Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы

• Название: Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы
• Автор: Борис Лавренёв
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

В первый том вошли повести и рассказы, написанные Б. А. Лавреневым в 1916–1926 годах. Среди них завоевавшие огромную популярность произведения о героической революции и гражданской войне, о людях, боровшихся за счастье народа («Ветер», «Сорок первый», «Рассказ о простой вещи» и др.).

---

— Пройдем, сыне, в келию. Тамо допрошу тебя досконально.

Ушли и битых два часа толковали. Только уже под ночь выходит Елевферий к братии в сад, где к вечерней трапезе собрались, и отрока ведет, положив десную на плечо. Подъял очи горе, а в очах слезы.

— Братие, — говорит, — скажу вам под великим секретом. Се ниспослал нам господь великое счастье, во искупление грехов наших. Отрок сой, его же зрите, вырвался невредим из рва львиного, из пещи огненной, а попросту сказать, из узилища московского. И есть он племянник великого нашего мученика за веру Христову, страстотерпца святителя патриарха Тихона — отрок Григорий. И послан к нам от самого патриарха, да приютим его под кровом своим и укроем от гонения антихристова.

Хоть и опасалась братия, как бы не вышло чего худого для сыроваренной торговли, но возрадовалась зело, потому каждый в мыслях имел, что куммуна куммуной, но трясение умов уляжется и воссияет внове Христова церковь, в силе и славе своей, и зачтется тогда подвиг сей от святителя Тихона на Страшном суде, и все грехи, как онучи с ног, свалятся.

И зажил отрок Григорий в куммуне, в келье, соседней с Елевферием, откуда брата Кирилла переселили в дальнюю, зане, приняв на себя ответ за отрока, должен был Елевферий всегда иметь его в зрении своем. Работящ был Гриша, к труду ревнив, а особо ревнив к благочестию. За лихолетие, что и говорить, распустилась братия, а тут, как узрели молитвенное рвение отрока, так и сами подтянулись и стали вновь исполнять все, что по уставу положено.

А Гриша у себя в келейке часами перед киотом на голом полу, на коленях поклоны бьет, и в глазах синих сияние нестерпимое, будто лучи из врат рая. Даже Елевферий увещал:

— Не нуди себя, сыне, безмерно. Все хорошо во благовремении. Организм твой млад еще для подвига монашеского, надорвешься.

А Гриша глаза на него поднял и проникновенно так:

— Нет меры усердию моему пред господом, и он охранит меня и даст, всеблагий, силы и здоровье.

Два месяца жил у нас Гриша, и не могла вся братия им нахвалиться.

Любил отрок в молитве уединение и, по окончании работы, уходил вседневно один в глубь бора, по ягоды, и, когда возвращался, власы были всегда влажны от купания. За сие выговаривал Елевферий:

— Ты бы, Гриша, в одиночку не купался. В озере омуты — не ровен час. Ходи омываться вкупе с братией — мне покойней.

А Гриша улыбнется смиренно:

— Не страшитесь, отец Елевферий. Я с малолетства плаванию обучен и воду люблю. А купаться всегда предпочитаю один, чтоб мечтать без помехи.

Так и оставили.

5

На третьем месяце и приключилось неслыханное. О рассвете поднялся Елевферий, пойти на пасеку за медом. Еще солнышко чуть брезжило за синим бором. Вышел тихонько в коридор и видит — дверка в келейку Гришину притворена неплотно. Подошел на цыпочках притворить, чтобы невзначай не продуло отрока сквозным рассветным ветром, взглянул в щелку и замер на месте, аки жена Лотова. В келейке окно настежь, за окном небо розоветь начинает, а на подоконнике, спиной прислонясь к стене, Гриша, вовсе нагой, голову запрокинул, в небо глядит и губами что-то шепчет.

И не то диво Елевферию, что не спит отрок в томлении и у окна свежится, обнаженный, а то диво, что сложение у отрока девичье и перси малые, как райские яблочки, в волнении трепещут. Глазам не поверил, перевел взоры ниже — нет, не ошибся. И по прочим признакам строение не Адамово, а Евино.

Подкосились ноги у Елевферия и на глазах смятение пошло. Однако, не делая шуму, с осторожностью от двери отошел и возвратился к себе в келью. На пасеку уже не пошел, но, встав на колени перед образом спаса, долго пробыл в благочестивом раздумий. Когда же отпила братия утренний чай и собиралась на работу, сказал Елевферий отроку Григорию с суровостью:

— Сыне, останься и приди в мою келью. По воле господа имею с тобою говорить по великому и смутному делу.

Поклонился Гриша, прибрал трапезную, что всегда поутру делал, пригладил волосы и, пройдя легонько коридором, постучался в дверь Елевфериевой кельи. Войдя на призыв, сложил руки на груди с поклоном и, потупив очи, ждал смиренно.

Поднял голову Елевферий от священного писания, к произошел меж ними такой разговор:

— Подойди! — рек Елевферий. Подошел Гриша. — Отпусти длани вдоль лядвий!

Отпустил. Протянул руку Елевферий и с осторожностью, но ощутительно, взял отрока за перси:

— Ответствуй мне, что сие?

А Гриша ни жив ни мертв, только краской заполыхал, точно баканом его облили. И молчит. Сдавил Елевферий десницею упругость девичью и вторично спрашивает:

— Ответствуй, что сие?

А у отрока слезы из очей градом, и вдруг сразу в ноги Елевферию. Пал и стопы лобызает с рыданиями.

— Помилуй мя, отче!.. Помилуй!.. Грешна я перед тобою и господом. Нет мне прощения, и неслыханна вина моя.

— Кто ты, девица, и почто приняла на себя вид ложный? Да встань! Зазорно на полу валяться!

Встала девица, и в глазах отчаяние, и так синие сполохи из-под ресниц и полыхают:

— Отче!.. Помилуй!.. Мещанская дочь я из Тамбова. Алена Плотникова! Не по злому умыслу, не кощунства ради, но ради спасения души пришла к вам. Желаю служить господу в монашеском чине.

— Почто же пришла ты в мужескую обитель и понимаешь ли, сколь велик грех твой и каков соблазн от такого деяния?

— Отец Елевферий!.. Не казни, выслушай. Была я в женской обители, насмотрелась оскудения и разврата. Не могу боле. В мужской обители того нет. Воистину нашла я здесь подвижничество в труде и душе спасение. Отец!.. Не гони, дай сподобиться благодати господней.

А глаза синим пожаром пламенеют. Даже Елевферию от такого огляда гусиная лапка кожу прошибла.

— Сумасбродная! Како могу тебя оставить в обители? Ежели откроется в нонешних обстоятельствах, из-за тебя, полоумной, мне и всей братии под кустодию угодить.

А она глазами как сверкнет:

— Ничего не откроется, и никто ведать не будет!

— Я же узнал вот…

— Только потому, что келья рядом, отец Елевферий, замолилась я, не приметила, как ветром дверь распахнуло. А так кому же узнать?

— Невозможно сие и церковными канонами недопускаемо.

— А допускаемо канонами, чтоб не обитель была, а куммуна, чтоб братия торжище открывала, а устав иноческий в небрежении был?

Вздохнул Елевферий:

— Ты, дево, не суди! Претерпеваем и грешим ради конечного спасения и возрождения святой церкви Христовой.

— А для спасения души человечьей грех молчания разве тяжко на душу принять? Разве не по чину я подвиг несла и иноческое звание опорочила?

— Да что и сказать! Дай боже, чтоб вся братия так была усердна ко господу.

— Ну, что же?.. И дальше так будет!

— Подведешь ты нас, девица!

— Отче!.. Ты наставник мой и учитель! Что скажешь, то и исполню, простираюсь, яко плат под нози твоя. Не гони, дай обрести покой и житие благое.

Задумался Елевферий, а девица его так очесами и сверлит, прямо в пот бросает.

— Ну вот… что! Вонми, Аленушка! Беру на душу грех. Пусть остается пока, как было. Ничего никому не скажу, но и ты стерегись, чтоб не вышло наружу. А спишусь я тем временем с Волжскою пустынью. Там у меня мать игуменья знакома. Подвижница, жизни суровой, и в пустыни баловства — ни-ни. Туда тебя потом и переправим.

Склонилась девица Елевферию в ноги, потом выпрямилась, да как бросится ему на шею. Лобызнула до помрачения в самые уста — и вон из кельи.

Как был — так и остолбенел на месте, и келья вся ходуном заходила. Тут-то и сделал Елевферий главную промашку. Ему бы все-таки с братией совет держать, а он весь ответ на себя взял. И за то покарал господь и его и нас всех, как невольных потатчиков греховному делу. Пошло все как будто по-старому. Живет по-прежнему отрок на послухе, трудится, молится, умиляет всю братию, — будто ничего и не было. Но только с Елевферием вышло плохое дело.

С того разговора потерял он покой и впал в искушение. Пойдет на плотину рыбку половить, узрит, что напротив хамсомоль купается, и сейчас ему в уме видение: келейка на рассвете, небо крином расцветает, и на подоконнике девичье тело, простертое в томлении. И от того подступают к горлу слюни и плоть играть начинает. И так, что даже стал он заговариваться и ввергаться в рассеяние. Но только братия вовсе не понимала, какая тому причина. А отрок Григорий, встречаясь с Елевферием в коридоре или в саду, смиренно мимо проходил и глаза потуплял в смущении.

6

Так и август подошел и в конце стали снимать в саду яблоко и грушенье. А к Елевферию лукавый вплотную уже подобрался и в глаза туман напускает, и кажется Елевферию, что не яблоки в кучах в саду лежат, а девичьи перси. Похудел, с тела спал, но все крепился. Только пришла душная предгрозовая ночь. Жарынь, духота и томление. Отошла братия ко сну, а Елевферий лежит, на одре ворочается и стонет прямо. Мочи нет — плоть задушила, а сатана луну на стенку напустил и показывает разные соблазнительные прелестные облики, в положениях. Все губы себе искусал, голову водой ледяной поливал — не помогает.