Хуан Гойтисоло - Особые приметы

• Название: Особые приметы
• Автор: Хуан Гойтисоло
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

Роман современного испанского писателя Хуана Гойтисоло посвящен судьбе интеллигенции, которая ищет свое место в общенародной борьбе против фашистской диктатуры. В книге рассказана история жизни и душевных переживаний выходца из буржуазной семьи Альваро Мендиолы, который юношей покидает родину, чувствуя, что в гнетущей атмосфере франкизма он не найдет применения своему таланту. Длительное пребывание за границей убеждает Альваро, что человек вне родины теряет себя, и, вернувшись в Испанию, он видит свой долг в том, чтобы поведать миру о трагической судьбе родной страны.

---

Объектив кинокамеры медлительно запечатлевает весь ход сражения и обряд смерти быка: неудачные приемы будущих тореро, палочные удары погонщиков, бешеный восторг публики. Стоит быку отвернуться, как подбегают парни и колют его остроконечной палкой, зрители швыряют в него камнями, а какой-то батрак что есть силы тянет его за хвост. Удары градом сыплются на быка, так что места живого не остается: на рога, на затылок, на хребет, в живот, под коленки. Обычай запрещает убивать его сразу, ударом шпаги: игру следует продлить до предела, агонию надо растянуть до конца. Старший пастух пытается набросить веревку ему на рога, но бык недоверчиво отступает и упирается задом в дверь загона. Несколько раз человек безуспешно пробует набросить аркан. На губах у быка выступает кровавая пена. Ободрившись, юные тореро дразнят быка плащами. А публика швыряет в застывшее животное чем попало. Какой-то тип высовывается через брешь в ограде позади быка и огромным мясницким ножом наносит ему глубокую рану у хвоста. Кровь бьет ключом, животное мычит от боли. Собрание аплодирует отваге и изобретательности артиста. Старший пастух предпринимает еще одну попытку с арканом, но веревка соскальзывает с рогов. Он пробует снова и снова, и люди, цепляющиеся за ограду, хлыстами и прутьями отгоняют от себя животное. Бык низко пригибает голову, обнюхивает землю, делает несколько шагов, бьет копытами, ноги у него подгибаются, он падает на колени, приподнимается и снова падает, выблевывая кровью.

Его бессилие вызывает бурное ликование толпы. Униженное животное падает и, точно в тягостном и отвратительном кошмаре, видит и сознает ужас своего положения. Когда пастух наконец заарканивает его, хриплый рев толпы приветствует героический поступок. Батраки тотчас же начинают неистово колотить быка, тянут за веревку, чтобы привязать его к фонарю, и какой-то седой человек подбегает к животному и вонзает ему в бок шило. Дюжины рук держат веревку, толпа высыпает из-за ограды. Несколько молодых парней хватают животное за хвост и тянут с такой силой, что хвост, и так уже наполовину отрезанный, отрывается с корнем. Бычок, видимо, уже нечувствителен к боли, он смотрит на густую человеческую массу налившимися кровью глазами… На этом, сжалившись, пленка кончается.

Где ты? Какой пласт памяти докучает тебе? Насилие порождает насилие. Сцены зверств множатся, скрещиваются, перепутываются… Вот это происходит в полутора километрах от Йесте, между одиннадцатью и двенадцатью часами пополудни. Свидетели — жители деревни, тоже раненые, но оставшиеся в живых. Женщине кричат на улице: «Стой!» Она останавливается, ей приказывают: «Ложись» — и открывают по ней, лежащей, огонь… Она с трудом поднимается на колени и снова падает под градом оскорбительной ругани, пинков, ударов… Рабочий возвращается с работы в десять часов вечера, в городе все спокойно, как вдруг безо всякого предупреждения его прошивают очередью… Тесный лес ног окружает его, в бешенстве его осыпают пинками… Николаса Гарсиа Бласкеса, который по приказанию алькальда ехал на грузовике подбирать тела жертв, заставляют выйти из машины по той причине, что на нем красная рубаха, и он умирает под пулями… Когда быка приканчивают огромным мясницким ножом, молодые парни бросаются на его труп, трогают и ощупывают его, словно это священная реликвия, и потом, торжествуя показывают свои платки, испачканные кровью… А тот человек в оливковой роще, с простреленной рукой и ногой, он все еще в предсмертной агонии?

— Ваши документы, пожалуйста.

Долорес ушла спать, а бутылка фефиньянеса пуста. Ветер, проносясь, свистит в ветвях эквалиптов. Ты привстаешь и снова ставишь на проигрыватель «Kinder-Totenlieder».

В пять часов утра по случаю открытия Ярмарки при участии

ваши документы

оркестра, а также великанов и

с чьего разрешения вы проживаете за границей

ряженых

когда последний раз были в Испании

21 числа в 7 часов утра «Праздничная зоря» в исполнении

с какого года живете в Париже

оркестра

с какой целью приехали в этот город

в пять часов вечера народное гулянье на Ярмарочной площади

эта кинокамера ваша ответьте почему как только приехали вы сразу же связались с

в 8 часов вечера концерт оркестра в павильоне на площади

вы утверждаете что снимали только энсьерро тогда что вы делали на шоссе ведущем в Ла-Грайю и зачем вы останавливались на том месте где

в 11 ночное гулянье

люди заслуживающие полного доверия слышали как вы разговаривали с Артуро о республике и о гражданской войне разве вы не знаете что это за птица вы не заставите меня поверить в то что этот тип взятый на заметку местной полицией за свое недоброжелательство…

22 числа в 7 часов утра оркестр пройдет по главным улицам города и исполнит «Веселую зорю»

мы следим за каждым вашим шагом с того момента как вы приехали в город и точно знаем с кем вы встречались а также откуда

в 10 часов торжественная служба и церковная процессия

не можете ли вы объяснить что за интерес вам встречаться с человеком у которого на совести…

в честь Иисуса Утешителя

есть ли у вас разрешение снимать кинокамерой мы не знаем ни что вы снимали ни с какими целями и пока высшие власти не разберутся мы считаем себя обязанными

Иисуса Утешителя

забрать у вас камеру и пленки

Утешителя

если хотите вы можете продолжать путешествие с условием что явитесь в полицию

У-те-ши-те-ля

когда власти сочтут нужным.

Антонио ушел к себе. Ты спустился в сад. Дождь перестал, и звезды проступали из хаоса ночи, сверкая в темноте, точно горящие угли. Казалось, ветер раздувает их и начищает до блеска. Эвкалипты сушили на ветру свои легкие листья. Свежий воздух прояснил мысли.

Несколько минут ты стоял, облокотившись на перила балкона. Вдали, на горизонте, небо сливалось с морем. Последние огоньки в деревне гасли один за другим. Нетронутая тишина укрыла спящие окрестности. Единственный, кто не спал во всей округе, — это ты: ты бодрствовал, вспоминал, воображал, бредил.

Автомобильные фары метут по брусчатой мостовой и взмахом освещают людей из ИФА[38], которые с револьверами и винтовками стоят посреди дороги.

— Стой! Руки вверх!

Старенький «форд» резко тормозит всего в нескольких метрах от патруля. Фонарики высвечивают ошарашенное лицо шофера. Рядом с ним щурится пожилой человек.

— Почему не остановились сразу?

— Мы вас не видели, — бормочет шофер.

— Выходите. Живо. Документы.

Шофер опускает правую руку и сует ее в карман брюк. Начальник патруля, не проронив ни слова, бьет его рукояткой револьвера. От неожиданности и резкой боли шофер чуть не падает.

— Смирно, понял?

Начальник берет у обоих бумажники, достает из них документы и показывает их парню в фартуке.

— Что там написано?

— Лукас Мендиола Орбанеха…

— Профессия?

— Биржевой маклер.

Парень читает по складам, как школьник. Один из них тем временем осматривает машину внутри и трудится над ручкою багажника.

— Эй, смотри-ка, — говорит он. — Там что-то шевелится.

Остальные из патруля подходят посмотреть. Двое с поднятыми руками дрожат, как осиновый лист.

— Что за черт у вас там?

— Лягушки.

— Получай, сволочь, буржуй.

Пуля попадает в грудь, прямо в сердце. Дядя Лукас рухнул, как тряпичная кукла, с выражением безграничного удивления на лице.

Его товарищ падает на колени рядом. Щеки его дергаются от ужаса.

— Не убивайте меня, ради бога. Клянусь вам, это правда.

Один из патрульных выбрасывает мешок на землю и рывком развязывает его. В насмешливом свете фонариков дюжины и дюжины лягушек выпрыгивают из мешка и с тупым, нелепым проворством скачут по еще теплому дядиному телу, по запятнанному кровью шоссе.

Сколько раз еще при жизни матери, когда под сенью эвкалиптов собирался семейный совет, ты слышал рассказ о печальной кончине дядюшки Лукаса, жертве собственного неуемного обжорства и гастрономических причуд, кончине, приключившейся в тот самый день, именно в тот самый день, — о, какая поразительная историческая интуиция в вашем роду! — когда народ в ответ на мятеж генерала Годеда штурмовал полицейское управление и неудачливый генерал был арестован. А ты сам, чудом спасенный благодаря энергии и отваге горстки людей, решивших воспрепятствовать «советизации Испании», над которой нависла международная жидо-масонская угроза, ты слушал, дрожа от страха, рассказы об убийствах, поджогах, пытках и о Чека. Пепе Солер, толстый мужчина за пятьдесят, свидетель преступления, в который раз пересказывал в лицах сцену, окончившуюся смертью дяди, а тетушка Мерседес, не отрываясь от чулка, который она вязала для опекаемых миссионерами негритят, сокрушаясь, припоминала историю внезапного исчезновения кузена Серхио. Чистейшая прихоть — одетый с иголочки, в мягкой шляпе и шелковом галстуке, настоящий денди — он вздумал прогуливаться у всех на виду в те времена, когда красное знамя и черный флаг анархистов развевались на балконах, трепетали на кузовах такси, украшали фасады больших домов, а мстительные мужчины и молодые парни, неизвестно откуда взявшиеся, спесиво расхаживали в красных платках на шее, с самодельными патронташами на поясе, в разноцветных костюмах милисиано.