Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

• Название: Жизнь Шарлотты Бронте
• Автор: Элизабет Гаскелл
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-10104-3

Эта книга посвящена одной из самых знаменитых английских писательниц XIX века, чей роман «Джейн Эйр» – история простой гувернантки, сумевшей обрести настоящее счастье, – пользуется успехом во всем мире. Однако немногим известно, насколько трагично сложилась судьба самой Шарлотты Бронте. Она мужественно и с достоинством переносила все невзгоды и испытания, выпадавшие на ее долю. Пережив родных сестер и брата, Шарлотта Бронте довольно поздно вышла замуж, но умерла меньше чем через год после свадьбы – ей было 38 лет. Об этом и о многом другом (о жизни семьи Бронте, творчестве сестер Эмили и Энн, литературном дебюте и славе, о встречах с писателями и т. д.) рассказала другая известная английская писательница – Элизабет Гаскелл. Ее знакомство с Шарлоттой Бронте состоялось в 1850 году, и в течение почти пяти лет их связывала личная и творческая дружба. Книга «Жизнь Шарлотты Бронте» – ценнейший биографический источник, основанный на богатом документальном материале. Э. Гаскелл включила в текст сотни писем Ш. Бронте и ее корреспондентов (подруг, родных, литераторов, издателей). Книга «Жизнь Шарлотты Бронте» впервые публикуется на русском языке.

---

Увы! Ответ на этот вопрос был совершенно очевиден. Она и не могла быть никем иным, как «плохой собеседницей» и «досадной помехой» для веселого и легкомысленного общества! Ведь все ее планы заработать на жизнь честным трудом были разрушены, сгорели дотла. Несмотря на все предпринятые усилия, она не смогла найти ни одной ученицы. Однако, вместо того чтобы скорбеть из-за неосуществимости лелеемого много лет желания, Шарлотта находила повод для радости. Ее несчастный отец, почти ослепший и беспомощный, теперь полностью нуждался в дочерней заботе, но и это она рассматривала как священный долг, которым благословило ее Провидение. Тьма сгустилась над тем, кто некогда был светлой надеждой всей семьи, – над Брэнвеллом; его изменчивое поведение для сестры было покрыто тайной. Иногда по непонятным причинам он возвращался в родной дом, словно прячась от какого-то позора, – и сестры предчувствовали самое дурное. И как могла Шарлотта радоваться жизни, если вскоре должна была проститься со своей милой, великодушной Мэри, которая собиралась уехать так далеко и так надолго, что для подруги это значило «навсегда»? Когда-то Шарлотта написала о Мэри Т., что та «полна чувств благородных, горячих, щедрых и нежных. Бог да благословит ее! Вряд ли мне встретится в этом мире человек более великодушный и благородный. Она охотно умрет за того, кого любит. Ее ум и душевные качества выше всего, что я знаю». И с этой подругой Шарлотте предстояло проститься! Вот что рассказывает сама Мэри об их последней встрече:

Когда мы в последний раз виделись с Шарлоттой (это было в январе 1845 года), она сказала, что окончательно решила остаться дома. Она признавалась, что это ей не нравится. К тому же она была нездорова. По ее словам, любые перемены ей поначалу нравились – так в первое время ей нравился и Брюссель. Хорошо если люди имеют возможность вести более разнообразную жизнь и больше общаться, но для себя она такой возможности не видела. Я сказала ей как можно деликатнее, что ей не следует оставаться дома. Если она проведет там лет пять, в одиночестве, с ее слабым здоровьем, то это погубит ее, она уже никогда не оправится. «Подумай, какой ты станешь через пять лет!» – сказала я. Ее лицо омрачилось. Тогда я сказала: «Не плачь, Шарлотта!» Она не заплакала, а только продолжала ходить туда-сюда по комнате. Немного погодя она ответила: «Нет, я все-таки останусь».

Через несколько дней после прощания с Мэри Шарлотта рассказывает о своей жизни в Хауорте:

24 марта 1845 года

Мне трудно описать тебе, как проходит время в Хауорте. Здесь нет каких-либо событий, по которым можно понять, что оно движется. Каждый день похож на предыдущий, и каждый день имеет одинаково тяжелый и безжизненный характер. Воскресенье, день выпечки хлеба, и суббота – только эти дни чем-то отличаются от других. А жизнь между тем проходит. Мне скоро исполнится тридцать, а я еще ничего не сделала. Когда я оглядываюсь на прошлое и думаю о будущем, меня охватывает тоска. Однако грешно и глупо было бы роптать. Без всякого сомнения, долг призывает меня пока что оставаться дома. Было время, когда я очень любила Хауорт; сейчас все не так. Мы все словно погребены здесь. Мне хочется путешествовать, работать, вести живую и полнокровную жизнь. Прости меня, моя милая, за то, что обрушиваю на тебя свои бесплодные желания. Об остальном лучше не буду писать, нечего тебя беспокоить. Ты обязана мне написать. Если бы ты знала, какую радость приносят твои письма, ты писала бы очень часто. Твои письма да еще французские газеты – это единственные вестники, которые добираются ко мне из большого мира через вересковые пустоши; и я всегда им очень рада.

Одной из ежедневных обязанностей Шарлотты было чтение вслух отцу, и для этого требовалось проявить дипломатичность, поскольку иногда предложение прочесть то-то и то-то, к чему он привык за долгие годы, чувствительно напоминало больному о несчастье, которое с ним произошло. Втайне и сама Шарлотта боялась той же болезни. Долгие годы недомоганий, слабая печень, страсть к созданию мелких рисунков в юности и развившаяся в последние годы бессонница (как много слез было пролито ночами из-за странного и пугающего поведения Брэнвелла) – все это сказалось на ее бедных глазах.

Примерно в это время она писала мсье Эже187:

Il n’y a rien que je craigns comme le désœuvrement, l’inertie la léthargie des facultés. Quand le corps est paresseux l’esprit souffre cruellement; je ne connaîtrais pas cette léthargie, si je pouvais écrire. Autrefois je passais, des journées des semaines, des mois entiers à écrire, et pas tout à fait sans fruit, puisque Southey et Coleridge, deux de nos meilleurs auteurs à qui j’ai envoyé certain manuscrits, en ont bien voulu témoigner leur approbation; mais à prèsent, j’ai la vue trop faible; si j’écrivais beaucoup je deviendrai aveugle. Cette faiblesse de vue est pour moi une terrible privation; sans cela, savez-vous ce que je ferais, Monsieur? J’écrirais un livre et je le dédierais à mon maître de litterature, au seul maître que j’aie jamais eu – à vous, Monsieur! Je vous ai dit souvent en français combien je vous respecte, combien je suis redevable à votre bonté, à vos conseils. Je voudrais le dire une fois en Anglais. Cela ne se peut pas; il ne faut pas y penser. La carrière des lettres m’est fermée. <…>

N’oubliez pas de me dire comment vous vous portez, comment madame et les enfants se portent? Je compte bientôt avoir de vos nouvelles; cette idée me sourit, car le souvenir de vos bontés ne s’effacera jamais de ma mémoire, et tant que ce souvenir durera le respect que vous m’avez inspiré durera aussi. Agréez, Monsieur, etc.188

Весьма возможно, что даже сестры и самые близкие подруги Шарлотты не знали о страхе полной слепоты, который преследовал ее в этот период. Она старалась поменьше утомлять глаза, чтобы хватало сил читать отцу, меньше занималась шитьем и писала только то, что было совершенно необходимо. Основным ее занятием стало вязание.

2 апреля 1845 года

Я ясно вижу, что в этом мире нам не суждено изведать ни единого мгновения абсолютного счастья. Болезнь <…> совпала с замужеством <…>. Мэри Т. может теперь вступить на тот путь трудных приключений, по которому так долго хотела пойти. Болезни, трудности и опасности станут ее спутниками – попутчиками, от которых нельзя избавиться. Надеюсь, ее не настигли юго-восточные и северо-восточные шторма и она проплыла места, где они буйствуют, раньше, чем они начались. А может быть, штормило только у берегов, а не на морских просторах? Если, однако, все было не так, то, значит, ее сильно качало – в то самое время, когда мы спали в своих кроватях или лежали без сна, думая о ней. Столь серьезные, ощутимые опасности, когда проходят, оставляют в душе чувство удовлетворения: человек думает о том, что он боролся с трудностями и преодолел их. Сила, храбрость, жизненный опыт – вот непременные результаты. Что же касается душевных страданий, то они, похоже, не приносят доброго плода и лишь делают нас менее чувствительными к физическим страданиям. <…> Десять лет назад я бы посмеялась над твоим рассказом, когда ты по ошибке приняла холостого доктора за женатого человека. Я наверняка посчитала бы тебя слишком щепетильной, и меня удивило бы твое сожаление о том, что ты была любезна с добропорядочным человеком, поскольку он оказался одиноким, а не женатым. Сейчас, однако, я понимаю, что твои угрызения совести основаны на здравом смысле. Если женщина хочет избегнуть клейма «искательница замужества», то она должна выглядеть и вести себя так, словно сделана из мрамора или глины: быть холодной, бесчувственной, сохранять безразличное выражение лица. Ибо любое выражение чувства – радости, горя, дружелюбия, антипатии, восхищения, отвращения – будет одинаково воспринято людьми как попытка подцепить мужа. Но ничего! Здравомыслящие женщины всегда найдут чем утешиться, в конце концов. Поэтому не бойся быть такой, какая ты есть: нежной и доброй; не подавляй свои чувства и настроения, которые прекрасны сами по себе, из страха, что некий глупый юнец вообразит, будто ты решила очаровать его. Не осуждай себя на полужизнь только потому, что вела себя так оживленно, что некий прагматичный субъект в бриджах вообразил, будто ты задумала связать свою жизнь с его пустой жизнью. Конечно, достойные, сдержанные манеры – это настоящее сокровище для женщины, и ты им обладаешь. Напиши мне снова поскорей, я совершенно вне себя и нуждаюсь в успокоении.

13 июня 1845 года

Что касается миссис ***, которая, по твоим словам, похожа на меня, то у меня к ней душа не лежит вовсе. Впрочем, меня не тянет к людям, о которых говорят, что они в чем-то сходны со мной, потому что я всегда вижу: это сходство ограничивается чисто внешними, заметными при первом знакомстве чертами моего характера. Эти черты не слишком приятны – я знаю. Ты пишешь, что она умна – «умная дама». Как я ненавижу это выражение! Сразу представляешь сварливую, некрасивую, надоедливую, болтливую женщину. <…> Мне не хотелось бы оставлять отца ни на один день. Зрение его ухудшается с каждым днем, и надо ли удивляться, что он, замечая, как драгоценнейшая из человеческих способностей покидает его, пребывает временами в подавленном настроении? Так печально думать, что все немногочисленные маленькие радости должны скоро стать для него недоступными. Ему уже сейчас в высшей степени трудно читать и писать. Он боится, что слепота неизбежно превратит его в обузу для нас. Боится, что станет никем в собственном приходе. Я стараюсь утешить отца, иногда мне это удается, но ведь утешения не восстановят его зрение и не смогут компенсировать его отсутствие. Однако отец не брюзжит, никогда не проявляет нетерпения; он только подавлен и удручен.