Леон Островер - Тадеуш Костюшко

• Название: Тадеуш Костюшко
• Автор: Леон Островер
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1961

Трудно в истории Польши найти вторую такую героическую и вместе с тем трагическую фигуру, как Тадеуш Костюшко

Естественно, что имя легендарного предводителя национально-освободительного восстания старались замолчать и в царской России и в Царстве Польском. Много было положено труда буржуазными историками, чтобы исказить облик Т. Костюшки, свалить на него все неудачи. Но польский народ помнил это имя, народ сделал его знаменем в борьбе за свободную, счастливую социалистическую Польшу.

Книга писателя Л. Островера впервые на русском языке прослеживает жизнь Т. Костюшки от начала и до конца и рисует его облик без прикрас. Таким, каким на деле был этот замечательный человек.

---

Более трудную задачу — перекрытие реки — Костюшко взял на себя, а прокладку дороги поручил подполковнику Радиеру. Тот охотно принялся за порученное дело, только попросил Костюшко не беспокоить его проверками.

— У каждого из нас, инженеров, своя манера работать, — сказал он. — Закончу дорогу и покажу ее вам.

Прокладка дороги — вещь не очень сложная для опытного инженера, особенно по детальному чертежу, который Костюшко разработал.

— Согласен, подполковник, приступайте к работе.

Костюшко жил с адъютантом Гэтса, лейтенантом Вилькинсоном. Грузный, малоподвижный и немногословный, неряшливо одетый, Вилькинсон ничем не напоминал Раймонда де Лиля, и все же Костюшко чувствовал себя хорошо в его обществе. Вилькинсон был человеком искренним, честным, он, так же как и Костюшко, мечтал о всемирной справедливости, но в отличие от Костюшки он, как и Раймонд де Лиль, был неважного мнения о людях.

В первые дни совместной жизни Вилькинсон присматривался к Костюшке и односложно отвечал на все попытки Костюшки втянуть его в разговор.

Работы у Костюшки было много, рассвет уже заставал его за чертежной доской, и он работал с увлечением, зная, что за ним следят дружеские глаза, хотя стоило Костюшке повернуть голову в сторону Вилькинсона, как «дружеские глаза» прикидывались спящими.

Радовал Костюшко и парижский обойщик Пьер— он стал не только ординарцем, но и другом, и не только заботился о своем начальнике, но, словно тень, сопровождал его повсюду. Он стал его доверенным в сношениях с солдатами. Эту сторону Костюшко, пожалуй, больше всего ценил: успех его смелого инженерного замысла зависел от согласия солдат сделать невозможное возможным, а настроение солдат мог знать только человек, живущий с ними, среди них.

Однажды, когда Костюшко с Пьером заночевали на берегу Гудсона, готовясь с рассветом приступить к погрузке первой линии цепей, Пьер, подав Костюшке чашку кофе и усевшись против него на корточки, спросил:

— Мой полковник, что такое серпентинная дорога?

— Дорога, которая проложена вокруг горы завитками штопора.

— И я так думал.

— Так зачем спрашиваешь?

— Не я спрашиваю, это спрашивают саперы, которые работают с подполковником Радиером. Они говорят, что серпентинная дорога должна подниматься вверх плавно, а не уступами, козлиными прыжками.

Едва рассвело, Костюшко поскакал к «Сахарной Голове», и то, что увидел, его обидело, ужаснуло. Радиер ежедневно докладывал: «Сделано сто метров! Сделано сто пятьдесят метров!» Костюшко складывал эти метры. И вдруг видит — метры идут скачками, крутыми подъемами: по такой дороге не только тяжелая артиллерия, но и воз с сеном не пройдет.

Костюшко, то присаживаясь на камни, то шагая взад-вперед, дожидался приезда подполковника. В нем закипел гнев. «Подлец! Вот почему он упросил меня не проверять!»

Пришли саперы, приступили к работе. Костюшко поздоровался с солдатами, но в разговор с ними не вступил: ему было стыдно, словно он их обманул.

Наконец появился Радиер. Он ехал мелкой рысцой, точно на прогулке в Булонском лесу. Увидев Костюшко, он соскочил с коня, поднял руку к шляпе.

— Я хотел поговорить с вами, подполковник.

— Пожалуйста, — любезно ответил Радиер, свежевыбритый, румяный.

Они отошли в сторону, и как только Костюшко остановился, чтобы начать разговор, лицо Радиера сделалось багровым, а голос резким.

— Так поляки относятся к своему слову!

— Молчать! — оборвал его Костюшко. — Не смейте говорить о поляках! — И сразу остыл: он уже внутренне краснел за свою резкость. — Что вы делаете, подполковник? — спросил он вежливо. — По такой дороге мы тяжелой артиллерии не поднимем.

Радиер уже давно готовился к этому столкновению. У него были даже заготовлены ядовитые фразы, стилистически отточенные, которые должны были сразить спокойного Костюшко. Но вежливость Костюшки его обезоружила. Он предложил:

— Сядем, коллега, и поговорим. — Когда сели: — Вы хотите, месье Костюшко, жить спокойно?

— Если это возможно, да.

— Вы, видно, латинист. Я заметил, что вы часто пользуетесь уклончивым латинским предлогом «si».

— Это имеет отношение к тому, что вы хотите мне сказать?

— Отнюдь нет, коллега. Я хочу вам сделать деловое предложение: давайте поменяемся местами, я буду старшим инженером, вы — моим помощником. Поймите, коллега, вы не инженер, у вас нет диплома, поэтому любой ваш проект, хорош он или плох, будет взят под сомнение главным инженером армии, а под моим крылышком вам будет тепло и удобно.

В этих словах была изрядная доля правды, однако в устах дельца Радиера они звучали, как пощечина. Но Костюшко не обиделся: ему было безразлично, как подписываться под работой — старшим или младшим, ему было важно качество работы, а не подпись под ней, и поэтому он спокойно спросил:

— Если я соглашусь, — и улыбнулся: опять латинское «si», — если, повторяю, соглашусь, вы выполните работы по моему проекту?

— Нет! — решительно заявил Радиер.

Костюшко поднялся.

— Тогда поедем в штаб.

Радиер, оставаясь сидеть, пренебрежительно промолвил:

— Не советую, мой друг. Ваш покровитель Гэтс ночью отбыл к Вашингтону, а генерал Шайлер, который его замещает, назвал ваш проект «сумасшедшим».

— Поедем! — повторил Костюшко тоном приказа.

Радиер не соврал: в штабе их принял генерал Шайлер. Костюшко сдержанно доложил ему сущность спора со своим помощником.

И вы хотите… — корректно спросил Шайлер.

— Вашего приказания подполковнику Радиеру прокладывать дорогу по утвержденному генералом Гэтсом плану.

— А вы, подполковник?

— Категорически против. На «Сахарную Голову» не поднять тяжелой артиллерии, а если ее чудом поднимешь, то в случае отступления придется ее там бросить.

— Вы слышали, полковник?

— Слышал, сэр.

— И согласны?

— Нет, генерал, я не согласен. На «Сахарную Голову» можно без чуда поднять тяжелую артиллерию и… — он замялся, с языка просилось: «Только трусы думают об отступлении», но эти слова показались ему резкими, оскорбительными, — и… я военный, я думаю о наступлении, а не об отступлении.

— Вам и думать не надо, сэр. Вы инженер. О наступлении или отступлении будут думать другие. О вашем споре я напишу главному инженеру армии генералу Дюпортайлю. Он решит.

— А пока что прикажете мне делать?

— Отдыхайте, полковник.

При этом разговоре присутствовал капитан Джон Картери, зять генерала Шайлера. Это был рослый детина с сабельным шрамом во всю щеку. Он подошел к Костюшке и, положив ему руку на плечо, издевательски спросил:

— Скажите вы, уондер-бой[27], правда, что у себя в Польше поляки не стригутся, а ходят этакими дикарями, с кустами нечесаных волос на голове?

На такую наглость нужно было ответить или пощечиной, или вызовом на дуэль, но Костюшко решил ответить более чувствительным ударом: презрением. Резким движением сбросил он со своего плеча руку наглеца Картери и, ничего не сказав, вышел из комнаты.

Костюшко отправился к реке. Мысли текли спокойно. Почему Кинг навязал ему Радиера? Чтобы мешать генералу Гэтсу или ему, Костюшке? Почему Раймонда де Лиля Кинг назначил куда-то главным инженером чуть ли не на следующий день после визита Костюшки в Военную комиссию, а его, Костюшко, держал три месяца без назначения в то время, когда армия нуждалась в инженерах?

Таких «почему?» набралось много, и ни на одно из них Костюшко не находил ответа. Однако Костюшко твердо знал: сам он ничем не провинился — ни перед людьми, ни перед делом.

Саперы, увидев подъезжающего Костюшко, заголосили:

— Сэр! К нам! К нам!

У берега стояло несколько лодок, в каждой лодке — по шесть человек: четверо — на веслах, а двое лежа держали на протянутых руках тяжелую железную цепь.

Костюшко сел в первую с края лодку.

— Начали!

Лодка двинулась. Цепь разматывалась и падала на дно. Все лодки шли к другому берегу, и на всех проделывали одно и то же.

Но не успели лодки добраться до середины реки, как на берегу появился верховой и, сложив руки рупором, крикнул:

— Приказ генерала! Прекратить работу!

Костюшко повторил команду. Лодки, выбирая цепи, повернули к берегу. Верховой ускакал.

Лодки вытянуты на берег. Солдаты молча уходят в сторону, укладываются на песок. Все головы повернуты к Костюшке.

Костюшке стыдно за себя, хотя не он срывает нужную работу, ему стыдно за свою нерешительность. Он понимает, остро чувствует, что вот сейчас надо было бы подойти к солдатам, сказать им, объяснить, что к святой борьбе за свободу примазались разные барлоу и олни и для них, для этих барлоу и олни, война выгодный бизнес. Чем дольше война продлится, тем больше долларов они положат себе в карман.

Но в то же время Костюшко понимал, что он не подойдет к солдатам, ничего им не скажет.