Зинаида Гиппиус - Том 7. Мы и они

• Название: Том 7. Мы и они
• Автор: Зинаида Гиппиус
• Издательство: Русская книга
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-268-00453-0, 5-268-00516-2

В 7-м томе впервые издающегося Собрания сочинений классика Серебряного века Зинаиды Гиппиус (1869–1945) публикуются ее книга «Литературный дневник» (1908) и малоизвестная публицистика 1899–1916 гг.: литературно-критические, мемуарные, политические статьи, очерки и рецензии, не входившие в книги.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Вот другой роман, другого автора, стоящий в соответствии с «33-мя уродами». «Уроды» – роман женоложный, этот – мужеложный. Он, однако, иного аспекта: с аксессуарами, со вчерашним «эстетизмом», с «талантливостью». Именно благодаря своим аксессуарам, претензиям на культурность – он обнажает во всю ширину язву нашей некультурности, напоминает о ней резче, нежели роман Аннибал. Последний никого не обманет даже в Саратове – а романчик с аксессуарами в Саратове, пожалуй, сойдет за «культуру». Автор, несомненно, «подчитал», чтобы засыпать нашу серую широкую публику разными «художественными именами», бывшими en vogue[44] в 80–90 годах. Имена уже подкисли, но сюжет «нов» (раньше не позволяли.), в Саратове сойдет. Язык неумел, скверно-банален и неловок, – но это лишь для чуть внимательного уха. Я мог бы выписать с десяток перлов, не будь так скучно заглядывать лишний раз в эту скучную книгу. Но что – язык? Зачем язык? В Саратове сойдет за отменнейший, а не в Саратове… пора бы прийти к пониманию, что высший стиль – это плевать на стиль. Беспардонность внутренняя должна и облекаться в свою, беспардонную же, форму.

Автор и стихи пишет; и так пишет, словно все время говорит нам: «Я могу лучше, да вот не хочу!» Один школьник, борец за свободу, когда его вызывали, всегда твердо отвечал учителю: «Я знаю урок, да не скажу!» Не упомню, чем это кончилось. Стихи попадаются полные смелости: «Уста, целованные многими, многими устами, стами…» Или «Евдокия, Евдокия. Какие…» и так идет на двух страницах, сплошь (честное слово, взгляните в «Кошницу» Ор). Все время:

Евдокия, Евдокия,
Какия.

Выдержана эта антистильность почти везде, кроме тех редких случаев, когда к автору сами приходят две-три хороших строки. Это ведь со всеми бывает.

Мне как-то уже приходилось говорить, что для культуры необходима долгая работа, годы терпеливого, медленного труда. Еще вопрос, винить ли Россию в том, что нет у нее культурности, что возможны в русской литературе такие течения, такие «художники», как те, о которых у нас шла речь… Может быть, у России для работы еще не было времени… Хочу верить; но вера в грядущее не мешает, однако, видеть настоящее во всей его неприглядности, сознавать то, что есть. На грязное тело надевается чужой и уже выцветающий плащ. С чем мы пойдем надоедать опрятной, работящей, может быть, умеренной, может быть, буржуазной, но спокойной и красиво причесанной Европе? Как мы смеем негодовать на ее добродушно-убийственное равнодушие к нам, к нашим делам, к нашей литературе? Чем нам перед пей хвастаться, что предлагать? Чем хотим мы заставить ее обратить на нас внимание, дать нам место рядом с ней?

Вот непродуманные гимназические «философии» новейших мистиков-факельщиков; вот тюфяки, на которых разваливаются, прижимая свои груди, глупые лесбиянки г-жи Аннибал, вот банщики-проституты, которыми «свято» пользуется загадочно-пленительный герой-мужеложец другого романа, могущего претендовать на просвещение Саратова, но вряд ли Европы; вот, с другой стороны, добродетельный рабочий социал-демократ с добродетельной социальной матерью или «серый Некто», экспроприированный у Метерлинка; вот все произведения нашей «культурной среды», роскошные плоды нашей «работы духа» за последнее время. Менее всего хочу я умалить значение отдельных русских писателей и творцов. Но гении были во всех странах, во всех литературах. Вопросом, где их было больше и где они больше, я сейчас не занимаюсь. Я говорю не о литераторах, а о литературе, об общем уровне духа и мысли, об общем движении вперед, о росте, – о культуре.

С этой точки зрения – обе наши «литературы» одинаковы, и революционная, и эротическая. Но последняя горше, во-первых, потому, что в ней заметнее претензии на искусство, а во-вторых – она старательнее поощряет, воспитывает беспардонное хулиганство, разрушает человека. Я ничего не имею против существования мужеложного романа и его автора. Но я имею много против его тенденции, его несомненной, (хоть и бессознательной) проповеди патологического заголения, полной самодовольства, и мне больно за всех тех, кто эту тенденцию может принять как художественную проповедь культуры. «Все во мне провалилось, – говорит какой-то старый горьковский босяк, – точно я не человек, а овраг бездонный». Какие уж художества оврагу бездонному? Все провалилось, только и осталось, что

Евдокия, Евдокия,
Какия.

И опять:

Какия,
Евдокия, Евдокия.

Хулиганы эти, с провалом, вместо души, конечно, прейдут, – их нечего бояться. Я хочу верить в будущую культурную Россию. Ведь есть же зерна этой культуры!.. Должны же они быть! Нам важно только не обманываться, не принимать кусты чертополоха за всходящую пшеницу, а упорно поливать хотя бы еще голую, молчаливую землю и… ждать.

Как-то давно, не помню в каком журнале, недовольные критики полемизировали с «Весами» и упрекали их в «академичности». Приходилось мне слышать тот же упрек и позднее. Ах, если б он был справедлив! Ах, если бы «Весы» действительно были академичны! И побольше бы нам… Академий.

Послесловие редакции

Мы давно оценили и полюбили острое, – может быть, слишком колючее, – перо Антона Крайнего. Его статьи порою казались нам желчными, но всегда были интересны и умны. Начав свою деятельность в «Новом Пути», он сразу выказал себя непримиримым и беспощадным, направляя свои стрелы не только во враждебные станы, но часто и в сотоварищей по журналу. Несмотря на то, когда в прошлом году Антон Крайний выразил согласие участвовать в «Весах», мы, не колеблясь, предоставили ему полную свободу слова. Мы были уверены, что всегда будем с ним согласны во всем главном, основном, хотя, конечно, и можем разойтись в оценке отдельных явлений.

«Братская могила» оправдывает наше мнение. Мы всецело присоединяемся к «вере» Антона Крайнего «в будущую культурную Россию» и готовы повторять вместе с ним: «Ведь есть же зерна этой культуры!.. Должны же они быть!» Но мы думаем, что Антон Крайний очень ошибается, когда, бичуя врагов этой будущей культуры, относит к их числу и автора другого романа, «стоящего в соответствии с 33-мя уродами». Речь идет, конечно, о М. Кузмине и его романе «Крылья», впервые напечатанном в «Весах». Наше глубокое убеждение, – что М. Кузмин идет в рядах передовых борцов за ту самую культуру, за которую ратует и Антон Крайний. Именно, как такому культурному деятелю (а не только как талантливому поэту), «Весы» до сих пор широко открывали М. Кузмииу свои страницы и намерены столь же широко открывать их впредь.

Что же касается того «эротизма», в котором повинно будто бы целое течение русской литературы, мы должны напомнить Антону Крайнему давние слова Ст. Пшибышевского: «Так же, как я ничего не могу поделать против того, что в продолжение всех Средних Веков откровения души бывали исключительно в области религиозной жизни, так же мало могу я изменить что-либо в том факте, что в наше время душа проявляется только в отношениях полов друг другу. Пусть делают упреки за это душе, но не мне» (Сочинения, т. II, стр. 6–7). Но, конечно, говоря так, мы нисколько не хотим оправдывать легкомысленного отношения к вопросам глубоким и опасным, – того, что Пшибышевский называет немного далее «пошлой, молодцеватой, комически-пикантной эротикой» и «слащаво-противной юбочной поэзией».

«Весы».

Анекдот об испанском короле*

«Mercure de France», 15 juin. Lettres russes.[45]

Замерло, закостенело… Журналистам-политикам заклепали рот деревянной клепкой, и что они там, сквозь нее, мычат – не разберешь: не то «птичка Божия не знает», не то «многострадальный русский народ»… Признаться, и нам, литературным журналистам, сейчас как будто нечего делать. Говорят, что когда спадает общественная волна – поднимается литературная; другие утверждают, наоборот, что стоит замереть общественной жизни – тотчас замрет и литература. Я склоняюсь ко второму мнению: данный момент его оправдывает. Просто не о чем говорить. Большинство «молодых талантов», выросших за последнее время, как грибы, оказалось из породы несъедобных; не стоит и трогать их; сами табаком рассыплются. Впрочем, как в революции появились экспроприаторы, так появились они и в литературе, с тою разницею, что вторые – экспроприаторы и притом рекламисты. Отчего ж было не появиться? Безопасно. В тюрьму за этот сорт экспроприаторства не сажают. Да оно и, действительно, безвинно. Так безвинно, что и этими господами, в сущности, не стоило бы заниматься. Но от нечего делать, проходя мертвую полосу жизни, можно, на досуге, заняться которым-нибудь из них, рассказать несколько анекдотов из жизни такого литературного экспроприатора-рекламиста.

Конечно, это не совсем осторожно, не расчетливо: рекламист ведь только того и добивается, чтобы о нем говорили. Ему решительно все равно, что говорят, как говорят: лишь бы в Петербурге знали, что живет такой-то Добчинский. Он от каждого упоминания его имени расцветает, раздувается.