Алиса Акай - Иногда оно светится (СИ)

• Название: Иногда оно светится (СИ)
• Автор: Алиса Акай
• Издательство: СамИздат
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2009

Это немного странный текст. Да, отчасти это напоминает современную фантастическую прозу — тут будут и другие миры и оружие будущего и космические корабли, найдется место для жарких схваток и кровопролитных боев, но суть не в этом. Скорее этот роман о том, куда может завести одиночество и о том, как найти дорогу обратно. И еще чуть-чуть — о любви, о жизни и о других мелочах. О том, как иногда сложно найти свой путь и держаться на нем. О тех, кто идет до конца. Единственное предупреждение. Здесь нет порнографии, но все же я советовала бы не читать этот роман людям невыдержанным или неготовым к восприятию нестандартных сексуальных отношений. Нет, ничего особо «голубого» здесь не будет, но… Лучше не читайте, действительно. Хотя роман все равно не про то.

---

Если он поднимался затем обратно, я успел юркнуть под одеяло и принять прежнюю позу. Подозрительно глянув на меня, Котенок выбирался на карниз, садился, свесив ноги и долго не двигался. Я видел, как на его обнаженном по пояс теле играет солнце, а кожа становится все светлее и светлее, превращаясь из смуглой почти в бледную. Он сидел, подставив себя ему, впитывая лучи, и мне казалось, что он вот-вот начнет светится изнутри.

Он не пел, не декламировал стихов, он вообще не шевелился. Сидел и смотрел. И тогда в какой-то момент мне начинало казаться, что он опять одинок. Что заблудившийся звереныш, долго тыкавшийся носом в подставленную ему ладонь, с тоской выбирается на поверхность и смотрит на свет, как бы вспоминая то время, когда этот свет был смыслом всей его жизни, как у летящего сквозь вечную ночь мотылька. Тогда я чуствовал, как сердца касаются знакомые ледяные когти и уже не мог лежать и притворяться спящим. Я выходил, обнимал его и он всего радостно вздрагивал, когда слышал мои шаги или дыхание. Ему не было нужды оборачиваться, он чувствовал меня так, как чувствовал солнце, даже с закрытыми глазами. И тогда мы еще долго сидели молча, приникнув друг к другу и глядя вдаль. В такие времена от слов не было толку, мы и не пытались их использовать. Слова сыпались бесполезными щепками, от них не было проку. Но слова — это глупость, к чертям слова…

Если с утра было тепло, Котенок выбирался наружу, накинув на плечи мою куртку. Гардероб жены полковника при всей своей изысканности и многообразии имел один существенный недостаток — там почти не было теплых вещей. К счастью, мне удалось отучить Котенка от юбок и платьев, да он и сам их не любил, одевая их только чтобы угодить мне. В быту он предпочитал облегающие штаны или шорты с гольфами, хотя иногда, дурачась, мог натянуть какие-нибудь невообразимой расцветки ботфорты или чулки. Еще он любил корсеты, но и здесь проявлялась его любовь к глухим монотонным цветам, чаще всего черному. Утянув талию так, что мне становилось страшно даже при взгляде на него, Котенок чувствовал себя прекрасно. Может, потому, что эта одежда не стесняла его движений и позволяла не заботиться о себе. Он едва ли не кувырком скатывался вниз, выходил на косу и сидел там на корточках, время от времени просеивая сквозь пальцы крупный острый песок. Несколько раз он купался — скидывал вещи, осторожно и очень медленно входил в воду, но никогда не заходил глубже чем на метр. Я предупреждал его о том, что дно в это месте очень неровно и достаточно отойти совсем немного чтобы уйти с головой под воду, туда, где вполне могут поджить репперы или даже молодой шнырек. Но, думается мне, Котенок боялся не этого.

Он был не из тех людей, которые боятся врагов, пусть даже эти враги невидимы и опасны. Он все еще боялся моря.

Для него море было чем-то сверхъестественным, как разумное море в произведениях старых писателей-фантастов или огромная невообразимая амеба. Он мог касаться его, несмело, как ребенок, изучающий что-то новое и очень страшное, мог зайти неглубоко, но не более того. В его взгляде, каждый раз, когда он смотрел в ту сторону, всегда появлялась призрачная паутинка, которую я расшифровывал как почтение и страх перед чем-то настолько огромным и внушительным.

Мне часто приходилось расшифровывать его, и это была та работа, к которой я не мог подключить стационарный дешифратор или вычислительный центр. Мне хотелось думать, что я понял его, дошел до самого дна, сумел коснуться его души, но проходил день — или час. Или минута — и я видел, что за преградой изумрудных стен всегда останется что-то, до чего я не сумею дотянуться. Недосягаемое, как свет солнца, к которому можно идти всю жизнь. Я ловил каждый его взгляд, движение, каждое изменение выражения на лице, жест. Но есть вещи, которые сделать не под силу. Я изменил его, открыл часть его души, соединился с ним, по понять его так, как себя, я не мог. И раз за разом я откатывался, ослепленный изумрудным сиянием, каждый раз обещая себе, что рано или поздно для меня не останется преград. Рано или поздно…

— Ты так внимательно смотришь на меня, — сказал Котенок, отхлебывая вино. «Шардоне» для него было немного крепковато, он разводил его водой, — Что ты хочешь увидеть там?

— Тебя, — ответил я честно.

— Зачем?

— Я хочу увидеть тебя целиком.

— Разве так ты меня не видишь?

— Это не то.

— Понимаю. Но не надо.

— Почему? — удивился я.

Он пожал плечами — жест, который перенял у меня в точности.

— Нельзя рассматривать слишком долго то, что тебе нравится. Потому что когда-нибудь ты рассмотришь его полностью и поймешь, почему оно красиво. А то, что понятно, любить нельзя. А мне хочется чтобы ты меня любил.

— Я люблю тебя, философ.

— Тогда не всматривайся. Красота и любовь — это непонятные вещи.

У него часто было такое — он говорил что-то, совершенно неожиданно, почти без повода, даже не задумываясь, словно произносил что-то очевидное и ясное, а у меня оно не шло из головы и я еще долго сидел, отыскивая смысл как жемчужинку в кусачке.

А жемчуг я ему все-таки нашел. Котенок наотрез отказался отпускать меня, он даже слышать не хотел о том чтоб я снова одел акваланг. Когда я попытался выскользнуть, завязалась борьба, в ходе которой я хоть и обрел свободу, но гидрокостюм оказался разорван почти пополам. Я починил его и однажды, когда Котенок крепко спал, вышел в море. Ловить кусачек ночью трудно даже с фонарем, но ощущения от ночного погружения всегда остаются потрясающие. Кажется, что летишь сквозь космос и луч фонаря, короткий фиолетовый конус, натыкается, как на созвездия, то на клубок водорослей, то на какое-нибудь подводное растение с плодами-гроздьями. Ты двигаешься сквозь пустоту, которая обволакивает тебя сплошным чернильным пятном, даже гул моря в ушах кажется не таким, как днем — настороженным, глухим, опасным. Сонные рыбы скользят в луче света, спеша убраться прочь, иногда мождно разглядеть блеск любопытных глаз самоса, который на ночь зарывался в песок.

На этот раз я уже был подготовлен — на поясе были несколько капсул с реагентом, который растворяясь в воде, отпугивал репперов и прочую гадостную хищную живность. Излишняя осторожность, так как бОльшая часть обитателей моря с приходом ночи погружается в состояние оцепенения и не проявляет агрессивности. Разве что шнырек может, не разобравшись, раздавить в своих объятьях, но в этом районе их никогда не было. Я набрал десятка два жемчужниц и успел на маяк еще до того, как Котенок проснулся. Он заворочался, когда я скользнул под одеяло — хоть и сухой, но все еще разогретый после душа, пахнущий морем. А потом дулся на меня еще полдня, обнаружив жемчужницы. Он сразу понял, откуда они появились.

Но при всей своей вспыльчивости Котенок был отходчив, я это знал. Он сам вскрыл жемчужницы и на этот раз удача нам улыбнулась — в пяти из них оказались жемчужины. Мелкие, по меркам Империи или Герхана почти мусор, но Котенок радовался так, как будто нашел клад, состоящий из тонны драгоценных камней. По его просьбе я, повозившись в мастерской, сделал одну сережку и одно кольцо. Одна жемчужинка в процессе треснула и рассыпалась — у меня не было опыта в ювелирном деле, да и оборудование на маяке стояло совсем не подходящее для этих целей.

— Бижютерия, — вздохнул я, рассматривая плоды своих рук, — Как только мы окажемся за пределами этого захолустья, я куплю тебе целое колье из бриллиантов и голубых топазов.

Но Котенку не нужны были топазы и бриллианты. Он с восторгом примерил и то и другое, без жалоб даже вытерпев процедуру прокалывания уха. Ему и в самом деле подошло — и легкая, с золотистыми лепестками, сережка и простое, без вычурностей, кольцо, состоящее из трех переплетенных разноцветных металлических нитей.

День проходил незаметно, он пролетал мимо и мы замечали его лишь тогда, когда он был уже позади. Котенок вздыхал, хоть он и не считал, по его уверениям, дни, но тоже грустил, глядя как остаток еще одного плавится на горизонте, отбрасывая на воду стылые, уже не греющие, лучи. Мы опять поднимались наверх, я прихватывал с собой бутылку вина и мы долго сидели, прижавшись друг к другу, на полу, постелив лишь покрывало. Мы обнимали друг друга, но в этом не было ни намека на сексуальность, это было что-то другое, какая-то неизъяснимая предзакатная нежность, когда хотелось только чувствовать, всем телом, прижиматься к нему, ощущать его.

Закат сгорал в небе, а мы сидели молча, обнявшись, и смотрели на него. И в этот момент всегда было невероятно тихо. Тихо и… волшебно. Короткий отрезок сказки, маленький, но повторяющийся каждый день. Это было так прекрасно и так необычно — просто сидеть рядом и чувствовать друг друга, что когда закат превращался в горячие угли и ссыпался за горизонт, мы еще некоторое время избегали смотреть друг другу в глаза — как дети, уличенные в каком-то бессмысленном ребячьем поступке.