Елена Некрасова - Гиль-гуль

• Название: Гиль-гуль
• Автор: Елена Некрасова
• Издательство: Ред Фиш. ТИД Амфора
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-483-00153-2

Что связывает советского инженера Василькова, переводчицу-китаянку Сян-цзэ, охранника Макса и русскую израильтянку Ольгу?

Гиль-гуль. В Каббале этот термин означает «колесо времени», переселение душ.

* * *

Что связывает советского инженера Василькова, переводчицу-китаянку Сян-цзэ, охранника Макса и русскую израильтянку Ольгу?

Гиль-гуль. В Каббале этот термин означает «колесо времени», переселение душ.

Действие романа разворачивается в Китае пятидесятых годов прошлого века и в современном Израиле. Маги древности и маоистская политика «большого скачка», иудейские догмы и коммунистические идеалы, китайский театр и стройки века, страстная любовь и будни израильской больницы, утонченные чувства и мясорубка истории… Роман, от которого невозможно оторваться, в котором каждый найдет частичку своей собственной души.

---

Он снова залюбовался… Ярко-белые пятна облаков подбирались к мосту со стороны гор… да, именно пятна, большие и плоские, как блины, обычно так не бывает… они идут цепью… если подождать еще минут двадцать, можно будет сфотографировать мост с этими странными облаками…

И вот что хочется понять больше всего: старик насылал на меня конкретные видения? Он знает, что со мной происходило? Или… он дал мне хлебнуть своего зелья и отпустил в свободное плавание? И тогда… все, что я пережил, плод моих собственных фантазий… какой плод? Я бы увидел Сян-цзэ, а не его прыщавую внучку… пусть даже в улучшенном виде. Не сам же я ее возжелал… нет, конечно, старик все держал под контролем… Может, вообще сидел рядом… пока я нес в бреду какую-нибудь чушь, например, восхищался ее прелестями… ему на радость… Но факт остается фактом — вряд ли старик расскажет, как это было на самом деле… Или я трус? Мог бы пойти с ней, посмотреть что и как… нет! Только не с ней, это слишком. Сидеть в той самой комнате, где мы… все, хватит. Надо держать себя в руках. И еще собралась там ночевать, раз я отказался составить ей компанию… ну понятно, какой смысл мотаться, мерзнуть на пароме, когда завтра все равно этот юбилей… Ветер какой-то задул, надо возвращаться, а то опять не дай бог… Коварная погода, днем почти что лето, а ночью градусов десять, не больше…

Стоя на пристани в ожидании посадки, Васильков представлял, как хорошо было бы встать завтра пораньше, часиков в пять, и пойти порыбачить… Он так и планировал, но из-за этого юбилея… главное, он лично даже не знаком с юбиляром. Какой-то заслуженный товарищ с уханьской «Магнитки». Архипов, что ли… скоро отбывает обратно в Союз… И почему в два часа? Что за странное время… если бы вечером, он убил бы двух зайцев… и не пойти нельзя, раз все наши там будут… и Сян Ли-сань… Можно сказаться больным, но на рыбалку тогда неудобно… все поймут, что он схитрил… да и дежурный увидит, как он ушел спозаранку… Как говорится, человек предполагает… так что придется завтра возвращаться в Ханькоу. Они договорились встретиться в одиннадцать у Дома торговли… Сян-цзэ предлагала зайти за ней в театр, но он категорически отказался, он больше туда ни ногой… он ему не мышь лабораторная… Ну и ладно. Погуляем пару часов, тут и наши подъедут. Надо бы взять у Шувалова адрес этой столовой на всякий случай, а то вдруг разминемся…

* * *

— …В чем, по-твоему, основа дивного?! Иметь готовность ко множеству вещей! Гневайся, но не становись грубым. Будь мстительным, но мягкосердечным! Надо нести зрителю нежданные чувства, а не то, что он и так знает… И не забывай, что вы боретесь в темноте, в кромешной! Ты же не кошка, это зритель должен все видеть… прислушивайся, опасайся, делай выпад, вот так… или так… Все забыл, все начисто! О чем только думаете… А ты? Ты же хозяин харчевни, а не генерал Жень, у тебя совсем другая манера… да, ты патриот, но тебе уже страшно! Сам заварил эту кашу, сам теперь и думаешь: я идиот, мне же его не победить! Ты хотел убить его спящим, но не вышло… Так защищайся, тяни время, что ты на него кидаешься, как бешеный пес…

А старик Сяо сегодня в ударе… только непонятно, Чжу Дэ ведь должен играть роль Жень Тан-хоя, почему-то опять замена. Смешно получилось, этот новый такой толстяк, а Ли-хуа вокруг него вьется, как собачонка… просто цирк.

— …Ну чего ты так пыжишься, как жаба… скоро лопнешь! Ты же не Демон, неистовый и ужасный, всего-навсего честный вояка! Где уклон в изысканное? Слушай! Жди своего часа. Это не твоя лучшая пьеса, не обольщайся, рано еще тебе… Играй эту роль в сдержанной манере. Пока нет истинной силы, что толку напрягать мышцы? Только ослабишь дух, понял? Сыграешь еще свою лучшую пьесу, а пока подчинись карме…

Он меня не замечает, то есть делает вид, конечно… Ладно, зайду к Юнь-цяо… Дверь открыта… Привет!

— Привет! Я думала, ты уже не придешь сегодня…

— А я пришла, как у вас?

— Ужасно. Нам запретили играть все спектакли.

— Кто запретил?

— Да какая-то комиссия… или комитет…

— Сяо Лао репетирует «Санчакоу»…

— «Санчакоу» тоже нельзя, просто на завтра половина билетов уже продана, ну и вообще… он сказал, что не страшно. Там же слов почти нет, одна акробатика, не знаю… такой ужас. Сказали закрыть театр и дали список разрешенных пьес…

— А что Сяо Юй? Не будет же он их ставить?

— Ясное дело… Он вообще странно отреагировал. Покивал, покряхтел, пожал плечами и сразу на сцену… ты видела? Чжу Дэ приболел, так он вместо него вводит другого актера, прямо перед спектаклем… лучше бы Чжу Дэ вылечил, ему же раз плюнуть… Может, он спятил от расстройства? На него вроде не похоже… но выглядит именно так.

Юнь-цяо пытается закутать в короткий плед все части своего тела… но безрезультатно — плед то сползает с плеч, то оголяются ноги… она надела две пары шерстяных носков, надо же, как мерзнет… скорее всего, это нервы.

— Ты не заболела?

— Думаю, нет… Ты бы видела этих ублюдков, один мне вообще угрожал… Знаешь, чего я боюсь? Что дед слиняет куда-нибудь в горы, в один прекрасный день я проснусь — а он тю-тю… исчезнет с концами. Не зря же он советовал мне остаться в Лучжоу… В другой театр меня не возьмут, а даже если возьмут… Где я буду жить?

— Ты правда думаешь, что он тебя бросит?

— С него станется. И мне придется вступить в комсомол, а иначе…

— Раз твой дед настроен оптимистично, значит, все наладится, я уверена… так что не болтай. Никто тебя не бросит, ты что, плачешь? Ну даешь… Сяо Лао веселится, а она тут плачет… А что это за книга у тебя такая старая? Можно посмотреть?

— А, это… «Собрание записей бессмертных с гор Суншань»… это он мне дал вчера… зачем-то…

— Дашь потом почитать?

— Ну да… не знаю… у него надо спрашивать. Это все так странно… понимаешь, я что-то чувствую, что-то должно случиться… плохое. Или даже хорошее… Но так, как было, уже не будет, понимаешь? Что-то изменится… и мне так… я не знаю, как это выразить…

— Хо-хо! И эта пришла! Еще одна глупая курица! А где же Котище?

— Котище вы, похоже, доконали… он больше не хочет приходить.

— Ерунда! Заявится, как миленький.

— А почему я глупая курица, Сяо Лао?

— А почему я Сяо Лао, глупая курица? Ха-ха-ха! О-хо-о-хо-хо… — Пока морщинистое тельце сотрясают эти раскаты, Юнь-цяо шепчет: «Ну что? Видишь, какой он… совсем уже сдурел…»

— Вы будете ставить пьесы про трудящихся, Сяо Лао? И про революцию? Вас это так забавляет? Посмотрите, Юнь-цяо плачет… она думает, что ее дед сошел с ума…

— Так она же все мозги свои вымыла! Каждый день моет свою башку… ты моешь каждый день? А она все моет и моет… вот дал ей книжку почитать, может, хоть поумнеет. А для кого она прихорашивается? Добряк Бао и так влюблен в нее по уши! Разве нет? То-то и оно! Для Бао? Ха! Старика не проведешь… Чжу Дэ ей нравится, вот кто! А он на нее и не смотрит, вот беда… Или не Чжу Дэ? А скажи-ка…

— Де-ед! Что ты несешь?! Ты можешь хоть раз… хоть раз жизни ты можешь нормально со мной поговорить?!

— Раз в жизни могу… ну, чего там у тебя?

— Ты понимаешь или нет? Нам запретили все спектакли! Все! Что нам делать?

— А… так вот что тебя волнует? Я то думал, ты чахнешь от любви! Читала про красавицу Ин-ин?

Стала бледнеть я и чахнуть, худея, — свет красоты угасает…

Тысячи раз повернусь, обернусь — лень мне с постели

вставать!

Ради тебя я страдаю, мой друг…

— Опять?!

— Все. Молчу.

— А ты не молчи, ты скажи — мы закрываем театр? И что дальше? Это здание нам теперь не принадлежит, нас просто вышвырнут на улицу, это ты понимаешь?

— Ладно, успокойся. Знаете, что я могу? Ха! Я могу пойти в этот комитет к самому главному чиновнику и поговорить с ним… с глазу на глаз. Или нет… сразу со всеми их главными начальниками. И знаете, что они сделают? Они оставят нас в покое! Ну что, нравится? Каково?

— Ты правда… ты не шутишь?

— Я могу.

— И ты это сделаешь?

— Конечно, нет! Что я, дурак? Так напрягаться? Я пошлю туда свою тень. В моем возрасте надо больше отдыхать, знаешь ли…

— Не важно… но скажи, они оставят нам весь репертуар? И бесовку Ли я тоже буду… или нет?

— Ну все, ты мне надоела. Ужасно! Ну разве не курица? Весь мозг уже прокудахтала! Все-все-все… оставь меня со своими нежностями, да не наваливайся ты на меня, бегемотиха, раздавишь! Я тебе не Бао! С ним развлекайся… Смотри-ка! Все груши уже сожрала, нет… это слишком! Тут же была полная миска!

* * *

Миша принес мне антологию японской прозы, вот я и читаю. Но, кроме Акутагавы и Мисимы, интересного мало. Другое интересно — примечания. Почти все эти писатели покончили с собой. И причина, как правило, одна и та же — творческий кризис или его боязнь. Самая романтичная смерть — у Хаттори Тацу, он поднимался в горы, навстречу снежным вершинам, пока не замерз… Кто-то из писателей даже заявил, что молодая смерть — это суть японской культуры. Вполне возможно, поэтому они и планируют все так тщательно — закончу вот эту книгу и застрелюсь, к примеру. И письма рассылают с приглашением на собственные похороны. А некий Сюнгэцу (проза дурацкая) был одержим тем, что его тело обязательно должна поглотить пучина, и бросился с корабля в открытое море. Но вот не вышло — через месяц раздутое тело пучина выбросила на берег… опознали его только по запонкам. Или вот так — двадцатилетняя красотка Кусака (!), уже признанная в литературных кругах, бросается под поезд из-за неразделенной любви, а за день до самоубийства иронически описывает свои будущие похороны. Хотя юность, горячая кровь… а мне мысль о самоубийстве ни разу не приходила в голову, даже обидно. Японцы, конечно, особенные люди. И все оставляют подробные письма, по какой причине они это делают? Творческий кризис, недовольство собой, нарастающая тревога, невозможность ничего написать, в общем, муки творчества, лишь изредка — личная драма… Муки творчества. А что это такое? Это если человек хочет написать что-то очень значительное, а у него не выходит. Так, наверное? Он хочет создать шедевр, но не может, не знает как. Потому что, если знает, то и пишет себе, и пишет… и тогда он просто устает от работы, а «муки творчества» присутствуют, конечно, но не настолько же… Получается, что эти «муки» — просто болезненно распухшие амбиции.