О. Хлевнюк - Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы

• Название: Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы
• Автор: О. Хлевнюк
• Издательство: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН)
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1996
• ISBN: 5-86004-050-4

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

На основе архивных документов в книге рассматривается деятельность высшего органа партийно-государственной власти в СССР. Автор исследует порядок принятия важнейших политических решений в 1930–1940 гг., взаимоотношения И.В. Сталина с его ближайшими соратниками по Политбюро — В.М. Молотовым, Л.М. Кагановичем, Г.К. Орджоникидзе, С.М. Кировым, Н.И. Ежовым. При помощи архивных документов анализируются такие важнейшие сюжеты советской политической истории, как причины убийства Кирова, конфликт между Сталиным и Орджоникидзе, столкновения между отдельными членами Политбюро, соотношение власти Сталина и его соратников на разных этапах довоенного периода.

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

---

Эти слова Преображенского и реакция на них в зале очень любопытны. Совершенно очевидно, что Преображенский просто высмеивал насаждаемое в партии единомыслие по принципу личной преданности вождю. И это поняли делегаты, смеявшиеся там, где, казалось бы, нужно аплодировать. Помимо прочего этот смех свидетельствовал о том, что в руководстве ВКП(б) ещё оставались люди, способные понять иронию Преображенского. Думаю, что, возникни подобная ситуация на следующем, XVIII съезде в 1939 г., делегаты приняли бы тезис о слепой преданности вождю аплодисментами и здравицами в честь Сталина. А пока, на XVII съезде, Сталину пришлось даже предпринимать некоторые усилия, чтобы преодолеть неловкость, возникшую в связи с откровениями Преображенского. Выступивший вскоре после него секретарь Уральского обкома партии И.Д. Кабаков, скорее всего получив соответствующие инструкции, заявил: «…Мне кажется, здесь в корне неправильно и неуместно было заявление Преображенского, когда он говорил о том, что ему надо поступать так же, как поступил рабочий, который, будто бы, слепо голосовал за тезисы товарища Ленина. Неверно, что программа, выдвигаемая Лениным и Сталиным, когда-то принималась рабочими, голосующими за эти тезисы, слепо. Рабочие голосовали за тезисы Ленина-Сталина как раньше, так и теперь горячо и убеждённо… Но когда выходит на трибуну человек, претендующий на определённый теоретический уровень, и говорит о том, что ему надо было бы тогда слепо голосовать за тезисы, то разрешите вам откровенно заявить, что здесь выражена целиком и полностью бесхребетность гнилого интеллигентика»[247].

В общем, подводя итоги этим крайне беглым и отрывочным наблюдениям, можно отметить, что в работе XVII съезда партии проявились настроения в пользу «умеренности», смены преимущественно террористической политики предшествующих годов на более сбалансированный и предсказуемый курс. «…Основные трудности уже остались позади»[248] — такими словами завершил своё выступление на съезде С.М. Киров. Под ними, несомненно, могли подписаться и многие другие делегаты. Пережив сверхнапряжение кризисов, голода, кадровых перетрясок и неуверенности в завтрашнем дне, большая часть партийных чиновников превратилась в сторонников стабильности и умиротворения. С этим должно было считаться высшее руководство партии.

Ситуация в стране в последующие месяцы свидетельствовала о том, что проявившиеся на съезде политические настроения не были простой декларацией. После XVII съезда продолжалась демонстративная реабилитация оппозиционных лидеров. 20 февраля на первом же заседании Политбюро нового созыва по инициативе Сталина ответственным редактором газеты «Известия» был назначен Бухарин[249]. По всем признакам это назначение могло рассматриваться как первый шаг на пути возвращения Бухарина в большую политику. 13 марта 1934 г. Политбюро утвердило решение Комиссии партийного контроля о восстановлении в партии с отменой перерыва в партстаже ещё одного лидера «правого уклона», бывшего секретаря ЦК ВКП(б) и первого секретаря Московского комитета партии, кандидата в члены Политбюро в 1926–1929 гг. Н.А. Угланова[250]. Примерно в это же время в Москву по прямому проводу через органы ОГПУ поступила просьба о разрешении приехать из ссылки для подачи заявления о «безоговорочном» разрыве «с контрреволюционным троцкизмом» от одного из известнейших руководителей троцкистской оппозиции Х.Г. Раковского. Это заявление поступило на рассмотрение членов Политбюро с резолюцией Сталина: «т.т. Молотову, Кагановичу, Ворошилову, Серго, Кирову, Жданову. По-моему, можно разрешить Раковскому приезд в Москву». 18 марта было оформлено соответствующее решение Политбюро о вызове Раковского[251]. 22 апреля, после публикации в «Правде» заявления Раковского, Политбюро постановило поставить перед Комиссией партконтроля вопрос о его восстановлении в ВКП(б)[252]. В конце апреля — начале мая Политбюро решило вопрос о трудоустройстве Зиновьева и Каменева. Первый стал членом редакции журнала «Большевик», а второй — директором литературного института[253]. Конечно, сама процедура покаяния и «признания ошибок» для бывших оппозиционеров была до крайности унизительной. Более того, уже «прощённых», их третировали при каждом удобном случае при явном поощрении Сталина. В 1934 г. так и не был принят в партию, оставаясь в «подвешенном» состоянии, Раковский. Зиновьев, несколько месяцев спустя после своего назначения в ж. «Большевик», по инициативе Сталина был изгнан оттуда с громким скандалом и т.д. Однако, несмотря на это, «прощение» лидеров бывших оппозиций, их освобождение из ссылок и тюрем и трудоустройство были демонстрацией не только окончательной победы Сталина (для этого оппозиционеров можно было, например, расстрелять, что Сталин и сделал два-три года спустя), но и жестом «примирения», консолидации партии вокруг единственного наследника Ленина, демонстрацией окончания внутрипартийной борьбы.

Более существенные перемены после XVII съезда произошли в экономической политике. Наряду со снижением плановых темпов прироста промышленной продукции и капиталовложений, что означало отказ от прежней стратегии «больших скачков», период второй пятилетки в индустриальных отраслях был отмечен многочисленными экспериментами и «реформами», направленными на расширение экономической самостоятельности предприятий, оживление материального стимулирования труда. Своеобразным символом этих «реформ» был тогда экономический эксперимент на Макеевском металлургическом заводе. Проводил его по личному поручению Г.К. Орджоникидзе руководитель этого предприятия Г.В. Гвахария. Ещё в 1928 г. он был исключён из партии и выслан в Казахстан за принадлежность к троцкистской оппозиции. В 1930 г. в ВКП(б) его восстановили, а в 1933 г. назначили директором завода. Под его руководством макеевцы после долгих опытов разработали свою систему так называемого агрегатно-бригадного хозрасчёта. Её смысл заключался в улучшении материального стимулирования труда. Макеевский завод добился неплохих экономических показателей.

Окончательно, как «левацкие», были осуждены к этому времени идеи прямого продуктообмена, зато много говорили о роли денег, хозрасчёта, необходимости укрепления рубля. В ноябре 1934 г. пленум ЦК ВКП(б) принял решение принципиальной важности — отменить с 1935 г. карточки на хлеб. Такое же значение имело и другое постановление ноябрьского пленума — о ликвидации политотделов МТС в сельском хозяйстве. Эти чрезвычайные органы управления, созданные в 1933 г., когда колхозы буквально разваливались под гнётом голода и тотальной продразвёрстки, были символом административно-репрессивной системы руководства. Железной рукой работники политотделов почти два года «наводили порядок» в деревне. Ликвидация политотделов была одним из проявлений новой политики в деревне — прекращения откровенной конфронтации с крестьянством, массовых депортаций; уступки в таком важнейшем вопросе, как некоторое расширение личных крестьянских приусадебных хозяйств.

В конечном счёте в основе относительно «умеренного» курса лежало признание значимости личного интереса, важности материальных стимулов к труду. Процветавшие в годы первой пятилетки проповедь аскетизма, призывы к жертвенности и подозрительное отношение к высоким заработкам явно сменились идеологией «культурной и зажиточной жизни». Вместо мифических городов-садов и изобильного социализма, обещанных в начале первой пятилетки, советским людям в качестве перспективы предлагали теперь вполне осязаемый набор потребительских благ: комнату, мебель, одежду, сносное питание, возможности более разнообразного досуга. Стремление к достижению этого потребительского стандарта активно использовалось как способ мотивации труда.

«Красная Россия становится розовой» — под таким заголовком 18 ноября 1934 года американская газета «Балтимор сан» поместила сообщение своего московского корреспондента (в Советском Союзе эта статья была замечена и включена в секретный бюллетень переводов из иностранной печати для высшего руководства страны). Среди фактов, подтверждавших это «порозовение», автор называл не только перемены в управлении колхозами и промышленными предприятиями, но и распространение сдельной оплаты труда, отмену партмаксимума, увеличение ассортимента потребительских товаров, в том числе чулок из искусственного шёлка, до недавних пор числившихся в «идеологически невыдержанных», распространение тенниса, джаза и фокстрота, ранее порицавшихся за «буржуазность».

Действительно, с началом политики «великого перелома» досуговая культура находилась под особо жёстким идеологическим контролем и была, как и все другие социально-экономические сферы, подчинена единой цели — строительству политически монолитной индустриальной державы. Культура и досуг в идеале подлежали такому же огосударствлению, как экономика. Всякие попытки сохранить «хутора» личных неидеологизированных культурных запросов воспринимались как вражеское воздействие. Это касалось всего. Даже танцев. Идеологи новой культуры призывали, например, создать свой, советский танец, «в котором ощущалась бы могучая индустрия, темпы наших дней, лозунги, мысли, чувства наших дней». Зарубежные заимствования, например, фокстрот, клеймились как «танцы деградирующей буржуазии», «кровные братья кокаина и рулетки»[254].