Владимир Саксонов - Повесть о юнгах. Дальний поход

• Название: Повесть о юнгах. Дальний поход
• Автор: Владимир Саксонов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1971

Литература знает немало случаев, когда книги о войне являлись одновременно и автобиографическими. Особенно много таких книг появляется в переломные эпохи истории, в периоды великих революций и небывалых военных столкновений, когда писатели вместе со всем народом берутся за оружие и идут сражаться за правое дело. Свинцовые вихри, грохот орудий, смертельная опасность входят в жизнь человека, как в другие времена школа, женитьба, мирная работа, и становятся частью биографии.

Великая Отечественная война стала частью биографии и писателя Владимира Саксонова. Враг окружал Ленинград, рвался к Волге и Каспийскому морю, когда мальчишкой Владимир стал курсантом школы юнг Военно-Морского Флота. А шестнадцати лет он, уже военный юнга и классный радист, вступил на бронированную палубу морского охотника, чтобы заменить раненного в недавнем бою радиста. Юность в окопах, юность у орудий, юность на боевых кораблях — такой была юность у ваших отцов и старших братьев, дорогие читатели. Такой была юность и у Владимира Саксонова. Вместо школьного класса — радиорубка, вместо учебников и тетрадей — тяжелые обоймы к скорострельной пушке. Вместо уроков и контрольных — взрывы бомб и надсадный вой «юнкерсов».

Весь свой боевой путь хотел описать Владимир Саксонов, но это не было ему суждено. Безвременная смерть оборвала его дни. Он успел написать только две книги: «Повесть о юнгах» и «Дальний поход». Это кусочки автобиографии, кусочки жизни человека, которому в юности пришлось увидеть и пережить столько, что хватило бы в другое время на дюжину полных жизней. На четырнадцатом своем году он познал и тревогу за судьбы Родины, и ненависть, и взрослую ответственность. Потому что это было время, когда современники говорили:

Мы первую любовь узнаем позже,

Чем первое ранение в бою.

Литература знает немало случаев, когда книги о войне являлись одновременно и автобиографическими. Но чтобы книга о войне была одновременно и книгой о детстве и юности — так случается не часто. Одна из таких книг перед вами.

А. Стругацкий

---

Не знаю, как мне удалось выскользнуть. Старшина ушел, не взглянув на нас. Потом вышел Авраамов. Мы, полуголые, встали по стойке «смирно».

— Вольно, — рассеянно козырнул Авваамов.

И тоже ушел. Деревянные ступени лестницы скрипели под ним.

Юрка почесал переносицу:

— Все хочу у тебя, Леха, спросить. Как ты сегодня определил, что надо вправо? А? Ведь заблудились…

Только теперь один из нас произнес это слово.

— Правая нога сильнее, — сказал Леха. — И человек в лесу всегда незаметно берет влево. Это мне отец говорил.

Он смотрел в топку, на огонь, упрямо наклонив лобастую голову. Лицо раскраснелось от жара.

Леха повзрослел. Сейчас мы все это увидели. Губы у него стали жестче. И глаза.

Мы молчали.

Но я знал: нам очень хочется, чтобы он стал, как раньше, рассказывать об отце. Будто с этим рассказом должно было утвердиться что-то важное, такое, без чего жить труднее — как в потемках.

— Мы с ним тоже один раз поплутали, — сказал Леха, глядя в огонь. — Компас испортился. Потом-то отец признался, что нарочно так сделал. Ориентироваться учил… — Он вздохнул. — А я даже не знаю, в новой форме он погиб или нет…

Мы еще долго молчали. Но молчание уже не было напряженным.

Леха сказал:

— Главное, что старшина в нас верил. Знал, что придем.

— Правильный он человек, — повторил Юрка. — А переживал… Как в кубрике-то сидел?

«Не только из-за нас он переживал», — промолчал я, подумав о подслушанном разговоре…

В полночь Воронов неожиданно прислал нам смену — десять человек. Мы оделись и вышли из штаба.

Темень гудела вовсю.

Я посмотрел на окна соседнего дома. Света не было. Спала Наташа Авраамова, шестнадцатилетняя дочь начальника школы юнг. Спал капитан первого ранга.

А в кубрике спал наш старшина, бывший матрос революционного крейсера «Аврора». У двери висела его шинель. Погоны были пришиты.

XII

«Тьфу, опять в палец! — Я выдавил капельку крови и слизнул ее. — Еще заражение получишь…»

— Колется? — засмеялся Юрка.

Мы сидели без тельняшек — в кубрике было тепло — и шили небольшие, величиной с ладонь, чехлы.

— А, черт! — сморщился Юрка.

— Хорошо смеется последний, — сказал я. — А у меня готово.

— Покажите-ка, — подошел Воронов. — Вы что, махорку в нем будете носить?

— Нет, комсомольский билет.

— Распороть. И зашить снова — аккуратно.

— Есть…

— Гы! — Юрка торжествовал.

— Не получается, товарищ старшина, — сказал Сахаров. — Не мужское это дело.

— Умора, — сказал Воронов. — Настоящий мужчина!

— Нет, ну пуговицу пришить, подворотничок… — Вадик пожал плечами. — А такая сложная работа…

— Настоящий мужчина умеет все. И может обойтись без помощи женщины, — сказал старшина.

— Моряк без девушки, — поспешно изрек Сахаров, — это корабль без якоря.

Воронов даже не ответил. Присел у печки, подправил дрова и, глядя на огонь, добавил:

— Только тогда она ему и нужна. По-настоящему, а не чтобы носки штопать…

— Понятно, — сказал Вадик.

Старшина улыбнулся.

…Если кому-нибудь из нас в действующем флоте вручат, допустим, медаль, может быть, даже орден, каждый ответит: «Служу Советскому Союзу!» Так положено.

Но сегодня, когда заместитель Авраамова капитан третьего ранга Шахов пожал мне руку и сказал: «Поздравляю», я ответил так же:

— Служу Советскому Союзу!

На комсомольском билете — тоже два ордена. А пониже вписаны моя фамилия, имя и отчество…

И проставлена дата выдачи: 23 февраля 1943 года.

И обозначено место: Северный флот.

Моряки носят комсомольские и партийные билеты на груди, у сердца, в небольших чехлах, которые прикрепляются к тельняшкам. Это, наверное, самая молодая флотская традиция.

— Получилось, — кивнул Воронов.

…А на тельняшке — полосы, синие и белые. Синее — это море. Белое — облака. Старшина рассказывал… Во времена парусного флота, когда вахтенный офицер посылал команду по реям, матросские рубахи сливались с парусами. Было трудно следить за работой команды. Тогда эти рубахи стали раскрашивать полосами. Вот откуда пошли тельняшки…

Мы натянули их на себя (на груди — комсомольские билеты), достали из-под матрацев брюки (там они отглаживались), надели фланелевки и синие матросские воротнички с тремя белыми полосками.

Синее — это море. Белое — облака.

А три полоски — в честь трех великих побед русского флота: Гангута, Корфу и Синопа…

— Приготовиться к построению? — торжественно объявил дневальный.

Мы густо намазали ботинки тавотом. Затянули шинели флотскими ремнями с ярко надраенными бляхами. Пожалели, что нельзя надеть бескозырки.

Они лежали на полке, золотились буквами ленточек.

Про ленточки нам тоже рассказывал Воронов… Когда-то моряки носили их на шляпах, чтобы в море, на ветру обвязывать вокруг шеи. Эти моряки были настоящие мужчины — на утлых суденышках они надолго уходили далеко-далеко от земли. А таких всегда провожают невесты и жены.

И одна из них, прощаясь с любимым, подарила ему ленту на шляпу. Лента как лента, только на ней было вышито имя этой девушки. Она долго стояла на берегу, следила, как тают вдали паруса.

А потом был шторм. Дней десять, может, и больше. И из тех, кто ушел в море, после шторма вернулся только один. Он привязал свой баркас, вышел на берег и тут, потеряв последние силы, упал. На шее у него была повязана лента с именем невесты…

С тех пор и другие невесты и жены стали вышивать на лентах моряков свои имена. Много позже на них появились названия кораблей, потом — флотов.

А в начале была любовь…

— Становись! — скомандовал старшина.

Он прошел вдоль строя, внимательно оглядел каждого и приказал достать носовые платки.

Когда Юрка развернул свой, на сгибе явственно обозначилась серенькая полоска.

Воронов задумчиво смотрел на нее.

Юрка медленно краснел.

— В следующий раз не пущу, — сказал старшина. — Ясно?

…Мороз раскалил звезды до блеска. Освещенное ими небо светлело над черным лесом. По пути нам несколько раз встретились небольшие группы юнг с винтовками — усиленные караулы расходились по своим постам.

В воинских частях в дни праздников всегда усиленные караулы.

В большом зале клуба, над сотней стриженых затылков, на ярко освещенной сцене Вадик Василевский читал свои стихи. Он энергично размахивал руками, и в первые минуты я удивился его смелости, а потом — стихам. Они были настоящие — и о юнгах, о нашей школе, о том, что завтра мы тоже уйдем в море. Бить врага.

После Вадика хор исполнял флотские песни. Потом доски сцены загудели. В зале на скамейках стали подниматься, вытягивать шеи, — «яблочко»? Потом играл струнный оркестр, выступали акробаты, даже один фокусник.

И все артисты были юнгами.

А юнги в зале смотрели на них, отчаянно хлопали в ладоши и удивлялись: «Ай да мы, юнги!»

— Авраамов здесь, — сказал Леха.

— И дочка? — спросил Сахаров.

Я посмотрел: а он красивый.

Сахаров! Брови такие красивые, тонкий нос… Он может понравиться Наташе. А как ей объяснишь, что вот Юрка с его оспинками и крепким подбородком только кажется некрасивым? Что на самом деле у него удивительно симпатичная физиономия.

Концерт окончился. Скамейки перенесли к стенам. Снова заиграл струнный оркестр, и юнги стали танцевать друг с другом.

— Моряки! — раздался вдруг строгий голос. — Это же вальс!

Авраамов стоял у края сцены.

Зал притих, замер.

— Это вальс! — повторил капитан первого ранга. — Моряки должны уметь танцевать вальс.

Он легко спрыгнул со сцены.

Юнги, глухо зашумев, раздались в стороны.

— Наташа! — позвал Авраамов.

И стало тихо, а в тишине все услышали, как стучат ее каблучки.

Мы стояли у стен, а она шла к отцу через весь зал, и этот вдруг опустевший зал казался мне сейчас огромным.

И страшно было оттого, что ей так долго идти, и оттого, что она пройдет, — все кончится.

Капитан первого ранга шагнул ей навстречу, щелкнул каблуками, чуть склонил седую голову.

Наташа улыбнулась. Я видел, как она улыбнулась — ласково и радостно, как откинула за спину косы и положила руку на его плечо. Тогда Авраамов чуть повернул голову к оркестру и сказал:

— Вальс!

…За разбор идейного содержания рассказа Толстого «После бала» мне недавно поставили пятерку. Я смотрел, как танцует с дочерью капитан первого ранга — человек, который начал службу еще в те времена, но во славу рабоче-крестьянского Красного Флота воспитал тридцать тысяч моряков, — смотрел, и мне было жарко и радостно.

Звучала музыка, плавно летел кортик.