Фридрих Ницше - Утренняя заря

• Название: Утренняя заря
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-03-5028-1

Предлагаемая читателю работа знаменитого мыслителя Фридриха Ницше, провидчески названная автором «Утренней зарей», увидела свет в 1881 г. Она во многом стала прологом к окончательному разрыву Ницше со всей предшествующей философией. Это был шаг к созданию мышления, отрицающего старую мораль, к воспеванию человека, находящегося «по ту сторону добра и зла».

---

357

Украшение науки. Как садовое искусство рококо возникло из чувства, что «природа безобразна, дика, скучна, – давайте ее украсим (embellir la nature)!» точно так же из чувства, что «наука безобразна, суха, безотрадна, трудна, долг а – давайте ее украсим!» – возникло нечто, что называется философией. Она имеет цель, одинаковую со всеми искусствами и вымыслами, – прежде всего забавлять, но, благодаря своей наследственной гордости, она хочет делать это более возвышенным образом, служить только для избранных умов и создать такое «садовое искусство», главное очарование которого состоит в обмане глаз: представить науку в извлечениях, во всевозможных фантастических и моментальных освещениях, и прибавить к ней столько неопределенности, безрассудства и фантазии, чтобы можно было гулять там, как и среди дикого ландшафта, но только без труда и задержек. Теперь уже начинают раздаваться громкие голоса против философии, требующие «возвращения к науке, к природе, к естественности науки». Может быть, теперь начинается век, который сумеет открыть могучую красоту в самых «диких, безобразных» углах науки, как Руссо открыл красоту диких гор и пустынь.

358

Два рода моралистов. Впервые подметить, и притом подметить вполне, закон природы, т. е. доказать его (например, закон притяжения, отражение света, звука), есть нечто другое и составляет принадлежность совсем других умов, чем объяснить такой закон. Так же отличаются и те моралисты, которые усматривают и указывают человеческие законы и обычаи – моралисты с тонкими чувствами слуха, обоняния, зрения – от тех моралистов, которые объясняют подмеченное. Эти последние должны быть прежде всего изобретательны и иметь фантазию, проницательность и знание которой дали возможность действовать.

359

Новая страсть. Почему мы боимся возможного возвращения к варварству и ненавидим это? Потому что возвращение к варварству может сделать людей несчастнее, чем они есть? Ах, нет! Все варвары постоянно были счастливее: не будем обманывать себя в этом! Но наша страсть к познанию слишком сильна, для того чтобы мы могли ценить еще счастье без познания или счастье сильного заблуждения! Беспокойство открытия и разгадывания сделалось до того привлекательным и необходимым для нас, как безнадежная любовь для влюбленного, которую он не отдаст ни за какую цену ради состояния спокойствия, – да, может быть, – мы тоже безнадежно влюбленные! Познание обратилось у нас в страсть, которая не останавливается ни перед никакой жертвой, и, в сущности, ничего не боится, кроме своей гибели. Мы веруем чистосердечно, что все человечество под напором этой страсти надеется стать возвышеннее и увереннее, чем теперь, когда оно не одолело еще склонности к грубым удовольствиям, идущим в свите варварства. Может быть даже, что человечество погибнет от этой страсти! – и даже такая мысль не пугает нас! Любовь и смерть не сестры ли друг другу? Да! Мы ненавидим варварство, мы все скорее согласимся погибнуть, чем отказаться от познания! И, наконец, – если человечество не погибнет в страсти, оно погибнет в слабости. Что же лучше? Вот вопрос! Предпочтем ли мы иметь конец в огне и свете или в тине?

360

Тоже геройски. Заниматься работой, о которой стыдятся говорить, но которая необходима и полезна, тоже геройство. Греки не постыдились поместить среди великих подвигов Геракла также и очищение конюшен.

361

Мнения противников. Для того чтобы измерить, насколько тощи и слабы по природе бывают иногда даже самые рассудительные головы, надобно обратить внимание на то, как они понимают мнения противников и как они возражают на них; в этом обнаруживается естественная мерка каждого интеллекта. Совершенный мудрец, без всякого желания со своей стороны, возвышает своего противника до идеала и с уважением относится к его возражениям, и только тогда, когда противник его становится божеством со сверкающим оружием, он вступает с ним в борьбу.

362

Исследователи и испытатели. Нет единого всеобщего метода познания! Мы должны, руководясь опытом, обращаться с людьми различным образом: быть с ними то добрыми, то злыми, относиться к ним справедливо, страстно или холодно. Один говорит с людьми, как полицейский, другой – как духовник, третий – как путешественник и любитель новостей. То симпатией, то насилием приходится вырывать у них что-нибудь: одному помогает в успехе благоговение пред их тайнами, другому – наоборот, болтливость. Мы, исследователи, так же, как все завоеватели, изобретатели, мореплаватели, искатели приключений, должны обладать отважной моралью и не бояться, если прослывем злыми.

363

Смотреть новыми глазами. Если под красотой в искусстве надобно постоянно понимать воспроизведение счастливого, – и я считаю это верным, – смотря как представляет себе счастье народ, время, индивидуум, что же в таком случае позволяет знать о счастье нашего времени реализм теперешних художников? Несомненно, его красоту, которую теперь мы легче всего можем понять и которой можем насладиться. Итак, можно ли думать, что теперешнее свойственное нам счастье заключается в реалистическом, в возможно острых чувствах и в верном понимании действительности, т. е. не в реальности, а в знании реальности? Наука оказала уже такое сильное действие, что художники нашего столетия непроизвольно превратились в восхвалителей научного счастья!

364

Ходатайствовать. Невзыскательные ландшафты – для великих художников, а замечательные и редкие – для маленьких. Именно великие явления природы и человечества должны ходатайствовать за всех: за маленьких, средних и честолюбивых своих почитателей, – а великий ходатайствует за незаметные явления.

365

Погибать не незамеченным. Не временами, а постоянно крошится наша сила и величие; маленькое растеньице, умеющее прицепиться всюду, разрушает то, что есть великого в нас. Это ежедневное, ежечасное, оставляемое нами без внимания жалкое положение окружающей нас среды, тысяча корешков того или другого маленького и малодушного чувства, вырастающие из нашего соседства, из нашей должности, нашего общества, нашего распределения времени. Оставим эти ничтожные плевелы без внимания – и мы погибнем от них незаметно! А если вы хотите погибнуть, то сделайте это лучше разом и мгновенно: тогда от вас останутся, может быть, величественные развалины, а не кучи земли, как у кротовых нор!

366

Казуистика. Есть горькая и злая альтернатива, которую не может преодолеть ничья решимость и ничей характер. Когда пассажир корабля открывает, что капитан и кормчий делают опасные ошибки и что он выше их в искусстве управления кораблем, спрашивается: а что если восстановить весь корабль против них и арестовать их обоих? Не обязан ли ты сделать это в силу своего превосходства перед ними? И, с другой стороны, не вправе ли они арестовать тебя за то, что ты подрываешь доверие к ним? Это может служить сравнением для явлений в более высоких сферах, могущих иметь более вредные последствия. При этом можно поставить такой вопрос: чем дается нам, в подобных случаях, наше превосходство, наша вера в самих себя? Успехом? В таком случае надобно бы делать все, хотя бы в этом заключались всякие опасности, – и не только для нас самих, но и для всего корабля!

367

Преимущества. Кто действительно владеет собой, т. е. кто окончательно завоевал самого себя, тот имеет свое преимущество в том, чтобы наказывать себя, миловать себя, сострадать себе. Ему нет надобности предоставлять это кому-нибудь другому, но он вполне свободен отдать это и тому, кому захочет, например другу, но при этом он знает, что он дает ему право, а давать право может только тот, кто обладает властью и силой.

368

Человек и сущее. Почему человек не видит сущего? Он сам стоит на дороге и закрывает собой сущее.

369

Не отказываться! Отказываться от мира, не зная его, как это делается иногда, значит обречь себя на бесплодное и унылое одиночество. В этом нет ничего общего с уединением созерцательной жизни мыслителя. Если мыслитель избирает себе такую жизнь, он никогда не откажется от нее: отказ от нее и участие в практической жизни принес бы ему уныние и равнялся бы его гибели. Он никогда не откажется от созерцательной жизни, потому что он знает ее и знает себя. Он стремится в свой воздух, ищет радости себе.

370

Почему ближайшее становится все дальше от нас? Чем больше мы думаем о том, что было и будет, тем более бледнеет пред нами то, что есть теперь. Если мы живем с умершими и умираем в их смерти, что же такое для нас «ближние»? Наше одиночество тогда становится еще большим, и именно потому, что вокруг нас шумит все течение человечества. Страстность, которая присуща всему человеческому, все более и более усиливается в нас, – и именно вследствие этого нам кажется, что все окружающее нас как будто бы стало более равнодушным и слабым.