мы привыкли) пришло письмо. Автор открыл его, уже приготовившись прочесть несколько лишающих его надежды строчек, в которых говорится о том, что Смит и Элдер не намерены публиковать данную рукопись. Однако вместо этого в конверте оказалось письмо аж на двух страницах. Автор прочел их не без волнения. Письмо действительно содержало отказ напечатать повесть по причинам коммерческого характера, однако в нем обсуждались достоинства и недостатки присланного материала, и делалось это столь вежливо и деликатно, в столь разумном тоне, с проницательностью столь тонкой, что сам отказ обрадовал автора больше, чем могло бы обрадовать известие о том, что рукопись принята, выраженное обычным образом. В письме говорилось также, что со всем вниманием прочтут обещанную рукопись романа в трех томах.