Алексей Брусилов - Мои воспоминания. Брусиловский прорыв

• Название: Мои воспоминания. Брусиловский прорыв
• Автор: Алексей Брусилов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-58111-5

Среди военно-исторической и мемуарной литературы, посвященной Первой мировой войне и событиям в России в 1917—1922 гг., воспоминания Алексея Алексеевича Брусилова (1853—1926) занимают особое место. Брусилов – «автор» гениального с военно-стратегической точки зрения прорыва, названного его именем.

…1916 год. Настроения, царящие в русской армии, можно охарактеризовать одним словом – уныние. Самое страшное: пассивность и нерешительность охватили прежде всего тех, кто был поставлен командовать армией, вести за собой миллионы людей. К счастью, не всех.

Говоря о событиях лета 1916 года, часто используют слово «впервые»: впервые стратегическое наступление проводилось в условиях позиционной войны; впервые фронт прорывался одновременными ударами на нескольких участках; впервые было применено последовательное сосредоточение огня для поддержки атаки. А главное: впервые, после более чем года отступлений, нашелся военачальник, который не разучился мыслить стратегически.

История, как известно, не знает сослагательного наклонения. Но в случае с Брусиловским прорывом без «если бы» не обойтись. Если бы Алексей Алексеевич Брусилов не остался в одиночестве, если бы его поддержали – победа над Германией состоялась бы уже в 1916 году, а значит, ход российской и мировой истории был бы иным.

Но Брусилов – это не только гениальный прорыв его имени. Летом 1917 он, став Верховным главнокомандующим, снова мог спасти страну от надвигающейся катастрофы. Но тогдашнему руководству России не нужны были решительные люди.

В годы революций и смуты всем пришлось делать тяжелый выбор. Брусилов в силу своих религиозных и моральных убеждений не хотел становиться ни на одну из сторон в братоубийственной войне. И в Красную армию он вступил уже тогда, когда война по сути перестала быть гражданской и речь шла об отражении иностранной интервенции. «Считаю долгом каждого гражданина не бросать своего народа и житьё ним, чего бы это ни стоило», – это слова истинного русского офицера. Что не спасало от душевных мук и вопросов, на которые так и не нашлось ответа: «Господь мой!.. Где Россия, где моя страна, прежняя армия?»

Электронная публикация воспоминаний А. А. Брусилова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни фотографий, иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

---

Из бывших генералов, моих сослуживцев, я видел раз или два Н. Н. Стогова[125]. Знал, что он служил одно время начальником Главного красного штаба. Еще когда меня арестовали, он был у жены моей. Она и ее сестра мне рассказывали, как тронуло их то, что он, единственный мой бывший сослуживец, не побоялся прийти выразить сочувствие им. А Москва была переполнена ими, бывшими моими сослуживцами.

Потом он был сменен, арестован, потом бежал. С ним вместе, кажется, бежал и генерал Левицкий[126]. Последний был женат на красавице, прелестной Верочке Безкровной, дочери командира Крымского полка в Виннице. Она служила на сцене, раз или два была у нас. Мы знали, что А. И. Южин и многие видные артисты ей покровительствуют и поэтому были спокойны за нее. С артистами тогда носились и считались, ее генеральство стушевывалось.

Но ничего не помогло!.. Когда Стогов и Левицкий бежали, то жены их немедленно были арестованы и расстреляны. За них многие хлопотали. Это было большим потрясением для моей жены и сестры. Это было страшное время.

Когда сестра жены – Елена Владимировна – решилась искать службу, то Н. Н. Стогов помог ей устроиться в Военном архиве, ибо до того А. И. Южин (Сумбатов), с которым семья моей жены была знакома с юных лет по Кавказу, старался ее устроить в Наркомпросе (Народный комиссариат просвещения), но ничего из этого не вышло.

Она плакала и приходила в отчаяние, ничего не понимая в бумагах от сокращения слов и коверкания русского языка и грамоты. Когда Стогов ее устроил в архиве и она принесла домой первый фунт хлеба своего пайка, это было большое торжество, мы разрезали его на четыре куска по 1/4 фунта для меня, жены, брата Ростислава и самой Лены.

Вскоре и Ростиславу удалось через своего знакомого Манухина[127] поступить на службу в Главкожу.

За все эти месяцы различных наступлений то Колчака, то Деникина, то Юденича я должен с грустью и иронией отметить ничтожество и трусость многих и многих интеллигентов в Москве. Болтовни, анекдотов, острот, всевозможных курьезов было без конца. Я лично наблюдал на себе и своей семье, как отражались успехи белых наступлений на настроении москвичей. То прилив их целыми отрядами на мою квартиру с милыми улыбками и любезностями, то вдруг отлив, даже на улице бегут в сторону, будто боясь себя скомпрометировать перед красной Москвой знакомством со мной.

Ох люди, люди, ничтожество вам имя в большинстве! То восторг и каждение[128] «Александру Васильевичу»[129], то «Антону Ивановичу»[130], воспоминание о знакомстве и встречах, даже иногда о родстве с ними, то ликование и бесконечные звонки в мою квартиру, то вдруг все исчезнут, никого нет… Все забыли, кто это такие «Александр Васильевич» или «Антон Иванович».

Когда Деникин покатился от Орла назад, а у Юденича тоже ничего не вышло, я сразу поставил крест, надежда рухнула окончательно. Наталья Алексеевна Остроградская ездила по делам своей квартиры в Петроград и вернувшись рассказывала, что там полный разгром и чтобы мы ни на что не надеялись. Я стал думать, что же теперь будет? Как продолжать жить и как помочь России? В это время мой несчастный сын Алеша, несколько месяцев назад выпущенный из тюрьмы, был еще с нами.

Но дома у него создался такой ад, что он рвался из Москвы. Он выучился бухгалтерии, служил одно время в отделении Сберегательной кассы. Мог бы устроиться впоследствии на каком-нибудь конном заводе; я устраивал потом множество молодых офицеров на такие должности. Но повторяю, он рвался из Москвы, подальше от своей жены и ее бабушки. Он хлопотал, и его устроили помимо меня, с помощью А. М. Зайончковского; на службу по доставке лошадей и покупке седел для какого-то запасного полка.

Он уехал, кажется, в Борисоглебск, приезжал на несколько дней как-то. Вскоре его коммунистическое начальство стало настаивать, чтобы он принял полк. Ясно, что для них было важно иметь в Красной армии моего сына. Он отбояривался как мог, но безумно боялся, что его упрямство может меня погубить. Решающую роль сыграл генерал Зайончковский, сам будучи начальником штаба одной из красных армий, он уговорил его принять полк.

Все это мне рассказывал бывший вахмистр Конно-гренадерского полка, который на красном фронте оказался его адъютантом, а потом вернулся в Москву. Он говорил мне, что, когда оказалось, что полк посылается на фронт, сын мой сильно мучился вопросом: как идти против своих? Он сказал всем: делайте кто что хочет, перебегайте к белым, уезжайте в Москву, на все я смотрю сквозь пальцы, ничего не вижу. Лично мне остается только пустить себе пулю в лоб, так как за мной, в Москве, в плену у красных мой старик – больной отец.

Затем вскоре оказалось, что помимо его воли этот полк оказался в плену у белых. Я больше ничего не знаю. Я уж писал в своей автобиографии, что мне рассказывали множество версий о его дальнейшей судьбе: то он умер от тифа, то бежал с группой конногренадеров в Константинополь, то по личному приказу Деникина был расстрелян белыми. Верного я до сих пор ничего не знаю. Одно полагаю правдоподобным, что в живых его нет, иначе так или сяк дал бы весточку о себе за все эти долгие годы.

Когда в советских газетах было напечатано, что его расстреляли белые, я не поверил. Мне рассказывали даже, что какого-то преступника расстреляли с его документами, чтобы дать ему возможность служить у белых, не подводя меня, хотя бы под другой фамилией. Я и это допускал. Но, чтобы Антон Иванович Деникин, так много мне обязанный, не разобравшись в обстановке, не зная тех мук, которые мы все, оставшиеся в Советской России, переносим, велел расстрелять моего сына – этого я не допускал, не верил!..

Но прошли годы, я прочел его очерки русской смуты, убедился, как он меня ненавидит… За что? Теперь я думаю, что все возможно… Возможно и то, что, убив несчастного Алешу, он озлился на меня. Это тонкая психология, я не берусь разбираться в этом, но в душе моей теперь что-то говорит, что и это возможно… Но если это так… Деникин упустил из виду одно: такого рода вещи не прощаются. Господь все видит и все разберет… И я не завидую ему.

Дети умершего брата Бориса болели, голодали, продавали что удалось спасти от расхищения, что уцелело, ютились где-то на задворках своего бывшего имения, иногда я их видел. Помнится, летом 1919 года стали съезжаться другие мои племянники и племянницы. Первым появился мой племянник Борис Николаевич Брусилов[131], сын моего самого старшего сводного брата. Мы получили письмо из одного из лагерей.

Оказалось, что он был арестован в Петрограде и его привезли в Москву. С той же партией был привезен и мой сослуживец по 14-му армейскому корпусу генерал-лейтенант Д. В. Баланин[132]. Жена тотчас же пошла в этот лагерь, понесла передачу. И начала свои обычные хлопоты. Их скоро выпустили, и они стали нас навещать.

Борис Николаевич, человек с очень трудным, неуживчивым характером, скоро уехал на Украину, а оттуда в Польшу, и больше я его не видел. Сестра его, Варвара Николаевна Шинкаренко, глубоко несчастная женщина; спасла ее вера и церковь. Один сын ее был убит во время войны, другой пропал без вести, а мужа[133] ее расстреляли еще, когда был убит Урицкий[134].

Это удивительная логика: еврей студент убивает еврея Урицкого, а за это расстреливают русских генералов. Шинкаренко был военный прокурор Владивостокского суда. Потом приехали с разных концов России В. У. Доливо-Добровольский (капитан 2-го ранга) и жена его, моя племянница, дочь младшего, давно умершего моего брата Льва[135]. Она приехала с маленьким сыном Левушкой после страшных мыканий, претерпев всевозможные тяжелые препятствия на Кавказе и в Крыму. Рассказов самых трагических, потрясающих, со всех сторон было без конца.

Глава 8

Весной 1919 года Остроградские уехали в Петроград и у нас освободились две комнаты. Сейчас же это стало известно (доносы дрянных завистливых людишек играли большую роль), прискакали какие-то люди, рабочие и военные, подняли целый скандал, почему я тотчас же не дал знать об освободившихся комнатах. А я и не знал, куда и кому надо об этом заявлять. Особенно бушевал какой-то толстый рабочий с очень наглым лицом, когда я ему указал на освободившиеся комнаты и прибавил:

– А в этих я сам живу со своей семьей.

– Ну, положим, вы будете жить там, где вам укажут, не рассуждайте!..

Он так закричал, что я опешил. Это был первый и единственный раз, когда русский человек, рабочий, был таким нахалом относительно меня. Но нужно сказать, что его сейчас же другие его товарищи угомонили и оставили меня в покое.

Вселили нам какого-то комиссара, с нелегальной супругой и ее матерью. Он, вероятно, был конюхом когда-то у графа Рибопьера, так как рассказывал мне, что бывал на скачках с лошадьми в Париже. Грубый, наглый, пьяный человек, с физиономией в рубцах и шрамах. Он говорил, что был присужден к смертной казни за пропаганду среди солдат на Юго-Западном фронте еще в 1915 году, а я отменил смертную казнь и заменил ее каторгой.