Божена Немцова - Бабушка

• Название: Бабушка
• Автор: Божена Немцова
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1871

«Бабушка» в переводе Э.Г. Петровской. Это еще дореволюционное издание не так известно сегодня, как советский перевод Ф.П. Боголюбовой. Книга на русском языке вышла в 1871 году, через 16 лет после первой публикации на чешском в 1855. Повесть «Бабушка» принадлежит к лучшим произведениям выдающейся чешской писательницы Божены Немцовой. Ей удалось запечатлеть величественные картины Чехии, ее людей, жизни и быта.

В данном файле старая орфография книги заменена на современную. Текст со старой орфографией можно посмотреть в pdf версии. 

Прага, издатель Ф.О. Моурек, 1871 г.

Типография И.С. Скрейшовского в Праге.

---

— Однажды ночью стоял я на карауле на косогоре около Старого Белидла. От месяца было так светло как днем. Вдруг вижу, выходит Викторка из лесу. Идет она с руками сложенными на груди, с головою наклоненною вперед, и ступает так легко, что, право, казалось не дотрагивается до земли. Так бежала она из лесу прямо к плотине. Я часто видели ее сидящею около воды или на косогоре под тем большим дубом, и потому я не обратил на это никакого внимания. Всмотревшись же хорошенько, я увидел, что она что-то бросила в воду, и потом услышал такой дикий хохот, что у меня волосы стали дыбом. Собака моя страшно завыла. Я дрожал от страху. Викторка села потом на пень и запела; я не понял ни слова, но мелодия была похожа на колыбельную песню, которую матери поют детям:

«Спи, дитятко, спи.
Зажмурь глазки свои!
Господь Бог будет спать с тобой,
Ангельчики будут тебя качать —
Спи, дитятко, спи!»

Эта мелодия так жалобно звучала ночью, что я от страха едва устоял на месте. Часа два сидела она и пела. С тех пор каждый вечер она до ночи сидит у плотины и всегда поет эту колыбельную песенку. Утром я рассказал все своему начальнику, и он тотчас догадался, что она бросила в воду.... и догадка его была справедлива. Когда мы ее увидели опять, то корпус ее был уже иной. Мать и другие пришли в ужас, но ведь неведение не делает греха. Понемножку привыкла она ходить к нашим дверям, обыкновенно тогда, когда ее мучил голод. Как теперь делает, так делала и прежде: приходила, стояла как статуя и ничего не говорила. Жена моя, тогда еще девушка, давала ей что-нибудь поесть; она брала молча и убегала в лес. Когда иду лесом и встречу ее, то даю ей хлеба, и она берет, а если заговорю с ней, то она убежит и не возьмет ничего. Особенно любит она  цветы: если в руках у нее нет букета, то непременно уже есть цветы у лифа; если увидит детей, то всегда их обделит цветами. Но понимает ли она, что делает, этого никто не знает. Мне самому хотелось бы знать, что делается в ее помешанной голове, но кто же может объяснить это? А сама она — едва ли!

Когда была свадьба Машеньки и Тоника, и когда они поехали в Черную гору венчаться, Викторка прибежала домой, Бог знает, нечаянно ли или слышала что-нибудь. В платье у нее были цветы, и дойдя до порога, она раскидала их по двору. Мать расплакалась и вынесла ей калач и все, что было лучшего, но она отвернулась и убежала.

Отца это сильно мучило: так он ее любил. На третий год он умер. Я был в это время в деревне, и Тоник с женой со слезами спрашивали меня, не видел ли я где-нибудь Викторку. Желали бы привести ее домой, но не знали, как это сделать. Отец, говорят, долго томился, и все думали, что она держит его душу. Воротился я в лес, чтоб увидать ее и сказать ей об этом: поймет она меня или нет. Сидела она под елями; я вертелся около нее, как будто ни в чем не бывало, а мимоходом, чтобы не спугнуть ее, говорю: «Викторка, отец твой умирает; сходила бы ты домой». Она на это ничего, как будто не слыхала. Я подумал, что все напрасно, и пошел сказать об этом в деревне. Говорю еще на пороге с Машенькой, как вдруг работник закричал: «Викторка идет в сад... Право!..»

— Тоник, вызови всех, да спрячьтесь, чтобы нам ее не испугать, — проговорила Машенька, идя в сад.

Через минуту она молча ввела Викторку в комнату, Викторка играла белою буквицею и не отрывала от нее своих прекрасных, но мутных глаз. Машенька вела ее как слепую. В комнате было тихо. По одну сторону кровати стояла на коленях мать, а в ногах единственный сын. Руки старика были сложены на груди, глаза были уже обращены к небу, но он еще боролся со смертью. Машенька подвела Викторку к самой кровати; умирающий обратил на нее свои глаза, и по лицу его пробежала радостная улыбка. Хотел поднять руку, но не мог. Викторка верно подумала, что он чего-нибудь хочет и положила ему в руку буквицу. Больной еще раз взглянул на нее, вздохнул и умер. Викторка облегчила его кончину. Мать зарыдала, а Викторка, услыхав столько голосов, дико осмотрелась кругом и выбежала вон.

— Не знаю, была ли она еще когда-нибудь в родительском доме. Вот уже пятнадцать лет, как она живет в лесу, и я один раз только слышал ее речь. Я этого до смерти не забуду. Шел я однажды вниз к мосту; по дороге ехали господские извозчики с лесом, а по лужайке, вижу, идет Златоглавка. Это был писарь из замка, которого девушки прозвали так, потому что не могли запомнить его немецкого прозвания, а он имел великолепные волосы золотистого цвета. Так как было очень тепло, то он и снял фуражку и шел с открытою головой.

Вдруг как с неба упала, выбежала откуда-то Викторка, вцепилась ему в волосы и давай его трепать и бить как пряничную куклу. Немец кричит во все горло, я бегу с пригорка, но Викторка уже вцепилась в него, кусает ему руки и что есть духу кричит: «Теперь ты в моей власти, гадина, дьявол! Я разорву тебя! Куда девал ты моего парня? Ты дьявол, дьявол, отдай мне его!», и до того рассвирепела, что начала храпеть, и уж ничего нельзя было понять. Немец не понимал ее, он был как помешанный. Вдвоем мы ничего не смогли бы с ней сделать, если бы не подоспели извозчики. Они увидали драку, прибежали на луг и вырвали, наконец, у нее из рук беднягу-писаря. Когда мы хотели ее схватить, она рванулась что было силы и побежала к лесу, откуда бросала в нас каменьями и ругалась так, что небу было жарко. Потом я ее долго не видал.

Немец заболел и так боялся Викторки, что не хотел уже более оставаться здесь. Девушки посмеялись над ним.

— Ну, вот вам, бабушка, и вся история Викторки, как я ее слышал, частию от покойной кузнечихи, а частию от Машеньки. Что еще было, никто не знает; но судя по всему, мало было хорошего и должно быть тяжело тому, на чьей совести ее грех...

Бабушка отерла свое заплаканное лицо и сказала с приветливою улыбкой:

— Благодарю вас, хорошо рассказали. Нельзя не сознаться, что кум рассказывает как по-писанному, все бы его слушал да слушал и забыл бы, что солнце уже за горами.

При этом бабушка показала на тени, показавшиеся в комнате, и отложила веретено.

— Подождите минуточку, только дам зерна птице, тогда провожу вас с горы! — сказала охотничиха, и бабушка охотно согласилась подождать.

— А я пойду с вами до моста, надобно еще в лес, — прибавил охотник, вставая из-за стола. Охотничиха побежала за зерном, и через минуту раздался на дворе голосистый зов: цып, цып, цып! — и птица слеталась со всех концов. Прежде всех явились воробьи, как будто бы этот зов относился и к ним. Охотничиха при этом заметила: «Ну, вы всегда первые!», но они не обратили на это внимания.

Бабушка стояла на пороге и не пускала от себя детей, чтобы не спугнули птицу, которою она любовалась с большим удовольствием. Какой тут птицы не было! Были и серые гуси с гусятами, утки с утятами, черные турецкие утки, домашние хорошенькие курочки, тирольки на высоких ногах, с развевающимся хохолком, павлины, цесарки[59], индюшки с индюком, так громко кричавшим и пыхтевшим, как будто дело какое делал; голуби обыкновенные и мохноногие. Все это столпилось в одну кучу, гонялось за зерном, наступало друг другу на ноги. Один скакал через другого, подлезал и пролезал, где только мог, а воробьи, эти уличные мальчишки, насытившись, скакали по глупым гусям и уткам. Немножко дальше сидели кролики; ручная белка смотрела на детей с каштанового дерева, держа хвост выше головы, как султан на офицерской каске. На заборе сидела кошка, жадными глазами наблюдая за воробьями. Собаки смирно сидели возле детей, потому что охотничиха держала в руке прутик. Но когда черный петух погнался за гусенком, утащившим у него из-под носа зерно, и когда гусенок бежал возле самой морды Гектора, то он никак не мог удержаться, чтобы не потянуться за ним.

— Посмотрите-ка! — закричала хозяйка: — старый осел вздумал заигрывать! Вот тебе на память! — и она ударила его прутом.

Гектор от такого наказания застыдился перед своими младшими товарищами, и опустив голову, пополз в сени. Бабушка при этом заметила: «Ну как же быть сыну лучше отца!» Гектор был отец Султана, съевшего у бабушки столько хорошеньких утят.

Кормление кончилось. Птица вся уселась на насест. Дети получили от Франтика и Бертика красивые павлиньи перья; охотничиха дала бабушке яиц от тиролек и взяла Аннушку на руки; охотник перебросил ружье через плечо, позвал Гектора, и все двинулись из приветливого дома. Серна пошла за ними как собачка.

У подошвы горы охотничиха пожелала всем доброй ночи и повернула с детьми домой; у моста охотник протянул бабушке свою загорелую руку и направился к лесу. Ян долго следил за ним и потом сказал Барунке:

— Когда буду немножко побольше, пойду к пану Бейеру и буду с ним ходить на тягу.

— Но с тобой нужно будет посылать еще кого-нибудь, потому что ты боишься лешачих и огненных людей, — подсмеивалась над ним Барунка.

— Что ты тут смыслишь? — отвечал сердито Ян, — когда я буду побольше, так не буду бояться.