Марк Хаузер - Мораль и разум. Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла

• Название: Мораль и разум. Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла
• Автор: Марк Хаузер
• Жанр: Психология

В книге известного американского ученого Марка Хаузера утверждается, что люди обладают врожденным моральным инстинктом, действующим независимо от их пола, образования и вероисповедания. Благодаря этому инстинкту, они могут быстро и неосознанно выносить суждения о добре и зле. Доказывая эту мысль, автор привлекает многочисленные материалы философии, лингвистики, психологии, экономики, социальной антропологии и приматологии, дает подробное объяснение природы человеческой морали, ее единства и источников вариативности, прослеживает пути ее развития и возможной эволюции. Книга имела большой научный и общественный резонанс в США и других странах. Перевод с английского Т. М. Марютиной Научный редактор перевода Ю. И. Александров

---

Переход от положения плода к состоянию новорожденного меняет ситуацию. Антрополог Сара Блэффер Хрди подчеркивает:

...к моменту, когда ребенок в результате мышечного сокращения изгоняется из матки, он должен быть готов покинуть свой гестационный рай. Наделенный возможностями гормональной регуляции, прочно укрепившийся, полноправный обитатель материнского организма, он понижает свой статус, превращаясь в бедного, голого, двуногого (и даже не двуногого) нищего — новорожденного, который должен умолять, чтобы его взяли, обогрели и накормили[251].

Как новорожденный взывает о помощи? Выглядя симпатичным, уязвимым и нуждающимся. Природа снабдила младенца рядом специфических свойств, действие которых адресовано сенсорным предпочтениям его опекунов. Младенцы обладают хорошо развитой мимической и вокальной сигнализацией, которая позволяет им эксплуатировать своих матерей и отцов. Почему Микки-Маус такой симпатичный? Потому что его голова намного больше тела, а глаза крупные относительно мордочки. Эти ювенильные, или детские, характеристики делают Микки-Мауса похожим на «визуальный леденец», очаровательный и привлекательный для наших глаз.

Упитанность — объективный, т. е. честный, сигнал здоровья младенца, признак, что родительница все сделала правильно, обеспечила необходимые ресурсы и доносила ребенка до завершения полного срока. Новорожденный не может фальсифицировать жировой слой. Упитанность младенца — показатель, что ребенок получил то, в чем нуждался, по крайней мере в отношении питательных веществ. Эволюционные биологи иногда квалифицируют такой облик ребенка как один из уровней защиты против способности человека бросать или даже убивать хилых, болезненных младенцев.

Что можно сказать по поводу невинных улыбок, надувающихся губок, восхитительно наморщенного принюхивающегося носика, приятного воркования или ужасающих криков? Всегда ли они являются честными индикаторами потребности, и если нет, то как родителям понять разницу между ложью и истиной? Все младенцы кричат, часто после первого вдоха воздуха вне матки. Крики голода и боли звучат по-разному, и родители быстро учатся различать их. По мере развития дети берут под контроль свои эмоциональные выражения. Они кричат, когда есть соответствующая аудитория, но могут сдержать слезы, когда сочувствующий опекун отсутствует. Разнообразие криков младенца идеально удовлетворяет его потребность привлечь наше внимание, разбудить наши эмоции и заставить нас действовать — устранить причины его голода или боли. Громкие, резкие, шумные звуки вызывают раздражение. Мягкие, гармоничные звуки приятны. Когда люди слышат крик младенца, у них возникает желание его °становить.

Биолог-эволюционист Амос Захави утверждал, что сигналы являются честными, если (и только!) для их порождения требуется достаточно много усилий со стороны младенца. Иными словами, затраты должны быть пропорциональны текущему состоянию сигнализирующего (тот же самый сигнал обходится индивидууму дороже, если он находится не в хорошем, а в плохом состоянии). Второе условие состоит в том, что особенности сигнализации должны быть наследственно обусловлены, т. е. передаваться генетически от родителей к потомству[252].

Сигналы, соответствующие этим условиям, могут рассматриваться как своеобразные «препятствия» для младенцев. Их можно считать препятствиями, потому что те индивидуумы, которые в состоянии издавать такие сигналы и поддерживать это дорогостоящее действие, должны быть великолепно приспособлены с точки зрения отбора. Они защищены от деструктивного влияния естественного отбора.

Дарвин назвал проблему младенческого крика «головоломкой». Однако мы можем частично проникнуть в смысл этой загадки, обращаясь к логике беспомощности. Крик, особенно со слезами, можно квалифицировать как беспомощность, требующую вмешательства. Трудно произвести по команде этот дорогостоящий, с точки зрения расхода энергии и ухудшения видимости, процесс с единственным эффектом, оставляющим материальный след: он возникает вследствие эмоционального воздействия. С позиций младенца крик и слезы играют определяющую роль, поскольку они, несомненно, увеличивают шансы, что опекун отреагирует положительно, даже после того, как причина слез младенца исчезнет. Они формируют обязательства для взрослого. Можно легко вообразить сценарий, в котором крик со слезами — уникально человеческий признак — прошел долгий путь развития от крика без слез: под влиянием отбора, который шел в направлении увеличения неподдельного выражения бедствия.

Это краткое обсуждение кричащих и плачущих младенцев иллюстрирует одну простую идею. Естественный отбор обеспечил младенцев сигналами, которые родители могут видеть и слышать. Эти сигналы предназначены для того, чтобы управлять родителями, нередко заставляя их терять контроль и уступать желаниям младенца. Учитывая относительно близкие генетические интересы родителей и потомства, этот вид манипуляции, по-видимому, нельзя считать необычным или неудачным. Очевидно, что сенсорные установки родителей имеют адаптивную функцию: они гарантируют сохранность их генетического материала. Они гарантируют также возможность обеспечить нравственно соответствующий ответ на потребности ребенка, на сам факт его существования.

Однако как только младенец получает некоторый контроль над собственными действиями, включая самые ранние формы достижения целей и возможность перемещения, его поведение вынужденно противопоставляется интересам других индивидуумов, которые могут иметь, а могут и не иметь с ребенком общих генов. Из неподдельной заботы о своих нуждах у ребенка должна появиться, «вырасти» связанная с ней способность заботиться о других. На основе бесстрастной и простой логики, цель которой — оптимизировать процесс адаптации индивидуума, должна сформироваться система, способная генерировать больше теплоты и сострадания к другим. Разумеется, и здесь также присутствует скрытый расчет. Тот, кто заботится непосредственно о себе самом, по необходимости или, по крайней мере, временно может отложить это беспокойство ради другого человека, оптимально ему подходящего.

Сложные взаимоотношения между родителями и потомством поднимают другую взрывоопасную тему. В каком случае, если только этот случай действительно возможен, допустимо для родителей наносить вред своему потомству или убивать его? Хотя проблемы аборта и детоубийства для большинства людей в большинстве культур тем или иным способом улажены, есть другие вопросы, которые привязывают наши суждения об этих случаях к общим принципам нанесения вреда потомству. В частности, До какой степени логика, лежащая в основе наших суждений об аборте и детоубийстве, совместима с другими формами нанесения вреда? Когда мы рассматриваем возможность уничтожения плода или младенца, квалифицируя или не квалифицируя это как Участие в акте убийства, — какие факторы определяют наше суждение? Множество книг было написано на эту тему, и выводы из Этих дискуссий сложные и неоднозначные[253].

Здесь я хочу сосредоточиться на узкой теме и вернуться к причинам и последствиям вредоносных действий. К этой теме примыкает вопрос о мере участия моральной способности в процессе «вынесения приговора» на этапе, предшествующем включению эмоций. Позвольте мне в самом начале заявить, что взвешенный анализ, с которым я собираюсь обращаться к этой проблеме, ни в коем случае не уменьшает значения и не исключает страстных дискуссий, в которые вовлечены тысячи людей — противников абортов и детоубийства. Попытка объяснять принципы, которые могут лежать в основе наших осуждений аборта, не подрывает личного права каждого индивидуума по-своему относиться к этой проблеме, включая тех, кого ужасает причинение вреда невинному существу.

Для начала я хочу обойти все дискуссии по поводу того, с какого момента плод можно считать личностью, индивидуумом, наделенным частично или полностью правами человека. Попытка придерживаться этой линии рассуждений — бесплодна. Следуя ведущим в этой области философам-моралистам, особенно Томпсон и Камм[254], я предполагаю, что в некоторый момент времени после зачатия оплодотворенная яйцеклетка превращается в плод, он становится индивидуумом, имеющим некоторые права. Учитывая эту отправную точку, я невольно думаю, имеет ли этот индивидуум с самого начала не подвергаемый сомнению доступ к организму своей матери и такое же неотъемлемое право на его использование?

Каждый человек имеет право на жизнь. Следовательно, плод также имеет это право. В то же время и женщина имеет право решать, что делать со своим телом. Если право человека на жизнь превосходит право женщины на аборт, то эмбрион победил в дебатах: в этом случае вопрос об аборте закрыт. Но теперь вообразите следующий сценарий, который описала Томпсон.