Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)

• Название: Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
• Автор: Александр Сидоров
• Издательство: МарТ
• Жанр: История
• Год: 1999
• ISBN: 5-87688-246-1

«История профессиональной преступности Советской России» — первое серьёзное и подробное исследование отечественной профессиональной преступности начиная с 1917 года. В книге проанализированы все этапы становления и развития профессионального уголовного мира СССР, его особенности, неформальные «законы» и традиции, критикуются неверные теории и ложные концепции целого ряда исследователей. Издание сопровождается богатым документальным и иллюстративным материалом.

Рекомендуется в качестве учебного пособия для высших учебных заведений по специальностям «История России», «История государства и права», «Психология», «Социальная психология», «Пенитенциарная психология», «Уголовно-исполнительное право», «Культурология», «Социолингвистика» и другим.

---

Следует особо отметить, что далеко не все лагерные должности занимали профессиональные уголовники (кстати, речь идёт не о «законных ворах», а об их подручных). Администрация вынуждена была считаться с тем, что помимо чисто репрессивных и надзирательских функций необходимо было исполнять и функции хозяйственные, прежде всего — организацию работ, выполнение спускаемых сверху планов. Для этого требовался не только кнут и мат, но и знание производственных процессов, умение и работать, и руководить. «Урки» на такую роль не годились. Поэтому широко привлекались, во-первых, «бытовики» (осуждённые за бытовые преступления, проворовавшиеся хозяйственники и пр.), во-вторых (особенно на лесоповале, на добыче угля и нефти, на стройках) — «раскулаченные» крестьяне.

Особую категорию также составляла «бандитская» статья 593УК РСФСР. Как уже упоминалось, эта статья карала за особо опасные преступления против порядка управления. С 1926 года и до начала 30-х годов остриё её было направлено прежде всего на уголовников из числа бывших представителей правящих классов и белого офицерства (см. очерк «Жиганы против уркаганов»). Любопытно отметить, что власть при этом относилась в местах лишения свободы к повергнутым «жиганам» куда более лояльно, чем к «политикам». Дело в том, что по поводу преступлений, каравшихся 59-й статьёй, была серьёзная оговорка — «совершённые без контрреволюционных целей». Эта оговорка открывала «бандитам» доступ ко всем должностям, занимаемым заключёнными. Например, коменданты в лагерях 30-х годов назначались обычно из числа 59-й. И не случайно: среди них было больше всего грамотных, знающих, имеющих опыт управления людей.

Конечно, таких было немало и среди политиков. Но этим доступ к лагерным должностям был категорически закрыт.

Впрочем, уже во второй половине 30-х контингент осуждённых по 59-й статье меняется. «Жиганское» движение в преступном мире было к этому времени практически разгромлено, и бандитизм приобрёл иной, общеуголовный характер.

И всё же Гулаг 30-х годов — это, конечно, вотчина «блатных», профессиональных уголовников. Не только потому, что администрация лагерей делала ставку на «социально близких». Дело и в другом: профессиональные преступники имели за спиной тюремный опыт, богатые традиции, они были сплочённым «братством», которое наводило в местах лишения свободы свои порядки и поддерживало их жестокими и эффективными методами.

И вновь нам придётся сделать отступление в область «уркаганских традиций» царской России. Потому что некоторые исследователи уголовного и арестантского мира, к сожалению, порою настолько искажают реальную картину событий и делают такие нелепые и странные выводы, что обойти их молчанием никак нельзя.

Так, рассказывая о всесилии «блатного братства» в лагерях, Александр Солженицын настойчиво пытается убедить читателя, что это — черта, характерная исключительно для мест лишения свободы Советской России. Мол, до революции знали истинную цену «уркаганам».:

Оттого на этапах и в тюрьмах от них обороняли политических. Оттого администрация, как свидетельствует П. Якубович, ломала их вольности и верховенство в арестантском мире, запрещала им занимать артельные должности, доходные места, решительно становилась на сторону прочих каторжан. «Тысячи их поглотил Сахалин и не выпустил». В старой России к рецидивистам-уголовникам была одна формула: «Согните им голову под железное ярмо закона!» (Урусов). Так к 1917 году воры не хозяйничали ни в стране, ни в русских тюрьмах. («Архипелаг ГУЛАГ»)

Однако Солженицын сознательно искажает факты. К сожалению, для него важно не восстановление истинной картины событий, а обличение ненавистного коммунистического режима.

Это очевидно хотя бы из того, что в подтверждение своих слов автор «Архипелага» ссылается на П. Якубовича, утверждая, что администрация царских тюрем якобы запрещала профессиональным уголовникам занимать артельные должности и доходные места и «решительно становилась на сторону прочих каторжан». Как помнит внимательный читатель, в предыдущих главах мы уже не раз обращались к запискам Якубовича, где он утверждает совершенно противоположное и пишет о полном беспределе, который творили так называемые «бродяги» по отношению к остальным арестантам! Он же заявляет, что эти самые «бродяги» (то есть законченные уголовники) занимали практически все хлебные должности и нещадно обирали каторжан — при полном попустительстве начальства.

Конечно, чуть ниже тот же Якубович как бы смягчает сказанное и пишет:

Правда, в последнее время бродягам, слышно, сломили рога. Больше всего подкосил их Сахалин… сыграли роль и вообще более строгие узаконения относительно бродяжничества… К этому нужно прибавить, что тюремные условия изменились: начальство начало вмешиваться в артельные порядки арестантов, в их интимную, внутреннюю жизнь, став при этом решительно на сторону каторжан; во многих тюрьмах бродягам прямо запрещено занимать какие бы то ни было артельные должности. («В мире отверженных»).

Эти слова вроде бы подтверждают мысль Солженицына. Одна беда: сам-то Якубович не являлся свидетелем этих позитивных перемен! Он пишет о них по каким-то неясным слухам («слышно»). Сам автор этих «благих перемен» не застал. А он пробыл в каторге с 1887 по 1895 годы! То есть до конца XIX века «бродяги» уж точно были «королями» арестантского мира и никто им в этом не мешал. Кроме того, существует немало и других свидетельств того, что профессиональные преступники были царьками и в тюрьмах, и на каторге, всячески притесняя остальных арестантов и неплохо уживаясь с начальством (рекомендуем хотя бы «Мир тюремный» и другие исследования А. Свирского).

Следует также учесть, что подобного рода реверанс в сторону тюремного начальства необходим был Якубовичу для того, чтобы его «Записки бывшего каторжника» могли появиться в открытой печати (они публиковались под псевдонимом «А. Мельшин» в семнадцати номерах народнического журнала «Русское богатство» с сентября 1895 по июль 1898 гг.). Журнальный текст и без того был порядком укорочен и изувечен цензурой. А мог бы и не появиться вообще, если бы все ужасы и безобразия, описанные автором, не были показаны, так сказать, в плане историческом — как «преодолённые недостатки».

Но разве не то же происходило и во времена хрущёвской «оттепели»? Разве не так же появился и «Один день Ивана Денисовича» и другие произведения бывших зэков — как разоблачающие «перегибы культа личности», успешно «преодолённые» новым руководством? Между тем как на самом деле в начале 60-х по ряду позиций режим в местах лишения свободы СССР не слишком отличался от гулаговского.

Замечание же о том, что тюремное начальство мест лишения свободы царской России (видимо, по причине великой любви?) «обороняло» политических от уголовных — это вообще перл! Не обороняло — изолировало! Согласно решению особого совещания (замечаете преемственность названий?) под председательством военного министра, министра юстиции, главного начальника 3-го отделения и управляющего министерством внутренних дел в 1878 году было решено, что «политических преступников должно содержать отдельно от арестованных по делам другого рода и с этой целью… устроить особые для них помещения, с усилением там надзора…»

Изоляция эта была вовсе не следствием желания тюремного начальства защитить политических узников от уголовного «беспредела». Обосновывая необходимость строгой изоляции «политиков», киевский генерал-губернатор в письме министру внутренних дел 28 сентября 1898 года сообщает: «…У нас в стенах самой тюрьмы производится политическая пропаганда и сотни заключённых неизбежно развращаются в тюрьмах нравственно при соприкосновении с политическими арестантами и набираются социалистических и ярко противоуправительственных убеждений…».

При этом строжайшая изоляция имела целью не только пресечение вредной пропаганды, но зачастую психологическое давление и устрашение, вплоть до физического уничтожения. Пример такого подхода — организация тюремного быта в Новобелгородской тюрьме. Ненормальную жестокость содержания политических заключённых здесь признавали даже высшие сановники государства. Статс-секретарь Грот писал в 1877 году министру внутренних дел следующее:

Этот надзор стремится к одной лишь цели, замыкания накрепко в тесные камеры преступников, частью закованных в кандалы, представляя им затем оставаться по целым дням почти без занятий, наедине с самим собою.

Отсюда — те гибельные последствия, которые ведут заключенных медленным путём к болезням, а нередко и преждевременной смерти. Из 13 человек политических преступников, поступивших в тюрьму в начале 1875 г., двое уже умерли, причём один предварительно сошёл с ума, а из наличного состава 11 заключённых двое обнаруживают несомненные признаки умопомешательства и 5, кроме того, страдают анемиею, предвестницей болезни грудной чахотки» (цит. по М. Детков. «Наказание в царской России»).